- Ну, устроим мальчишку по твоим планам, предположим, в ин-яз, а дальше? - спросил дед.
- Дальше? Будет переводчиком.
- Работа переводчика, особенно в наше время мирных международных отношений, а также и во время, не дай бог, войны, важнейшая, наисущественная! - внушительно сказал генерал.
- Папочка, как ты прав! Ты меня поддерживаешь! - воскликнула Вера Дмитриевна.
- Решаем судьбу человека за глаза, не спросивши, а если он не согласен? Думаю, не увлечется Антон вашими планами. Скучновато покажется. Работа престижная, важная, а я не пошел бы. Ходи с иностранцами, гляди им в глаза, слова от себя не скажи, только повторяй, да в точности, не переври. Сегодня повторяй, завтра повторяй… Нет, не пошел бы! Какую-нибудь попроще работенку сыскал бы, да чтобы своими мыслишками соображать.
- О боже! Что ты говоришь, отец! - поразилась Вера Дмитриевна. - Уж не считаешь ли ты, что портным быть интереснее?
- О портновской профессии не задумывался. Поглядеть на твой наряд, хотя он мне не очень по вкусу, попугайский уж слишком, а ведь кто-то придумывал, изобретал, чья-то фантазия работала, нравится кому-то, тебе, например.
- Не понимаю, не понимаю, не понимаю! - взявшись за голову, растерянно твердила Вера Дмитриевна. - Папа! Среди твоих знакомых, видных военных, кто-нибудь выдал дочь за портного, продавца, парикмахера или кого-нибудь в этом роде?
- Не знаю. Не интересовался. Интересовался, хорош ли человек.
- Верочка, радость моя, рано Асе о замужестве думать, - кротко вставила бабушка.
Ася резко поднялась и без слов ушла.
- Догадываетесь, видите?! - испуганно и вместе пугающе произнесла Асина мама. - Она влюблена. Я вышла замуж сразу после школы за одноклассника, и она выскочит. Только мой муж сделал карьеру, а этот… Она влюблена. Год платонических излияний, а там… Что год! Секс среди молодежи бушует. Знали бы, что в Англии делается! Целуются в метро, на бульварах, на улицах, на глазах у людей. Девушки, парни без стыда.
- То в Англии, - не согласился генерал.
- А! И у нас тоже, - досадливо отмахнулась Вера Дмитриевна. - Что делать? Как избежать конфликта? Она упрямая девчонка. Папа, мама, вы избаловали ее, вы поддерживаете ее упрямство.
- Самостоятельность, - поправил генерал.
- Да, пожалуй, напрасно я не взяла ее с собою в Англию, - не слушая отца, возбужденно рассуждала Вера Дмитриевна, шагая по комнате, прижимая к груди стиснутые руки. - Теперь поздно, из десятого класса не заберешь. Стоп! Идея. Если добиться для нее после школы длительной командировки в Лондон для усовершенствования языка? Я… муж добьется. Единственный способ уберечь Асю от дружбы, возможно, брака, нет, брак невозможен, но все же зачем рисковать? Папа, мама, мы живем не в начале революции, а в семидесятых годах.
- Мы живем, а не кто-то, - возразил генерал.
- Он сперва младшим лейтенантиком был, - кивнула на мужа Прасковья Ивановна. - Я за младшего лейтенанта замуж выходила, генеральство нам и не снилось. На боевом посту заслужил, да после войны в академии. А я как была фронтовой медсестрой, так и есть, да еще пенсионерка безногая, вам в обузу.
- Глупости не говори, - строго остановил генерал.
- Еще один аргумент против, - расстроенно продолжала Вера Дмитриевна. Видно было, она по-настоящему обеспокоена влюбленностью Аси в Антона. Что Ася влюблена, Вера Дмитриевна не сомневалась. Интуиция подсказывала ей, что это так и, вероятно, всерьез. Как ни мало она знала дочь (шесть лет разлуки), но угадывала и чувствовала в ней натуру волевую и бескомпромиссную. Такие способны на самые неожиданные и, с точки зрения здравых людей, неблагоразумные поступки. - Я не хотела при Асе приводить этот аргумент, - делилась Вера Дмитриевна. - Они… - Вера Дмитриевна помедлила, вспыхнула, ямочки на ее щеках от смущения обозначились явственней. - …Портные и прочие… берут чаевые. Представляете, Асин друг и… чаевые?
Генерал поднялся, заложил руки за спину и медленно зашагал по комнате вдоль стола, мимо кресла бабушки, которая следила за ним вопрошающим взглядом. Вера Дмитриевна опустилась на стул. Теперь отец расхаживал, а она сидела, тревожно ожидая ответа.
- В целом наше общество - организм здоровый, но болезни есть. Чаевые - одна из болезней. Болезни надо лечить. Как?
Генерал ходил и вслух думал. Все молчали.
- Вот такие мальчишки, честные, чистые, некорыстные, наверное, и могут стать лекарями. И станут. Чем больше таких некорыстных мальчишек вовлекать в профессию, которой грозит болезнь чаевых, тем излечимей болезнь. Ты сказала: и прочие?
Он закурил новую папиросу.
- Ну? - спросила Вера Дмитриевна.
- Когда опытному хирургу близкие больного перед операцией дают с глазу на глаз в конверте триста рублей - это что?
- Совсем другое! - возмущенно и испуганно воскликнула Вера Дмитриевна.
- Не другое. Те же чаевые, только в более интеллигентной форме и крупном масштабе.
- Единичные, исключительные случаи! - кипела Вера Дмитриевна.
- Может быть, единичные, исключительные, а в принципе то же. Если болезнь даже в зародыше, ее надо лечить.
Наступило молчание.
- Как же мы решили с Асей? - робко спросила Вера Дмитриевна.
- Пора ей самой решать за себя, - ответил генерал.
Вера Дмитриевна хрустнула сплетенными пальцами.
- Но мы должны ей помочь? Папа, мама! Неужели мы не должны ей помочь?
20
Сегодня по расписанию производственное обучение. Два раза в неделю класс занимается в производственных мастерских на противоположной от ПТУ окраине города. Ехать туда около часа на троллейбусе, с пересадкой на автобус. В утреннее время на остановке очередь. Антон пролез без очереди, захватил место у окна и погрузился в раздумье.
Вчерашняя, сначала дружеская встреча, а в заключении разрыв с домом генерала Павлищева ошеломили его.
"Кретин, идиот, как я смел сожрать у них три пирожка, даже четыре! - пилил себя Антон. - Они наблюдали, как я лопал их пирожки, и генерал и лондонская Асина мама. Ведь у них там этикеты. К чертям! Ноги моей в их доме больше не будет. Да они и не позовут, аристократы, высший свет! А если бы даже позвали… нет уж, Асенька, мы не рóвня, я в друзья тебе не гожусь. И не рвусь!"
Погруженный в гневные размышления, Антон не сразу услышал реплики на свой счет; между тем его обсуждал чуть не весь вагон.
- Чистая срамота - молодежь наша! - уловил наконец Антон шамкающий голос. - Старуха больная, еле стою на ногах, а он нет чтоб место уступить - ведь в бабки, а то и прабабки тебе, бесстыжий, гожусь, - уставился в окно, будто не видит.
- В самом деле, стыдно, молодой человек, не уступить место пожилой женщине, - подхватил кто-то.
- Я не заметил! - пристыженно вскочил Антон.
- И врут, и врут на каждом слове, - укоряли его.
На место Антона, к окну, пробиралась сгорбленная старушенция, укоризненно тряся головой.
- Не заметил. Чего тебе надо небось замечаешь.
- Эгоистична наша современная молодежь, бездушна.
Некоторое время продолжалось обсуждение неблаговидного поступка Антона. Он молчал.
Все на одного. Эх вы, люди! Никто не поможет. Эх, вы!
Снова он жалел себя, одинокого. В обиде забыл: а мама? А Колька? А Славка? А Семен Борисович? А Хорис Абрахманович? А… Гри-Гри?
Из учителей своей бывшей школы Антон сейчас более всего помнил Гри-Гри. При всех его язвительных придирках и строгостях, он был интересным учителем. Его уроки не вызывали зевоты. Напротив, будоражили, поднимали что-то в душе, он был увлеченный, одержимый.
Антон помнил, папа говорил: талант всегда одержим.
А еще… разве забудет Антон письмо Гри-Гри, где он протягивает ему, девятикласснику Новодееву, руку? За эти несколько дней, перевернувших всю жизнь Антона, он понял, что значит дружеская рука.
В производственные мастерские Антон приехал раньше звонка, и миловидная женщина в светлом, складно сидящем на ней трикотажном костюме приветливо встретила его:
- Здравствуй, Антон. Директор предупредил, что придет новенький. Наш Семен Борисович все знает, все помнит, как только голова держит! А я мастер производственного обучения, веду мальчишечий класс, в девчачьих классах по тридцати, а то и больше учащихся, у меня всего двадцать. Не очень-то мальчишки в портные идут, а напрасно: работа красивая, самостоятельная, если котелок варит, конечно. Идем, покажу до звонка мастерские.
Мастерские занимали несколько комнат на первом этаже четырехэтажного здания.
- Наша, - вводя в одну из комнат, сказала мастер Лидия Егоровна, которая, проработав пятнадцать лет портной в ателье да десяток закройщицей, перебралась сюда учить и воспитывать будущих мастеров и новой работой довольна, потому что любит и жалеет ребят. Здесь, в ПТУ, больше ребят из неблагополучных семей, а у Лидии Егоровны было тяжелое детство, она понимает… - Типы вы все, перцы, а в каждом живинка, расшевелить только надо. Я по призванию педагог, немного припоздала свой талант разглядеть…
""В одежде старайся быть изящным, но не щеголем. Признак изящества - приличие, а признак щегольства - излишество". СОКРАТ". Такое начертанное крупными буквами наставление в деревянной раме висело на стене мастерской.
- Великие мудрецы о наших задачах высказывались, - толковала Лидия Егоровна.
"Даже Сократ!" - удивился Антон, понемногу уже располагаясь к своему ПТУ.
Неизвестно, как пойдет дальше, а пока он не испытывал разочарования и вчерашнее настроение Асиной мамы старался выбросить из головы. Он решил быть человеком твердого характера, не поддаваться чужим влияниям.
Как жаль, Ася… Но братья Гримм все сказали. Жаль, Ася…
- Теперь бегло поглядим оборудование, - предложила Лидия Егоровна.
Вдоль стен большой, в несколько окон комнаты, стояли швейные ножные машины незнакомого устройства, совсем не похожие на ту, что когда-то выиграл папа (Антон поразился, вспомнив сейчас выигранную папой швейную машину, будто судьбу сыну выиграл, как странно…).
- Быстроходная машина, обмерная… - одну за другой называла Лидия Егоровна, но, понятно, незнакомые названия не задерживались сразу в голове.
Антона удивило: и здесь, в швейном производстве, передовая современная техника. Борис Сергеевич мальчишкой умучивался, "сидя на утюге", а здесь в мастерской водружены три больших утюжных стола с механическими утюгами. Борис Сергеевич с утра до вечера топтался в темном полуподвале, а здесь в широкие окна льется дневной свет и семь электрических осветителей льют с потолка дневной свет, и кажется, в мастерской стоит летний солнечный полдень.
- На первый раз довольно знакомства, в дальнейшем познакомимся глубже. Кстати, звонок, - сказала Лидия Егоровна.
Толпа мальчишек с гамом ворвалась в мастерскую.
- Здрась… Здрась… Здрась…
В мастерской нет парт и отдельных столиков. Два просторных стола тянутся вдоль комнаты, оставляя между собой проход. Мальчишки расселись по местам. Кто-то кого-то толкнул. Кто-то гикнул, кто-то протрубил в кулак.
- Тихо. Призываю к дисциплине, - не сердясь, сказала Лидия Егоровна. - Занимайтесь каждый своим делом, а я займусь новеньким.
Она прошлась для порядка между столами, проследив, пока ребята вытащат из портфелей небольшие квадратные лоскуты плотной материи и примутся на них что-то шить.
- Перед тобой орудия нашего производства, - возвратилась к новенькому производственный мастер, раскладывая на столе иголку, нитки, наперсток, портновскую линеечку, сантиметр, восемь штук ножниц. - У ножниц номера, каждый имеет свое назначение. Что к чему, запомнится не вдруг, а после не позабудешь. Опытный мастер вслепую возьмет, что ему надо. Дальше - иголки и нитки. Обыкновенный человек, не профессионал, вдевает нитку правой рукой, сравняет, завяжет узелок. Секунда, что секунду жалеть? Глядишь, из секунд наберутся минуты, из минут часы. Время понапрасну потеряно. Незачем. А как профессионал поступит? Профессионал-портной держит иголку в правой руке, нитку левой вдевает. Левой же и узелок завяжет, безо всяких откусываний. Недельки две, нерасторопные и весь месяц тренируются, а в конце овладевают. Первый портновский навык, на всю жизнь. Попробуй, - велела Лидия Егоровна.
Антон попробовал, пыхтел, надувая от усердия щеки.
- Щеки не дуй, не поможет, - посочувствовала она. - Видать, ты не из ловких. На дом задание: полчаса упражняться. Переходим к начальной учебе. Начинается портной со стежка. Надо учиться быть виртуозом. Расстояние между стежками семь миллиметров (вот зачем сантиметр), но разве намеряешься? Если будешь один от другого стежок отмерять - шить тебе не перешить. Настоящий мастер так набьет руку, что сантиметр в сторону, шьет на глазок. Дальше. Стежки бывают: косые, прямые, обметочные, стегальные, крестообразные, стачные, петельные подшивочные, потайно подшивочные. Каждым надо овладеть, вмиг знать, где какой применить. А делать стежок надо меленьким, чтобы шов тонким был. Бери лоскут, иглу, начнем с косого стежка.
Не так-то легко оказалось обметывать косым стежком край лоскута. Антон искоса поглядывал, как шьют ребята. Практикуются всего три недели, а иглы мелькают проворно, будто без труда. Значит, и он сумеет.
Но пока у Антона получались косые стежки нескладные и кривые, разных размеров, разных между собою расстояний.
- Плохо, - сказала Лидия Егоровна. - Плохо. Но сразу хорошо не бывает. А будет. Руки осилят, научатся. Рукам - работа. Душе - праздник.
- …душе праздник! - озорно подхватили ребята.
- Притомились, - заметила производственный мастер.
Зазвенел звонок на перемену.
- На линейку! - захлопала в ладоши Лидия Егоровна. - Для разминки физкультзарядка. Наклон корпуса вправо, наклон корпуса влево…
21
За шесть часов сегодняшнего производственного обучения Антон более или менее прилично освоил не только косой, но и прямой стежки, и темно-серый шерстяной лоскут, выданный ему Лидией Егоровной, живописался довольно ровненькими разноцветными полосками: для стежков разного фасона и назначения полагались нитки разного цвета.
Лидия Егоровна немилосердно заставляла его переделывать неверные стежки.
- Один туда, другой сюда - не годится, распарывай, - журила она. Она была ласковой ворчуньей, доброй.
Ребята переговаривались за работой, иногда негромко смеялись. Лидия Егоровна зря не строжила учеников, трудились бы руки.
"Эта полоска, - думал Антон, делая стежки желтого цвета, - похожа на тропу в липовом парке. Где я видел этот парк? Жарко, цветут липы, гудит пчелиный хор, а далеко, в конце дорожки, кто-то ждет… Нет, никогда больше не увижу Асю".
Лидия Егоровна задала на дом урок - чтобы к следующему занятию освоил профессиональное вдевание нитки и крестообразный стежок:
- Догонять группу, миленький, надо.
И ее урок, и географию, и математику к завтрашнему общеобразовательному дню Антон отложил в сторону. После.
Он вошел в мастерскую отца. Сердце гулко забилось, туманом застлало глаза. После папиной смерти он сюда не заглядывал. И при жизни редко.
Время от времени папа учил его рисованию в общей комнате за обеденным столом. Должно быть, папа был неважным педагогом. У него не хватало терпения учить Антона.
"Кажется, не дурак и цвет, кажется, чувствуешь, а в рисовании чурбан чурбаном, терпение мое лопается".
Бормотнув что-то в этом роде, он скрывался в своей мастерской.
Отделенная от общей комнаты фанерной перегородкой, продолговатая и узкая, она напоминала небольшой коридорчик. Вдоль одной стены тянулись полки, где стояли и лежали в папках листы с рисунками. Наброски, приколотые кнопками, висели на стенах. На двух мольбертах незаконченные акварельные эскизы. Четырехугольный, ничем не покрытый стол завален листами, набросками, красками, кистями… Стул. Раскладушка, небрежно накрытая одеялом.
Скупо, бедно. И все полно папой, его работой, его неустройством, все помнит о нем, и как будто слышны его мысли, разочарования и надежды.
Антон сел на стул и заплакал. Он плакал громко - никого в доме нет - впервые после смерти отца он плакал так громко и неутешно.
"Ничего себе, мужчина! - выплакавшись, подумал он. - А что если стащить из ПТУ все восемь номеров ножниц, навесить на грудь и прогуляться в таком виде по городу, - явилась в голову дикая мысль. - То-то было бы хохоту! А на спину прикрепить изречение Сократа. Реклама? В Америке ухватились бы…"
Он взял с полки первую попавшуюся папку. Лежавшая на верху стопы, естественно, она первой далась ему в руки. Развязал тесемки, и на него глянул странный цветок: на длинном стебле, вскинув или свесив головки, цвели колокольчики, но не те, что растут в лесах и лугах. Множество колокольчиков, маленьких и крупных, все на одном стебле - синие, оранжевые, золотые, малиновые, радуга цветов!