- Там хорошо, товарищ капитан. Там сейчас наши ребята из 255 Краснознаменной морской стрелковой бригады. Раненых они мне привезли в Геленджик. Говорили, что бьют немца на Тамани видимо–невидимо, товарищ капитан.
- Да, это уже хорошо. Но нам тоже войны хватит еще, Манжула.
Букреев подошел к окну, снова посмотрел на корабли, серевшие в этой будто подожженной воде. Манжула выхватил из кармана какую‑то тряпицу, быстро вытер на полу лужу от воды, стекавшей с его плаща. В движениях Манжулы была видна сноровка служившего на корабле моряка. Потом он сделал шаг к окну, посмотрел на линкор. Букреев заметил, как сжались кулаки у Манжулы, а на лице появилось выражение скорби и безмолвного восхищения.
- Вы давно с линкора, товарищ Манжула?
- Больше года, товарищ капитан.
- Скучаете по корабельным товарищам?
- Их почти не осталось на линкоре. В пехоту ушли, на берег. Скорее бы в Севастополь, товарищ капитан.
- Вот постараемся вместе до него добраться.
- Скорее бы, а то уже три пары подметок сносил на этом Кавказе.
- Ну, кушать и отдыхать. Даю два часа, товарищ старшина.
Хайдар недовольно насупился и вышел первым. Манжула энергичным движением вскинул руку и на половине лба разжал кулак. Так приветствовали многие моряки, впрочем, как и армейцы. Четко повернувшись кругом, он с левой ноги, печатая шаг, направился за Хайдаром.
Перечитав записку контр–адмирала, Букреев задумался. Он созвонился с Хохловцевым и попросил его помочь устроиться до Геленджика. Хохловцев обещал связаться с Курасовым и одновременно порекомендовал лично договориться с ним. Букреев тотчас же отправился к Курасову.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Капитан–лейтенанта Курасова Букреев разыскал в кают–компании, в обществе молодых офицеров конвоя, шумно заканчивающих ужин. В кают–компании никого, кроме них, уже не было, и румяные, крутогрудые подавальщицы, столпившиеся поодаль у колонны, обвитой можжевеловыми ветвями, Прыскали, наблюдая за веселой молодежью. Офицеры сидели за двумя сдвинутыми вместе столами и следили за Шалуновым, пытавшимся "на спор" разрезать левой рукой крупный белобокий арбуз.
Войдя в кают–компанию, Букреев, незамеченный, остановился у колонны. Курасов с секундомером в руках был, очевидно, "судьей", а может быть, и участником пари. Шалунов черкнул ножом по толстой корке арбуза и только чуть–чуть ободрал ее.
- Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, - отсчитывал секунды Курасов.
- Не спеши, - попросил Шалунов, придерживая выскальзывающий из рук арбуз.
- Надо уметь, уметь надо, - подтрунивал Курасов, - двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
Шалунов решил резать "от себя". Он сел, уперся в стол локтем правой руки, которой прижал к себе арбуз, и повертел в воздухе ножом. Лицо его стало злым. Может быть, и в самом деле трудно разрезать арбуз левой рукой, может быть, мешала рана на руке, но и вторая попытка окончилась неудачей. Арбуз соскользнул с блюда. Подхваченный десятком загорелых рук, под дружный хохот, он был снова водружен на блюдо. Курасов спрятал секундомер. Шалунов дурашливо запричитал: "Проиграл, проиграл, проиграл…" Тогда Курасов вынул небольшой плоский кинжальчик, висевший у него на поясе в ножнах.
- Теперь дайте его мне, астраханцу.
- Флагман! Ставлю дюжину бутылок "Букета Абхазии", если отхватишь шляпку с одного маха, - воскликнул Шалунов, вскочив со стула.
- Держите его, а то откажется! - крикнул Курасов. - Ну, учись, Шалунов, у нас, у астраханцев, у арбузников!
Курасов прикусил нижнюю губу и, схватив арбуз, одним" взмахом срезал макушку, перевернул арбуз и срезал вторую.
- Туш, Курасову, туш! - крикнул он шутливо.
- Я проиграл, Курасов! За мной "Букет Абхазии", если завернешь в Сухуми, а если не завернешь, то в Геленджике ставлю на стол равноценные "Черные глаза". За все убытки я выговариваю себе с этого арбуза серединку, - сказал Шалунов.
- Серединку? - протянул Курасов, подвернув рукава. - Я разрежу его так, что серединки не будет. Это тоже надо уметь. Я делаю так… - Курасов опять прикусил губу, пригнулся и покрутил кинжальчиком. - Девушки, можете учиться, как нужно правильно резать арбуз. Ближе, ближе! При вашей профессии пригодится…
Подавальщицы, стыдливо подталкивая друг друга и пересмеиваясь, подошли поближе. Тут Курасов заметил Букреева, стоявшего в тени колонны и с улыбкой наблюдавшего молодое веселье.
Курасов опустил нож. Сначала вспыхнули его уши, а потом краска расползлась по всему лицу.
- Чего же, Курасов? - спросил Шалунов. - Я мечтал постичь твое искусство.
Но теперь все заметили капитана в армейской шинели и сразу замкнулись.
- Я к вам, товарищ Курасов, - сказал Букреев. - А здорово справились вы с арбузом!
Курасов подал руку и, не глядя на Букреева, сухо спросил:
- Чем могу служить, товарищ капитан?
Курасов слушал Букреева, собрав у глаз мелкие морщинки, это сразу изменило его смуглое лицо, молодого, немногим больше двадцати лет, человека. Одновременно он искоса неодобрительно наблюдал за Шалуновым, неумело разрезавшим арбуз. Нож Шалунова косил и не доходил до середины; арбуз сам не распался на ломти, как должно было быть, середина осталась нетронутой.
- К сожалению, я не могу захватить вас в Геленджик, - сказал Курасов, рассматривая забрызганные песчаной грязцой шпоры Букреева.
- Вам должен был звонить капитан третьего ранга Хохловцев.
- Он мне не звонил, - сдержанно сказал Курасов, - а даже если бы он мне и звонил, что же такого? Он не может приказать мне. Я сам отвечаю за караван, за корабли, за груз и за пассажиров. Но, к счастью, пассажиров мы не берем.
- Но почему?
- Потому что наши "гиганты" не приспособлены для перевозки пассажиров. Да у нас и места нет. Вы же знаете, что такое "морской охотник", товарищ капитан?
Курасов взял ломоть арбуза и сосредоточенно принялся выковыривать острием кинжала семечки, густо усыпавшие сахаристую мякоть.
- Но вы поймите, я направляюсь к фронту, в действующую армию.
- А кто из военных сейчас не направляется к фронту, в действующую армию? Если бы я брал всех, мне бы на корабле негде было повернуться.
Курасов, очевидно, твердо решил отказать. Лицо Курасова как бы говорило: "Все, товарищ капитан. На вашем месте я бы ушел".
Букреев решил сдержать свое раздражение.
- Тогда простите, товарищ капитан–лейтенант. - Он щелкнул шпорами.
Шалунов вздохнул, пожал плечами и дружелюбно улыбнулся Букрееву.
Курасов провел по Букрееву холодным взглядом узких, чуть раскосых глаз.
- К сожалению, ничего не могу.
- Жаль. Если бы меня сегодня не вызвал контр-адмирал Мещеряков, я бы мог не торопиться так..
- Мещеряков? - переспросил Курасов. - Вас вызывает контр–адмирал Мещеряков?
- Я еду к батальону.
- К какому батальону? - быстро спросил Шалунов, отодвигаясь от стола вместе со стулом. - К отдельному батальону морской пехоты в Геленджик. Со мной отправляется команда, тридцать краснофлотцев, списанных в пехоту.
Курасов смущенно улыбнулся.
- Простите, товарищ капитан… - он подыскивал слова. Я обычно отказываюсь брать с собой посторонних людей. Мы идем медленно. Иногда приходится тянуться за тральщиками. Удобств никаких. Но если вы по вызову контр–адмирала…
- А для нашего контр–адмирала мы постараться готовы, - Шалунов прижал к груди свои большие ладони.
- Итак, завтра на рассвете, товарищ Букреев, - сказал Курасов. - Вы знаете, где мы ошвартовались?
- Да, знаю. Команду тоже берете?
- Безусловно. Мы их распределим по кораблям. Они помогут в походе.
- А вы, Курасов, все же здорово арбуз‑то… - сказал, прощаясь, Букреев, делая вид, что между ними ничего особенного не произошло. - Все астраханцы такие?
- Просто я владею левой рукой так же, как правой, вот и весь секрет, - смущенно сказал Курасов. - А вообще левой рукой арбуз разрезать очень трудно.
- Курасов словчил! - шутливо возмутился Шалунов. - Он левша! Дюжина бутылок снова у меня в кармане.
- Не влезет в карман, Шалунов, - почему‑то очень громко прокричал молоденький лейтенант и, сам испугавшись своего голоса, покраснел. Но за столом снова зашумели, разом заговорили, и юноша успокоился.
Букреев вышел; он слышал, как кто‑то крикнул: "Выпить бы за контр–адмирала Мещерякова!" - "Тогда и за Звенягина!" - перекрыл второй голос.
На улице стойко держался туман. Луч корабельного прожектора медленно опускался все ниже и ниже. Букреев задержался на ступеньках у входа в столовую, наблюдая борьбу электрического света и влажных Паров.
Через закрытую дверь доносились взрыва смеха, гомон молодых голосов. Букреев шагнул вниз и сразу же отпрянул от неожиданности: близко возле него стояли вооруженные люди. Это был Манжула, дожидавшийся капитана, и его друг Горбань, старший краснофлотец, списанный с линкора "Севастополь" в морскую пехоту и попавший в "тридцатку".
- Мы вас проводим, товарищ капитан, - сказал Манжула.
И все втроем они пошли к штабу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На рассвете Букреев верхом приехал на пристань. Туман не рассеялся, а еще больше сгустился. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, выход в море не был бы разрешен. Шалунов, исполнявший обязанности флаг- штурмана, был озабочен.
- Плавание в таком тумане вообще беда, а когда еще знаешь, что кругом рыщут подлодки… - мимоходом сказал Шалунов, пожимая руку Букреева. - Ну, как‑нибудь, Букреев. На траверзе Очемчир, говорят, ясно…
Шалунов исчез в тумане, и только по скрипу сходни можно было догадаться, что он поднялся на корабль. Хайдар держал под уздцы лошадей и смотрел на капитана грустными глазами. Волны плескались о стенку причала, и плеск, казалось, приходил из какой‑то таинственной глубины.
Кабардинка нервничала, прислушиваясь к звону, несшемуся с кораблей, к стуку ящиков, крикам матросов, грохоту перекатываемых пустых железных бочек. Букреев погладил ее шею, по всему длинному мускулу, бугристо прошедшему под его пальцами. Мокрая чистая шерсть привычно ощущалась им, так же как вихрастый зачес гривы и горячая складка между шеей и головой.
- Хайдар! Ты сам присматривай за ней…
Букреев замолчал, ему не хотелось говорить. Было жаль Хайдара; жаль и лошади, прослужившей ему больше трех лет, жаль города и даже этих бесконечных дождей, перемежающихся туманами.
Было горько, оттого что мечта о приезде семьи не осуществилась, было тревожно: впереди - опасные труды.
Вблизи стали чаще пробегать матросы в рабочей одежде. Фыркнул и заработал сначала один судовой мотор, а потом загудели и еще моторы. Сырые запахи утра как бы прослоились запахами отработанного бензина и машинного масла. Появился Манжула и с ним Горбань - светлоглазый сильный моряк, лет двадцати пяти, с приятным лицом и какой‑то хитровато–безмятежной улыбкой. Манжула и Горбань привели команду. Получив разрешение Букреева на посадку, Манжула скомандовал, и моряки "тридцатки", как они себя сами шутливо окрестили, пошли на корабли. Манжула вернулся и остановился рядом с Букреевым, пренебрежительно поглядывая на Хайдара и лошадей. Хайдар заметил взгляд Манжулы, и его губы недружелюбно искривились.
- По кораблям! - прокричал вахтенный с борта флагманского корабля. - Кто там на берегу!
Букреев обнял Хайдара и пошел на корабль.
- Прощай, Хайдар, - сказал Манжула уже с палубы.
Узбек шагнул вперед.
- Его… товарища капитана…
Манжула понял, что значат эти слова.
- Как‑нибудь, Хайдар!
- За капитана не беспокойся, чернобровый, - добавил Горбань и тревожно сказал: - Что‑то Раечки нет, Манжула. Опоздала. А все потому, что муж приехал из Хоби.
- Муж из Хоби - это все, - заметил Манжула.
Моторы заработали сильнее, палуба под нотами задрожала. Два матроса стали у кнехтов, чтобы сбросить швартовы. Горбань, не скрывая беспокойства, перегнулся вперед, схватившись за поручни.
- Должна прийти проститься, обещала. Одна она у меня, сестренка.
- Для тебя она одна и единственная, - сказал убежденно Манжула, - а для нее ты теперь отошел на второй план, Саша. Муж - это все. Раз есть муж - нет тогда ни отца, ни матери, ни брата, ни свата.
- Александр! Саша! Горбань! - картавя, прокричал из тумана женский голос.
- Она, Раечка!
Горбань перемахнул поручни и пропал в тумане. Курасов сдвинул к переносице тонкие брови, буркнул, но так, чтобы его слышал стоявший у мостика Букреев:
- Вот почему я не люблю пассажиров, - и приказал боцману: - Отдать швартовы!
Корабль как бы выпрямился. Медленно начали покачиваться у борта кони, вскинувшие головы, Хайдар в своей длинной шинели и фуражке пограничника, косо поднятые дышла орудийных передков, подготовленных к погрузке…
Горбаня не было, и раздосадованный Букреев строго отчитал Манжулу, отвечавшего за порученную ему команду.
- Горбань никогда не отстанет, товарищ капитан, - вытянувшись во фронт, оправдывался Манжула.
- Он уже отстал…
В этот миг Горбань выскочил из тумана, побежал вдоль причальной линии, вероятно, думая переброситься на палубу, как говорят моряки, "с параллельного курса". Все на корабле заметили Горбаня. Одобрительными криками моряки сопровождали его. Подлетев к краю стенки, Горбань остановился. Уловив поощрительные крики матросов, он снова разбежался и ринулся вперед. Курасов схватил мегафон, но не успел он крикнуть, как молоденькая женщина в морской офицерской форме выскочила наперерез Горбаню.
- Саша! Саша! - она подняла руки.
Горбань, налетев на нее, чуть не сшиб ее с ног и, поняв, что окончательно упустил время, со злостью выругался и сдернул с головы бескозырку.
- Возьмите его! - закричала женщина. - Что вам жалко?
Последняя фраза рассмешила всех на корабле. Все увидели ее красивое веселое лицо, локоны черных волос, выбившихся на лоб из‑под мичманки–берета, белые зубы. Курасов, решив помочь Горбаню, крикнул в мегафон.
- Товсь, дурья башка!
Корабль стал отрабатывать поворот, и за кормой заворчало и захрипело. Горбань, выждав удобный момент, с разбегу прыгнул на корму. Девушка и подошедший к ней моряк в короткой куртке смеялись и приветственно махали руками. Курасов махнул им рукой в ответ и отвернулся.
Пристань пропала из глаз. И если бы не шум рассекаемой воды, могло бы показаться, что корабль поплыл в облаках.
Шалунов вышел из рубки, вслушиваясь в понятные ему голоса моря.
- Тут пустяки кому‑нибудь пузо пропороть. Тут нужны уши и глаза, - сказал он Букрееву. - Вот выйдем за бон, полегче будет. А ваш парень все же ловко прыгнул. Чуть было из‑за девки не пропал. Видно жох- парень.
- Сестра его, - неуверенно сказал Букреев.
- Знаем мы этих сестер… Давай лево! - закричал он штурвальному и принялся помогать ему, перебирая своими огромными ручищами отполированные ладонями рукоятки штурвального колеса. Мимо прошли высокие борта тральщика.
Манжула привел Горбаня, и он стоял перед Букреевым с провинившимся видом.
- Вы всегда такой, товарищ Горбань? - строго спросил Букреев, все же испытывая чувство симпатии к этому голубоглазому парню, с таким хорошим открытым лицом.
- Прошу прощения, товарищ капитан.
- Прощение прощением, товарищ Горбань, но нужно быть точным. Ведь вы могли отстать от команды. Хорошо?
- Нехорошо, товарищ капитан.
- Вас за что это списали с линкора? - спросил Букреев, припоминая просмотренные им характеристики моряков "тридцатки".
Горбань потупился и молчал. Шалунов пришел ему на помощь:
- Небось, на берегу пошумели? Чего ты молчишь, как красная девица? В морской пехоте все грехи отмолишь, браток.
- Так точно, пошумели, - улыбаясь Шалунову, сказал Горбань. - А сестренка выручила. Сама командира просила, товарищ капитан.
- Я угадал, - сказал Шалунов. - Ну, вышли за бон, теперь дышать будет легче. А на берегу у нашего брата вечные приключения, товарищ Букреев. Вот на меня самого четверо бандитов накинулись в темном переулке, в Батуми. Глаз ни за что, ни про что подбили, вишь, какой фонарь подвесили, в руку ножом пырнули. Беда прямо… Решили изувечить самого красивого парня на Черном море. - Шалунов подмигнул Горбаню глазом с затекшим кровью белком. - Хорошо, что я не растерялся, расшвырял их всех до последнего.
Горбань смотрел на Шалунов а с уважением, а тот, поймав его взгляд, расправил плечи. Курасов, искоса наблюдавший за всеми, сошел с мостика.
- Ты, Шалунов, побудь за меня, а я гостя нашего устрою.
- Есть, товарищ капитан–лейтенант, - бодро ответил Шалунов.
- Пойдемте, я укажу вам вашу каюту, - сказал Курасов Букрееву.
Они спустились по отвесному трапу и очутились в тесном коридорчике с четырьмя дверями. Указав на одну из дверей, Курасов сказал:
- Займите мою каюту.
- А вы, товарищ Курасов?
- Мы дома, - строго сказал Курасов. - Одного из ваших моряков можно поместить здесь же, а второго придется перевести на другой корабль.
Каюта была маленькая, холодная, с жесткой, наглухо пришитой к полу койкой, крохотным столиком–тумбочкой с книгами на нем, сеткой над столиком, где лежали книги. На стене был прикреплен портрет миловидной девушки в морской форме с нашивками главстаршины; на крюке покачивались фуражка и немецкий автомат.
Иллюминаторы были задраены, яркий электрический свет давала лампа, ввинченная в плафон у потолка.
Все было знакомым. Букрееву приходилось ходить на таких кораблях. Но сегодня все было неприветливо.
Сняв фуражку, Букреев зачесал назад свои черные поредевшие волосы, посмотрел на часы. Прошло всего двадцать минут после начала похода. Поговорив с пришедшим к нему Горбанем, Букреев отпустил его и прилег на койку, подложив руки под голову. Он заснул.
Проснувшись, почувствовал присутствие в каюте другого человека. Это был Курасов, решивший с ним позавтракать.
Курасов держался сейчас предупредительно–вежливо. Завтрак, принесенный расторопным вестовым, состоял из кислой, плохо прожаренной вместе с колбасой и салом капусты да мутного теплого чая.
- Камбузов и коков на нашем корабле нет, - сказал Курасов, - приспособили какую‑то дырку, крутится там один краснофлотец в порядке очереди вокруг примуса и калечит продукты. И на том спасибо. У нас дело грязное. Но все же я рад, что приходится воевать на малых кораблях, то ли на охране коммуникаций, то ли в десантах.
Курасов хмурился и, избегая взглядов Букреева, рассказал о том, как он "скучал" на Каспии, как его оттуда переправили вместе с кораблем сухим путем, как он сразу же напал на "золотую жилу", назначенный в боевой краснознаменный дивизион Героя Советского Союза Звенягина.