А козочка хотя и немного примитивно, но умеет играть. Только, девочка, не надо в таких случаях делать слишком честные глаза, такого старого воробья, как я, на мякине не проведешь. Тебе, конечно, было бы приятно чуточку сблизиться с униженной и оскорбленной, оказывать ей мелкое покровительство ("туфли по случаю продаются, как раз ваш размер, не хотите примерить?"), точно зная, что такое сближение и покровительство ничем тебе не повредят, наоборот, поднимут в глазах мужа. И обструкция со стороны старых знакомых мужа тогда бы кончилась, и в гости бы они приходили, солидные люди, а не твои сверстники, с которыми у Евгения Иваныча общего столько же, сколько у генерала с новобранцами. А если обласканная бывшая еще признает и закономерность своего поражения, поймет свое место, то твой муж вообще будет в восторге от твоего такта и доброты.
- Ты заблуждаешься, девочка, - почти ласково сказала Ольга Николаевна. - Я скорее гожусь тебе в мамы. Сколько лет твоей маме?
- Понимаю, - Наташа подобралась, напряглась, большие голубые глаза сузились до щелочек. - Вы, конечно, намекаете на то, что Евгений Иваныч мне в отцы годится. Я все время ожидала, когда вы это скажете, меня сто раз этим кололи, и Женю тоже, а он меня любит, любит, любит! Я виновата, что он меня любит? Я виновата, что молодая и красивая? Я…
- Ни в чем ты не виноват, котенок, - появляясь в дверях, сказал Евгений Иванович. - Разве что в том, что говоришь слишком громко. Поди остынь.
- А почему она намекает? - не унималась Наташа. - Пойдем вместе, не оставайся с ней, она меня ненавидит! Я не хочу, чтобы ты с ней оставался!
- Я тебе сказал - остынь. - Евгений Иванович протянул Наташе сигареты и зажигалку. - Ну? Иди… Итак, Леля, ваше знакомство не переросло в нежную дружбу, что и следовало доказать.
- Ты надеялся на иное?
- Самую малость. Не на дружбу, конечно, а на элементарную терпимость, взрыва страстей я не предвидел. Зверюшка, ты умна, как бес, в наших спорах ты всегда ставила логику выше страстей. Когда мы расстались, ты не сказала ни одного недоброго слова, ты была прекрасна в своей гордости - настолько, что я, поверь, до конца дней не избавлюсь от комплекса вины. Но от реальности никуда не уйдешь. Случай запер нас в одной клетке для того, чтобы мы, пусть с горечью от воспоминаний, но это осознали. Я был бы глуп, как курица, если бы надеялся, что ты желаешь нам счастья, но все эти три года дня не проходило, чтобы я не пожелал счастья тебе.
- Ты становишься сентиментальным.
- Я серьезен, сух и зол. Я не в восторге от этой встречи, она ненужная и достаточно тяжелая, а после многих месяцев без выходных, с рабочими днями по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки я впервые вырвался перевести дух.
- Мне нужно тебе посочувствовать?
- На это я не имею права. Я хочу от тебя другого: прими реальность со свойственной тебе логикой, подави в себе враждебные чувства…
А ведь когда-то его монологи сильно на меня действовали, припомнила Ольга Николаевна. Этот - не подействовал, чего-то в нем не хватает, благородства, что ли. Да ты и сам это понимаешь, в твоих глазах принуждение и боль. Тебе ли не понимать, что ты меня предал, дорогой, оставил свою зверюшку, как только мех на ней пообтерся. Помнишь, как ты бушевал, когда сосед по даче вывез за полсотни километров и бросил в лесу старого ослепшего пса? Ты шутил, что "левак укрепляет брак", а я знала, что это не просто шутка, на многое закрывала глаза, но предательства простить не могу. Извини, дорогой, не могу. Так что индульгенции я тебе не дам, мучайся своими комплексами, хотя я не очень в эти мучения верю. А если даже они есть, котенок поможет забыться - и как это я ошиблась, конечно, не козочка, а котенок, пушистый, ласковый, трогательно глупенький…
- Женя, а ведь индульгенции я тебе не дам. Развод - дала, а вот индульгенцию… Не проси, друг мой, не дам.
Ольга Николаевна испытала острую жалость: он вдруг как-то обмяк, постарел. Она вспомнила картинку с натуры, когда несколько лет назад они вместе отдыхали в санатории. Красивая дружная пара - известный художник с женой, ему лет под сорок, она много старше, лет на двенадцать, хотя с виду этого никак не скажешь: отличная теннисистка и пловчиха, отчаянная танцорша, она казалась ровесницей ему. Однажды Ольга Николаевна увидела ее в темной пустынной аллее и не подошла, замерла, терзаемая глубоким сочувствием. Жену художника трудно было узнать. Бессильно раскинув натруженные руки и ноги, на скамье сидела пожилая женщина, выжатая, как лимон, непосильным, ею самою взятым темпом. Весь день, она блестяще играла свою роль, срывала аплодисменты - и теперь расплачивалась, мучилась от боли в суставах, от безмерной усталости, от сознания того, что завтра и послезавтра нужно снова резвиться и прыгать, ходить быстрой пружинистой походкой и вызывать восхищение тогда, когда она больше всего нуждается в отдыхе и сочувствии. Так и ты, друг мой, захотел обмануть природу, продлить молодость, ну, совсем так, как люди едут в сентябре - октябре на юг, чтобы продлить лето. Что ж, это бывает приятно, но когда возвращаешься домой, в сырую холодную осень, за кратковременные радости с лихвой расплачиваешься долгими насморками и мучительными бронхитами…
- Ты права, зверюшка, не заслужил. Но все-таки пожили мы с тобой неплохо, вот только концовка не получилась.
- Ты и мастером не стал потому, что на третий раунд тебя часто не хватало.
- Ольга Николаевна, - входя, сказала Наташа, - вы можете думать обо мне все, что угодно, но я люблю Евгения Ивановича всем сердцем.
- Ты не оригинальна, девочка, его любили многие.
- Изобразила Казанову… - проворчал Евгений Иванович. - Наташа, чай еще остался?
- Лучше бы ты лег отдохнуть, - поднимаясь, сказала Ольга Николаевна.
- В самом деле, Женя, - задвигая дверь, услышала она горячий шепот. - Ну обними своего котенка, поцелуй вот здесь и здесь…
Ольга Николаевна прижалась пылающим лицом к холодному окну в коридоре. Ноги ее не держали, на глаза набегали слезы. Просидеть здесь до утра? Жаль, Надя будет встречать в Ленинграде, а то можно было бы сойти в Бологом. Или - перебраться в другой вагон? Смешно и глупо, беспорядочное бегство под аплодисменты торжествующего котенка, придется испить чашу до дна. Не взяла сигареты! Вот и пригодился капитан.
- Беспокойные у вас соседи, - поднося зажигалку, сказал он. - Не дают спать?
- Спасибо. Вам тоже?
- Терпеть не могу храпа, - признался моряк. - Привык к отдельной каюте. Впрочем, я вообще мало сплю.
- В наши годы, - подчеркнула Ольга Николаевна, - это вполне естественно. В молодости я спала, как сурок.
И подумала: если начнет сыпать комплименты - уйду.
- В молодости, - эхом повторил моряк. - Хорошее было время.
Они долго и молча курили. Чувствуя на себе его взгляд, Ольга Николаевна думала о том, что он, кажется, неплохой и очень одинокий человек, и если она пойдет навстречу, могут возникнуть отношения. Он интересен и умен, в его черной с золотом форме есть что-то траурное, возможно, он свободен, и отношения, если они возникнут, могут стать перспективными. Она мрачно усмехнулась: свободен или не свободен - обстоятельство, которое не удерживало еще ни одну женщину, какой бы мыслящей и благовоспитанной она ни была. Законы природы жестоки, выживает сильнейший, и женщина, поставившая перед собой цель завоевать мужчину, меньше всего на свете станет терзаться угрызениями совести. Сначала завоюет, а потом позволит себе чуть-чуть изобразить жалость и сострадание к проигравшей - сквозь сытое и плохо скрытое торжество победительницы. И вновь усмехнулась: чем не мысли старшей сестры котенка?
- Спасибо, - сказала Ольга Николаевна. - Все-таки - спокойной ночи.
Наташа, отвернувшись, лежала на верхней полке и читала книгу или делала вид, что читает. Евгений Иванович медленно и задумчиво пил чай, невидящими глазами уставившись в одну точку. В купе было душно, он снял куртку и расстегнул сорочку, и Ольга Николаевна заметила, что черные когда-то волосы на его груди поседели. И ее вновь окатила волна жалости к этому столь долгие годы самому родному ей человеку, изнуренному работой и поздней любовью, человеку, с которым ей суждено было стариться вместе и который выбрал другую долю. О чем он думает? Сама опустошенная, Ольга Николаевна стала уверять себя, что ей это безразлично, но очень быстро поняла, что пытается обмануть себя и что этот человек был и остается единственным, кто ей по-настоящему дорог, каждым прошлым днем своим и годом, каждой клеточкой тела.
Ложечка, которую он держал в руке, упала и звякнула, он вздрогнул и взглянул на Ольгу Николаевну, совсем по-другому, почти так, как когда-то, будто хотел сказать: "Мы оба проиграли, зверюшка, мы оба, и ты, и я". А может, он хотел сказать ей что-то другое, и сказал бы, если бы на верхней полке не лежала юная красавица, которая обрела над ним огромную и страшную власть.
Ты любишь и пока еще, возможно, немного любим, думала Ольга Николаевна, но рукоятка реостата уже неумолимо двинулась вниз, и лампочка будет светить все тусклее. А лет через пять, это по статистике, начнутся радикулиты и спазмы сосудов, потом еще что-то, и ты будешь лежать, седой и небритый, слушая, как в соседней комнате она хохочет с подружками, поет и танцует под видеокассету. Потом, такой день не может не наступить, ей станет тягостно смотреть на жалкое подобие того, кого когда-то покорила, и она разменяет квартиру и уйдет. И прошлое навалится на тебя с неудержимой силой, как сейчас оно навалилось на меня, так, что трудно дышать, и ты, наверное, очень захочешь, чтобы все это было тягостным сном и чтобы, проснувшись, ты увидел рядом с собой свою верную зверюшку. Но я тебе этого не обещаю, прости, родной, не обещаю.
- Нужно немного поспать, - сказала она. - Спокойной ночи.
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Повесть
Дорогим братьям - Роберту и Эдуарду
II. РАЗРЕШИТЕ ПРЕДСТАВИТЬСЯ
Сегодня, 9 Мая, надел старую гимнастерку, нацепил медали, выпятил дугой грудь, отправился на Крымскую набережную и никого из полка не нашел. Вася и Птичка в заграничных командировках (вообще-то она Рая, но сызмальства для нас - Птичка), Костя-капитан на праздничной вахте - охраняет порядок и наш с вами покой, Володька-Бармалей приехать не смог - дела не отпустили, Серега Грачев куда-то исчез, а у шашлычной, где в Победу обычно собираются братья-славяне, не было ни транспаранта с полком и дивизией, ни славян. Вспомнилось "перебиты-поломаны крылья", убираемся понемножку из этого мира "в шар земной", как замечательно сочинил поэт-танкист Сергей Орлов. Скоро наши внуки будут здесь встречаться, если другого и более интересного дела не найдут, чем предков вспоминать. Но пока что довольно значительная масса ветеранов еще топает по Крымской набережной, сплошной звон от наград и особенно значков (в детство впадаем - значки до пупа!), все вокруг обнимаются, целуются, из одних песок сыплется, другие орлов-гвардейцев изображают, старушки - боевые подружки с глазами на мокром месте… Хуже нет, чем в такой праздник остаться без своих, шастал одинокий и никому особенно не нужный, кроме как двум мальцам, торжественно вручившим мне цветы… Накаркал! Лыкова Захара увидел, черт бы его побрал! Нужно ведь такое, в Победу - и одного-единственного Лыкова встретить… Словом, пошастал, пообнимался с кем-то, пожал чьи-то руки, вернулся домой и Минуту Молчания просидел перед телевизором один. Соседи стучались, но видеть никого не хотелось, выпил малость, когда зазвучали колокола рахманинского Второго концерта (вот уж действительно нечеловеческая музыка!), и, как всегда, стал вспоминать Андрюшку, не внука, а его деда, родного моего братишку. Моим же внук Андрейка стал по праву наследования, поскольку…
Чтобы вас не путать, позвольте представиться. Я, Григорий Антоныч Аникин, появился на свет в 1927-м. После фронта и госпиталя проучился три года на литфаке, откуда был справедливо изгнан за допущенные на семинаре политическую незрелость и недомыслие, так как на вопрос: "Ваш любимый писатель" - ответил, что таковым является Михаил Зощенко, а когда преподаватель тихо спросил, читал ли я товарища Жданова и известнейшее постановление, тупо заявил, что читал, но больше люблю читать Зощенко, Разоблаченный и разбитый наголову, пошел делать карьеру в народное хозяйство, где последовательно, а также по совместительству занимал ряд должностей: служил ночным сторожем, вахтером, почтальоном, прогульщиком (нанимался прогуливать детей - работа не пыльная и денежная) и завершил трудовую деятельность не где-нибудь, а лифтером в министерстве. Словом, как говорят, ответственный работник, перебрасывался из одной обоймы в другую. Теперь на пенсии, но когда страна просит: "Помоги, Антоныч, без тебя никакая перестройка не получается", разношу телеграммы.
Материальное положение: как инвалид войны получаю колоссальную пенсию плюс льготы плюс телеграммы, живу в сказочной однокомнатной квартире с видом на канал Москвы, одет, обут, сыт и нос в табаке, по праздникам выпиваю, с песнями, но без инцидентов.
Семейное положение: хотя после войны невест был широкий выбор, только одна Машенька, лапушка моя черноглазая, отдала мне свою ручонку, да через год попала под самосвал. Так что живу почти что один. Почти - потому, что брат Андрюшка в сорок восьмом женился, породил дочку Тоню, в пятьдесят втором отправился в места отдаленные и не вернулся, Катя от тоски сошла на нет и умерла от язвы, и Тоня досталась мне. Выучил я ее, выдал замуж (так она меня и спрашивала!) и заполучил в награду внука Андрейку, которого по пятницам забираю из детсада. Живем мы в одном микрорайоне, но врозь, поэтому зятя Степана, слава богу, вижу редко.
Внешность: мужчина я видный, рост метр девяносто, костляв, здоров как бык, лицо в шрамах и вытянутое, как лошадиная морда, вместо правой скулы вмятина, левой руки до локтя не имею, ступня на правой ноге отсутствует (протез). Зато со спины смотрюсь на диво: хотя слегка хромаю, но походка резвая, спина прямая, лысина в солнечный день сверкает, как генеральский сапог. Особые приметы: при волнении заикаюсь, но теперь уже не очень сильно; если смешно - ржу, опять же как лошадь, громко, долго и безудержно, что вызывает у одних веселье, у других возмущение.
Внутренний мир: музыку переношу без ущерба для здоровья (Минута Молчания не в счет), к живописи, особенно к не сегодняшней, отношусь с уважением, но предпочитаю книги, которых за жизнь проглотил тысяч пять штук. Я вообще на редкость везуч (наступил на противопехотную мину, которая должна была оставить от меня одно воспоминание, а отделался, можно сказать, сущими пустяками), но особой зависти достоин благодаря тому, что четырех-пяти часов сна мне хватает по горло. Так что половину ночи, пока весь мир храпит, я в тишине и спокойствии читаю книги и пополняю кладовку, о чем ниже. Только юмор по ночам не читаю, потому что ржу на всю пятиэтажку и нервный сосед Волков стучит в стенку и грозится вызвать милицию. Книги же мы с братом читали запоем с детства, как-нибудь расскажу как за начитанность получили благодарность от самого комполка.
Характер: человек я, в общем, покладистый, в склоках участия не принимаю, за редким исключением, не дерусь, люблю общение с друзьями и серьезный разговор, отсутствующими конечностями не козыряю, но, когда требует дело, бываю настырным и даже нахальным. Недостатки: люблю совать нос в чужие дела, к удовлетворению одних, к ущербу для других; прохвоста могу при случае оскорбить словом; от долгого разговора с дураком зверею. Словом, как писал Зощенко, из тех стариканов, каких по десять штук в каждом трамвае ездит.
Времяпрепровождение. Считается, что пенсионер свободен как воробей, но это относится к бездельникам, которые с утра до вечера гоняют в шахматы и забивают козла, да к бабулям, что круглый день торчат на скамейках и перемывают косточки жильцам. Эх, бабули, говорю им я, сестрички мои языкастые, лучше бы вы детей пасли или территорию от мусора расчищали, а вечером бы приоделись и на дискотеку, рок и брейк крутить. А то кто же к вам свататься будет, толстухи мои ненаглядные? Так им добра желаешь, а они тебя же облают за это. Лично я занят сверх головы, неделя вперед по часам расписана, как у старого кореша, сержанта Васи Трофимова, нынешнего заместителя министра. К слову, раза два в году он ко мне приезжает, он ко мне, а не я к нему, так как его Галина терпеть меня не может. Почему? А вы поставьте себя на ее место: муж - государственный человек, черная "Волга", гости - чуть не о каждом в газетах пишут, и вдруг среди них появляется хромое однорукое пугало в задрипанном костюмчике, с бандитскими отметинами на портрете, да еще могущее в самый неподходящий момент заржать, безо всякого удержу и до икоты. Столбняк! Шокинг, как говорили наши бывшие союзники-англичане.
Вы, конечно, вправе усомниться, чем же этот старый хрен так занят, что время у него по часам расписано? Как уже было сказано, в пятницу вечером я забираю Андрейку к себе, в субботу шкет целиком мой. А бывает, и. в воскресенье, когда Степан и Тонечка шастают по гостям или у себя шабаш устраивают. За два дня отчитался? Ну и в остальные дни дел хватает, вот что, к вашему сведению, записано на завтра-послезавтра: 1. Елизавета Львовна. 2. Генерал. 3. Телефон Мишки-пушкиниста, и еще много всего, не считая телеграмм. Ну а книги и графоманство не в счет, это по ночам.
Вот мы и подошли к кладовке. Первым из нас стал баловаться пером Андрюшка, один его рассказ даже в газете напечатали, а потом, особенно с уходом на пенсию, и я чуть не каждый день час-другой мараю бумагу. Понимаю, что нелепо, но за жизнь столько всего вместилось… Финскую бумагу поставляет мне Вася, шариковая ручка - тридцать пять копеек, время - оно вообще бесплатно, мозгов не жалко, вот и пишу. Иной раз перечитываю - ну, чистая графомания, а в другой раз - вроде ничего, полти как у людей. Умом, конечно, сознаю, что никто этого печатать не будет, но в душе этакий червячок: а вдруг? К тому же ни слава, ни деньги мне не нужны, выбросят в корзину - плакать не стану.
Прошла Минута Молчания, разнюнился и полез в кладовку, где в канцелярских папках полпуда рукописей, большей частью про нас с Андрюшкой, кое-что о других. Тридцать пять лет прошло, как его нет… Братишка мой младшенький, на полчаса позже родился. Внук - вылитый дед, за что я этого шкета и люблю. Эх, красиво мы пожили! Только уж очень мало, шрам на сердце из-за Андрюшки, боль куда сильнее, чем в госпитале болели челюсть, левая рука и правая ступня. Нет, что ни говори, красиво пожили! Чего мы только не вытворяли! Особенно в войну - когда, во-первых, выживали и, во-вторых, обманным путем прорвались на фронт. Вот сижу, листаю странички… Скажете, в сентиментальность впадает старый хрен, бьет на жалость? Ну, впадаю, ну, бью, я ведь пока что не в урне, а живой, с нервами и сердцем. Пока живой - значит, с недостатками, их только у покойников не бывает. Рассказать, как мы с Андрюшкой в войну выживали? Не интересно - можете пропустить, ваше дело, только я все равно не раз и не два об Андрюшке вспоминать буду.