- Тогда скажи: что ты делала после того, как проводила домой Елизавету Львовну?
- Я ушла к себе.
- Со мной, - добавил я. - Птичка ушла с Елизаветой Львовной в плохом настроении, а когда у нее плохое настроение, то и у меня тоже. Я стоял у барака и ждал. Когда у Елизаветы Львовны погас свет, вышла Птичка. Она долго плакала, я утешал ее и проводил домой. Она легла, я дождался, пока она уснула, и ушел.
- Птичка, когда ты покинула Елизавету Львовну, ты на минуту, на полминуты не заходила к Лыкову? - спросил Костя.
Птичку передернуло.
- Я всегда испытывала к нему стойкое отвращение.
- Это не ответ, - сказал Костя. - Но я думаю, хотя это и эмоции, что ты не заходила, однако, возможно, к этому придется вернуться. Гриша, а ведь тебя долго не было. Мы еще не успели как следует надраться, ждали тебя. После того, как ты проводил Птичку, ты не заходил к Лыкову, Гриша? Или до того, как проводил?
- Нет, - ответил я. - Но доказательств у меня нет.
- У меня они есть, - сказала Елизавета Львовна. - Я видела, что Гриша ходит под дождем, хотела
его позвать, но Игорь и Юрик спали, Птичка плакала, я не позвала… не позвала… И потом в барак никто не заходил, никаких шагов… никаких…
Я неотрывно смотрел на Елизавету Львовну. Лицо ее исказилось, она провела рукой по лбу, будто что-то вспоминая… В ясновидцах я никогда не числился, но у меня вдруг возникло и стало бурно нарастать предчувствие того, что весь предыдущий разговор был абсолютно лишним и круг сузился до предела. Даже не предчувствие, а пока что ничем не обоснованная уверенность, что в этом кругу остаются два человека, Елизавета Львовна и Мишка. Наверно, в минуты высшего нервного напряжения в мозгу происходят какие-то явления, которые в обиходе и называются ясновидением; я уже был уверен, что между Елизаветой Львовной и Мишкой протянута какая-то ниточка. Какие-то слова Елизаветы Львовны… какие-то недавние разговоры с Мишкой… Почему он сидит, как воды в рот набравши, с мрачнейшим лицом и опущенными вниз глазами? Почему он вздрогнул, когда Елизавета Львовна стала про меня рассказывать?
И вдруг меня озарило - будто луч прожектора выхватил из темноты наш тогдашний праздничный стол, и я увидел всех, кто за ним сидел.
С этого мгновения я понял все. И весь дальнейший разговор воспринимал уже механически.
КОСТЯ. Володя, мы знаем, при каких обстоятельствах ты потерял руку. Скажи, ты действительно примирился с Андрюшкой?
ВОЛОДЬКА. Не до конца… Все-таки, ребята, где-то заноза сидела. Головой понимал и простил, а пустой рукав то и дело напоминал.
КОСТЯ. Когда ты ушел домой?
ВОЛОДЬКА. Можно ответить по-другому? Я и не знал тогда, кто такой Лыков, ребята мне о нем никогда не рассказывали.
КОСТЯ. Допустим, что не знал. Так когда же ты ушел домой?
ВОЛОДЬКА. Тьфу ты, дьявол, даже не помню, принял я хорошо… Может, кто меня провожал?
НАТАША (ворчливо). Не тебя, а ты меня провожал! Хорош гусь, в автобусе тебя развезло, со стыда готова была сгореть. И не бросать же на улице, домой привезла, змеи соседки потом Сереже накапали, что я с чужим мужиком связалась.
СЕРЕГА. Точно, накапали, брал за воздухопровод.
НАТАША (покорно). Брал… Господи!
Елизавете Львовне стало плохо. Над ней захлопотали Птичка и Наташа, с помощью Васи и Кости отнесли на веранду, уложили на тахту… Дальше - по памяти, пленка кончилась.
- Зря ты, Гришка, затеял эту бузу, - буркнул Володька, - попал пальцем в небо…
Он еще что-то говорил, потом вернулись Вася, Костя и Птичка, тоже что-то говорили, кажется, что ничего страшного, простой обморок, но я их не слушал.
- Костя, - сказал я, - дай слово.
- Валяй, - устало разрешил Костя.
- Память, ребята, у нас дырявая, стариковская… Вот Елизавета Львовна постарше нас, но вспомнила, а мы бродим вокруг до около… Мишка, ты ведь тоже вспомнил, а, друг?
Мишка стал очень бледен.
- Мишка, - продолжал я, - или я последний кретин, или ты сейчас же, сию минуту что-то нам расскажешь. Ты ведь не предавал Андрюшку?
- Нет.
- Знаю, что не ты. Но донос был?
- Был, - коротко ответил Мишка.
Все вскочили.
- Был, - повторил бледный Мишка.
- Ты в этом уверен? - не скрывая волнения, спросил Костя.
- Да, - ответил Мишка. - Я его видел.
Я-то уже знал, чей донос, но остальные еще не догадывались.
- Почему ты молчал? - заорал Володька. - Имя!
- Тише, - попросил Мишка.
- К черту! - Володька грубо выругался. - Хоть во всю глотку ори - кто? Ну, ткни пальцем - кто?!
- Ради бога, тише, - умоляюще проговорил Мишка. - Елизавете Львовне и так плохо.
- Не верю… - еле слышно пролепетала Птичка.
- И правильно делаешь, что не веришь, - сказал я. - Мишка не зря просит, тише, ребята. Рассказывай.
И вот что рассказал Мишка.
Через три дня после ареста Андрюшки Мишка шел домой с педсовета, его остановили двое, предложили сесть в машину и привезли на Лубянку, к Лыкову. В кабинете был еще один человек с внешностью громилы, который сидел сбоку. Лыков многое припомнил Мишке: и "врага народа" отца, от которого Мишка не пожелал отказаться, и дружбу с идеологическими диверсантами братьями Аникиными, один из которых публично клеветал на товарища Жданова, а другой сочинял антисоветские пасквили, и прочее. Поэтому, предупредил Лыков, перед Мишкой имеются два пути: первый - отправиться на лесоповал лет на десять, а второй - чистосердечно доложить, как проходил антисоветский шабаш на дне рождения у Аникиных, кто и что говорил. Мишка ответил, что быстро, с первой чарки захмелел и ничего не помнит, после чего Лыков мигнул сидевшему сбоку громиле и тот дважды ударил Мишку, под ребра и в живот. Мишка упал, его вырвало, громила взял его за шиворот и усадил на стул, а Лыков снова спросил, не выбрал ли Мишка себе свой путь. Мишка повторил, что ничего не помнит, Лыков стал угрожать, вытащил из ящика стола и показал пистолет, но тут зазвонил телефон, Лыков снял трубку. Наверное, услышал что-то для себя приятное, потому что неожиданно пришел в хорошее настроение, сделал знак громиле, и тот ушел, и завел с Мишкой задушевный разговор о том, что каждый честный советский человек должен помогать органам в их борьбе с врагами народа, и он, Лыков, верит, что Мишка все припомнит и позвонит по этому - он дал бумажку с номером - телефону. Ну а если не припомнит и не позвонит - пусть пеняет на себя. Затем дал подписать бумагу о неразглашении, добродушно поведал о том, что происходит с теми, кто разглашает, и отпустил.
- Я думаю, что его повысили, перевели в другое место и он просто обо мне забыл, - продолжил Мишка. - Но это не все. Пока он говорил по телефону, я успел взглянуть на лежавший на столе листок бумаги. И я узнал почерк…
- Чей? - сдавленно спросил Вася.
- Павлика Морозова, - сказал я. - Верно, Мишка?
- Да, - кивнул Мишка. - Я узнал почерк моего ученика, Игоря Волохова. Но думаю, что подписали двое, Игорь и Юрий, они крепко держались друг друга.
- Почему ты столько лет молчал? - сурово спросил Вася.
Мишка понуро опустил голову.
- Я… боялся…
- Я сама позвала их на пельмени! - хватаясь за голову, воскликнула Птичка. - Они сидели целый час, ели и слушали! Будь я проклята! Будь я проклята!
- Простите меня, - скорбно сказал Мишка, - я боялся…
- Будь я проклята! - в голос рыдала Птичка. - Любимого… погубила… своими руками!..
Я сел рядом и стал гладить ее по голове.
- Плачь, родная, - говорил я, и у самого глаза были на мокром месте, - выплачь наше горе… Давайте, ребята, напьемся, авось станет легче. Не вернуть нам Андрюшку, мир его праху…
Так и закончилась эта история. Не стал я мстить - и Елизавету Львовну пожалел, и ее ни в чем не повинных внуков. И вообще не по душе мне мстительность, что-то в ней есть низменное, никого и никогда она не сделала чище и благороднее. К тому же не так уж долго осталось топтать землю, и за то время, что осталось, мне очень нужно "посеять доброе, вечное" в Андрейкиной душе и любить старых друзей. Теперь уже ничто нас не разлучит - "проверено, мин нет".
Примечания
1
* Аббат Сийес - активный деятель французской буржуазной революции.
2
*, ** - Отчеркнуто синим карандашом.
3
*, ** - Отчеркнуто синим карандашом.
4
*, ** Оба этих абзаца отчеркнуты синим карандашом.
5
*, ** Оба этих абзаца отчеркнуты синим карандашом.
6
*** Против абзаца на полях поставлен восклицательный знак.
7
* Отчеркнуто красным карандашом и стоит восклицательный знак.