С тоскливым чувством провожал он ее широко раскрытыми глазами, пока она не скрылась за углом сада. Но даже тогда, когда он потерял ее из виду, ему казалось, что он видит ее опущенные плечи, торопливые шаги и лицо, бледное, но бесконечно милое. В ее высокой фигуре в последнюю секунду он увидел и почувствовал что‑то скорбное.
Во время беседы Макарова с Наташей возле голубого фонтана появилась Катя Нескучаева. Время от времени она кидала короткие, но проницательные взгляды в тенистую чащу парка, прислушивалась."В жизни не все легко дается ― вспомнились ей сказанные час тому назад слова Марфы Филипповны. ― Но ты не смущайся, что между вами такое большое расстояние… Обстоятельства могут измениться очень быстро в твою пользу. Только не забывай ― нужно постоянно тянуться к нему, как тянется зеленый лепесток к солнечным лучам. При каждой встрече ты должна поражать его воображение. Он должен видеть, как горячо ты им увлечена. Покажи непреодолимую силу желаний красивой и страстной женщины. Разумеется, тебе придется проделать долгий обходной путь, пока не приблизишься к нему настолько, чтобы достаточно было протянуть руку, и он твой…"
Нескучаева не очень уверенно ступила из‑за поворота на ту аллею, где одиноко сидел погруженный в думы Макаров.Золотистые, красиво изогнутые брови ее стали постепенно приподниматься все выше. Она хотела сразу выразить и удивление, и радость от встречи с Макаровым в это чудесное майское утро. Но вдруг почувствовала себя слабо вооруженным солдатом перед лицом сильного противника, которого необходимо победить.Когда она подошла к Макарову и ласково поздоровалась: "Доброе утро, Федор Иванович!" ― на лице у него появилось почти мучительное удивление. Кате показалось, что он готов был промолчать и не пожать протянутую руку.
- Что с вами? У вас какая‑нибудь неприятность… - после короткой паузы озабоченно спросила Нескучаева.
Макаров встал как бы для того, чтобы достаточно овладеть собой.
- Бывает… Впрочем, с чего вы взяли? Дышу воздухом и только.
- У меня тоже такое бывает… - слегка улыбнулась Катя. - Но как только поразмыслишь об этих житейских мелочах… право, они не стоят того, чтобы отравлять себе жизнь.
Она испытующе взглянула ему в глаза и подумала, что он смеется над ней, догадавшись о ее намерении. Улыбнулась нежно:
- Не надо в такое чудное утро предаваться грусти, Федор Ивановичу Какая славная погода!
- Да с чего вы взяли, что я грущу?
- Мне показалось. Но, может быть, я ошиблась. Федор взглянул на часы и сказал, будто извиняясь.
- Пожелаю вам, Катенька, приятно гулять… а мне пора на работу. Прощайте!
И он стал раскланиваться.
- Почему же прощайте? До скорой встречи, Федор Иванович?
- Возможно… - улыбнулся Макаров.
Глава тринадцатая
Выйдя за город, Макаров обратил внимание, что ночью тут прошел небольшой дождик. Над влажной подсыхающей землей колыхалась едва заметная сизоватая дымка, медленно расстилалась по полю свежим теплым дыханием. Из молодого стройного березняка доносилось протяжно–глуховатое кукование кукушки. Высоко в чистом небе трепыхались неугомонные жаворонки.
Макаров шел не спеша, думая о нелепой размолвке с Наташей. И вдруг ему пришла в голову мысль, что она намекала на Катю… Да, да, ведь она однажды застала ее в его доме. Фу ты, как глупо!..На заводском дворе Макаров увидел Грищука и Веселова. Они стояли к нему спиной возле машины и разговаривали. Он решил пройти стороной, но только стал подходить к парадному конструкторского бюро, как его окликнул парторг.
- Здравствуй, Федор Иванович! Почему ты пешком?
Макаров хотел что‑то ответить, но только пожал плечами и промолчал. Потом они обменялись несколькими незначительными фразами и вместе вошли в конструктор, скую.
- Ну, как дела, ведущий? - сдержанно спросил Веселов, как только они очутились в кабинете у Макарова. - Директор завода надеется на твой успех.
- Да? - только и сказал Макаров, рассеянно глянув в продолговатое с коротенькими усиками лицо Веселова. - Значит, надеется?
- Основательно! В этом я убедился, Федор Иванович. Он верит в тебя, - добавил Веселов, явно стремясь ободрить конструктора.
- Я догадывался об этом, Григорий Лукич. Предполагал, что он верит мне…
Веселову не понравился бесстрастный ответ конструктора, но он пропустил его слова мимо ушей и заговорил о Власове.
"К чему он клонит?" ― подумал Макаров, чувствуя, как трудно ему в эту минуту говорить с парторгом. Особенно не хотелось говорить о Власове, и он всякий раз пытался браться за работу, как только Веселов умолкал.
Но парторг тихо делал несколько шагов по кабинету и опять останавливался против него.
- Да–а… Федор Иванович, а все же Василий Васильевич не чужой нам человек.
- Я никогда не говорил этого, - возразил Макаров. - Я всегда, как и вы, Григорий Лукич, был убежден, что у нас нет нужды торопиться с выводами в отношении Власова. Время - лучший доктор. Фактами постепенно докажу, в чем он неправ, и, уверен, он признает свою ошибку.
- Совершенно правильно! А главное, чтобы понял, что к нему никто не питает недоверия. Обидчивый он. Обиженным считает себя. Но, хотя и не время сейчас рассыпать церемонии, все же как‑то помягче следует с ним…
В конструкторской стояла обычная рабочая тишина, и, занятые разговором, они не услышали, как в кабинет вошла тетя Поля с двумя стаканами чая на подносе.
Мельком глянув на уборщицу, Веселов улыбнулся в знак благодарности. Тетя Поля поставила на край стола поднос и так же неслышно вышла.Через несколько минут парторг тоже собрался уходить.
- Ну, не буду мешать. Желаю тебе, Федор Иванович, успехов. От всего сердца желаю!
- Спасибо, Григорий Лукич! Хотя бы все мне так желали.
- А что, есть и недоброжелатели? - заинтересовался Веселов. - Кого имеешь в виду?
Макаров уже пожалел, что вырвалось это. Он имел в виду главного инженера Грищука. Но жаловаться не хотелось.
- Что же тьг молчишь?
В его мыслях уже готовы были слова о том, что конструктор ― создатель современного самолета ― не только ищет сам, но и руководит поисками всего коллектива инженеров самых различных специальностей. Он обобщает труд исследователей. Конструктор должен уметь разобраться в ошибках своих отдаленных и близких предшественников, но в первую очередь в своих собственных. Однако все эти слова вдруг показались ему сейчас неуместными. Он начал с конца.
- Григорий Лукич, современному конструктору приходится ставить перед собой и перед коллективом одну задачу: создать машину лучше той, какая есть… Идя в этом направлении, я стал перед фактом, что. новая машина потребует дополнительного оборудования. А значит, самолет будет утяжеляться. Но этого надо избежать во что бы то ни стало! Где же выход?
- В облегчении веса деталей при сохранении прочности.
- Именно с этим вопросом я и обратился к главному инженеру. Хотел поделиться с ним, как с опытным человеком. Разговор же получился грустный…
- Почему?
-Я про облегчение материалов, а он: "Что, в тупик зашли? Вас предупреждали…" Оказывается, главный инженер совершенно не понимает основной идеи конструктора…
Веселов нахмурился. Он отлично понимал, что в душе Макарова гораздо больше обиды, чем он сейчас высказал. Вернулся к столу, посмотрел внимательно в глаза.
- Не тяни, Федор Иванович. Выкладывай все начистоту.
…В это время Власов с тревогой подстерегал, когда парторг выйдет из кабинета ведущего конструктора. Хотелось узнать, решило ли что‑нибудь партбюро по его заявлению.Как только дверь распахнулась, он тотчас двинулся навстречу Веселову, поздоровался, пригласил к своему столу.
- У тебя, Василий Васильевич, нет закурить? - неожиданно спросил парторг.
Взяв папиросу, он на мгновение задержал внимательный взгляд на Власове. Конструктор сильно изменился за последнее время, лицо словно обтаяло, осунулось, постарело.
- Значит, сидим и созерцаем? - раскурив папиросу, спросил парторг.
Власов сделал вид, что не донял намека. Впрочем, его и не смутил этот прозрачный вопрос. Его больше интересовал результат разговора, только что состоявшегося в кабинете Макарова, и судьба заявления.
- Что же ты молчишь, Василий Васильевич?
- Я рассчитывал услышать ваш ответ, Григорий Лукич.
- На незаданный вопрос?
- На мое заявление.
- Вот о чем! Оказывается, ты еще не забыл о своей "грамоте", - усмехнулся Веселов и потянулся рукой к нагрудному карману. - На, возьми обратно и подальше спрячь! Василий Васильевич, вранье, что дранье: того и гляди - руки занозишь. Это, брат, русская пословица.
- Что вы этим хотите сказать, Григорий Лукич?
- Хочу попросить: никогда никому не говори, что такое заявление когда‑то было тобой написано. По дружески советую. А то люди узнают, подумают, как мог такой почтенный, убеленный сединой человек заниматься, мягко говоря, сочинительством? Я довольно внимательно и не один раз прочитал твою писульку. Она, брат, того - плохо написана, сказать по правде!
Власов словно онемел, как будто рот ему сковало холодом. Все мысли сразу выскочили из головы. Некоторое время он не знал, с чего возобновить разговор. Но и молчание становилось невыносимым. Наконец собрался с духом.
- Это ответ партбюро или ваш личный?
- Разве ты не согласен?
Но чей это ответ? ― настаивал Власов, обретая уже и дар речи, и нужные интонации, которыми хотел подчеркнуть свое возмущение.
Веселов размял окурок в пепельнице и медленно поднялся.
- Я дал тебе добрый совет, Василий Васильевич, - сказал он укоризненно. - Напрасно ты клевещешь на Макарова. Он делает большое государственное дело. Радуйся же, что он твой ученик, и прекрати становиться в "оппозицию". Знаешь, кое у кого создается мнение, что твоими поступками двигает этакое скверное самолюбие. Ей–богу, не вру, сам слышал.
- Благодарю за наставление, -потупившись обронил конструктор.
А когда приподнял голову, увидел Веселова уже около двери. Стиснул зубы, чтобы не заскрежетать от возмущения.
Перед концом рабочего дня в конструкторскую вошел Петр Бобров. Широко ставя ноги, словно под ним покачивался пол, направился в кабинет Макарова.
- Вот, может быть, окажусь полезным, - сказал он и положил на стол альбом. - Расчленение фигур высшего пилотажа. Уясни ка свойства этих геометрических линий, Федя.
Макаров кивком головы предложил ему сесть и открыл первую страницу альбома. Увидев завитушки, кривые и прямые линии, аккуратно нарисованные простым карандашом на плотной бумаге, усмехнулся.
- Что это?
- Как что? - обиженно переспросил летчик. - Каждая фигура - маневр в воздушном бою. Учет летнего качества истребителя. Ты что, не понимаешь разве? - Он ткнул пальцем в первую фигуру и добавил с гордостью: - Вот эта сделана после первого воздушного боя.Тогда я удачно "пуганул" очередью "мессера". Классически получилось! Тот сразу перешел в штопор и врезался в землю.Листая страницу за страницей, летчик объяснял каждую зарисованную фигуру. Слушая его со вниманием, Макаров кивал головой, а когда тот умолк, вопросительно посмотрел другу в лицо.
- Видишь ли, Петя, полет в звуковой зоне качественно отличается от зафиксированных тобою моментов поведения истребителя, рассчитанного еще по законам старой аэродинамики.
- Мы сегодня спорили с Бунчиковым, - сказал летчик. - Он верит Власову. Говорит, что эту чертову зону звуковой скорости попросту прорвет усовершенствованный, мощный реактивный двигатель.
- Что же ты ему ответил? - с любопытством спросил конструктор. - В словах Бунчикова есть доля правды.
- Да–а… - вздохнул летчик, - есть доля правды, но мне нужна вся правда! Я хочу знать, а как же за этим "звуковым барьером" - сохранится ли устойчивость машины?.. Может получиться - перепрыгнешь "барьерчик" и плюхнешься на землю с высоты километров двенадцать… И черт бы с ней - я готов! Но останутся ли какие‑нибудь следы, которые помогли бы конструкторам разгадать таинственный закон преграды?
Федор нахмурил брови и ничего не сказал в ответ. Поднялся, тихим шагом обошел вокруг стола, медленно повернулся к Боброву. В его лице было что‑то по–детски миловидное, хотя оно и оставалось сердитым.
- Петя, в крайнем случае мы укрепим специальный прибор на пилотской ручке, чтобы он фиксировал твои действия при управлении машиной. Если ты "плюхнешься", я буду знать, что произошло в части вибрации и прочее. Но у меня нет самозаписывающего прибора, который бы мог объяснять глупость. Предупреждаю, если ты еще один раз скажеш: "я готов", то я просто не допущу тебя к машине!
- Да я лишь к слову, чего вдруг пузыришься… С закрытыми глазами не летаю. Шучу, а ты панихиду по мне!..
- Мне сейчас не до шуток, Петр! - серьезно сказал Макаров.
Глава четырнадцатая
По заводскому двору шли директор, главный инженер и парторг. Направляясь в сторону заводоуправления, Соколов и Веселов негромко разговаривали между собой. А Грищук слушал, и усмешка кривила его губы. "Не в том ли состоит его вера в Макарова, что он менее устал, чем я", ― думал он о директоре завода. Ему не хотелось обострять начавшийся еще с утра спор.
- Жалоба Власова это попытка замутить чистую воду, Павел Иванович, - повернув голову к Грищуку, сказал Соколов. - Твердя: "мои ученики", он стремится обеднить индивидуальность каждого из них. И вам давно бы следовало сказать ему: перестаньте пыжиться! И вообще, думается, хватит уже! Высказался он в своем заявлении совершенно исчерпывающим образом. А ваше мнение, Григорий Лукич?
- Мое мнение, Семен Петрович?.. - переспросил парторг. - На ваш вопрос хотелось бы ответить стихами. Можно?
- Любопытно? - усмехнулся Соколов. - Не вы ли их сочиняете?
- Нет. Но послушайте. Стихи очень хорошие!
Средь мира дольного Для сердца вольного
Есть два пути. Взвесь силу гордую, Взвесь волю твердую, ―
Каким идти?
- Вот как! - проговорил Соколов.
Одна просторная Дорога ― торная. Страстей раба…
- А другая? - усмехнулся Соколов и сам уже продолжил:
Другая ― тесная Дорога; честная,
По ней идут Лишь души сильные, Любвеобильные,
На бой, на труд.
- Да, вспомнилось!.. - вздохнул директор. - "На бой, на труд!.." Это и нас касается. Слышите, Павел Иванович?
- Я все слышу, Семен Петрович, - невесело усмехнулся Грищук. - Но вот от Макарова не слышу, какие у него результаты с его новыми экспериментами. А время бы уже поделиться ими. Когда‑то всем нам думалось, что мы на верном пути. Кто из нас не думал, что именно наш завод первым прорвется за "звуковой барьер". А тут вдруг - все не так, не тем, оказывается, путем мы шли!..
- Я лично никогда не думал, что стоит протянуть руку- и желаемое в нашем распоряжении, - возразил директор. - Славу добывают напряжением ума и нервов, как в битве!
- Зачем же тогда было выходить с поля боя?..
- А затем, чтобы собраться с силами и с другой стороны ринуться на противника. Вы говорите - прорвись мы к "звуковому барьеру" -и слава! Бунчиков однажды почти вплотную подошел к нему, но, перемахнув тысячу километров скорости, перестал чувствовать машину, лишился с ней взаимосвязи, потерял управление. Не обладай он хладнокровием, его не спас бы парашют.
- Но ведь обломки самолета, Семен Петрович, многое нам подсказали. Изучив их, мы скорректировали…
- Да, конечно, -перебивая Грищука, воскликнул Соколов, - изучив их, мы построили два новых пробных истребителя. Один из них выдержал разрушительные испытания в лаборатории прочности. Второй был поднят в воздух. Уже не Бунчиковым, а Бобровым. Этот испытатель менее хладнокровен, но более осторожен и расчетлив. Но и у него неудача!.. Произошло что‑то совсем невероятное: машина стала ломаться на части. Макаров поэтому правильный сделал вывод - нам не следует торопиться поднимать в воздух третью машину, полагаясь только на одну силу тяги двигателя. Надо искать причины вибраций в самом теле фюзеляжа. Вот на какое "счастье" мы должны рассчитывать.
- А то "счастье", которое готово или почти готово, так и останется стоять в конструкторской? - подумав, спросил Грищук. - Я совершенно не могу подобрать оправдание тому, что мы не пробуем его в воздухе…
- Вы отлично знаете, почему мы не пробуем готовую или, как вы говорите, почти готовую конструкцию, - строго сказал Соколов. - Я не хочу утверждать, что она хуже тех, которые мы имели в послевоенное время. В конструкции много оригинального. Но она не нова в принципе. Это вы, Павел Иванович, отлично знаете. Сколько же нам топтаться вокруг себя?Директор поглядел на парторга.
- Ну, а вы, Григорий Лукич, разве не согласны со мной?
- Я хочу сказать насчет "топтаний", Семен Петрович, - почесал затылок Веселов. - Может, не такие уж они страшные, ей богу!.. Крупные открытия сами по себе никогда вдруг не валятся с потолка.
- В том‑то и дело! - быстро подхватил Грищук. - Вы правы, Григорий Лукич. Именно, как вы говорите, успех подготавливается многими удачами и неудачами. На этой точке зрения стоит и Власов, я с ним вчера имел продолжительную беседу.
- Чепуха! - с сердцем возразил Соколов. -Вы имели продолжительную беседу с Власовым, а я вчера просидел в кабинете Макарова до пяти утра. Много интересного услышал там. Советую и вам, Павел Иванович, познакомиться с тем, что уже сделано Макаровым. Впрочем, зачем откладывать? Идемте в конструкторскую сию же минуту!
Грищук взглянул на часы.
- Извините, Семен Петрович, у меня люди вызваны из цехов. Освобожусь через пятнадцать минут.
- Превосходно! - согласился Соколов. - Мы с Григорием Лукичом подождем вас у Макарова.
Через несколько минут директор и парторг были в кабинете Макарова. После коротких взаимных приветствий и обмена мнением насчет дружной весны Соколов сел в кресло в углу и предложил:
- Давай ка, Федор Иванович, выкладывай все, что у тебя на душе. Надо кончать с разговорами, пора приступать к делу.
Макарова немного смутила такая постановка вопроса.
- Семен Петрович, вы просите выкладывать все, что у меня на душе… А если я вам покажу то, что у меня уже есть на бумаге?
Вдруг, раньше обещанного времени, в кабинет вошел главный инженер. Поздоровавшись с конструктором, сел рядом с Соколовым.Макаров повернул к гостям стоявшую у стены большую копировальную доску и сдернул с нее голубенькую шторку.На листе ватмана все увидели очертания конусообразного корпуса истребителя. Оттянутые назад и немного пригнутые к низу стреловидные крылья придавали самолету вид спортсмена, приготовившегося к прыжку в воду.Соколов, Грищук и Веселов тотчас поднялись со своих мест, подошли к доске. Макаров отступил на шаг и, стараясь не обнаружить собственного волнения, стал украдкой наблюдать за их лицами.В кабинете наступила тишина, только мерно тикали огромные, в рост человека, часы в простенке между окон.