Савелий еще не верил, что они смогут поднять весь этот завал досок, и опять удивился оптимизму морячка. Дело, наверное, в складе характера - одни привыкли видеть объем предстоящей работы как бы в целом, другие это целое дробят на составные части, работают неторопливо, размеренно, зная, что можно перекурить, а во время обеденного перерыва и вздремнуть. "Вот в чем секрет", - решил Савелий. И когда он перестал думать о завале досок в целом, работать стало вдруг легче.
Из привезенных кирпичей перво-наперво сложили на кухне временную печь. В общей палатке настелили пол, забили стойки. Вдоль стен сколотили нары, посередине соорудили длинный стол. С морской стороны оставили два проема под небольшие окна. Вот и все жилье. Чуть поодаль мучился со своей персональной палаткой капитан катера Слава Фиалетов. По неписаному закону капитаны жили отдельно. Привилегия оправдана, так как в горячую пору они больше, чем кто-либо другой, нуждались в спокойном отдыхе.
Но так как Славу всегда и во всем одолевали сомнения, он долго размышлял, где поставить палатку. Наконец почему-то выбрал самый край обрыва. Для этого ему пришлось с одной стороны даже вкопать колья, чтобы настелить пол. К вечеру гнездышко оборудовалось окончательно, и Слава, страшно довольный, сидел у входа, попыхивая папиросой. Но когда установили общую палатку, оказалось, что оба конца с видом на море почти полностью загорожены капитанским персональным жильем.
- Дача с полувидом на море, - прокомментировал Витек-морячок.
Слава спорить не стал - окна нужны, чтобы постоянно держать в поле зрения невод. Он выбрал новое место.
Обедали с аппетитом, радуясь окончанию устройства рыбацкого стана. После помогли Бенедикту строить кухню. Он, кстати, планировал здесь и жить. Что ж, никто не возражал - повар встает раньше других.
Общая палатка поначалу напоминала небольшой склад в состоянии внезапной ревизии. Вороха одежд, обуви, рюкзаки, постельное белье и матрасы, толкотня, галдеж.
- Вас всего шесть мужиков, а базар развели, как бабы, - упрекнул Шелегеда.
Он освободил место у самого выхода, развернул матрас, одеяло. Сапоги бросил под нары. Из большой хозяйственной сумки извлек дряхлый портфель и повесил на столб у задней стенки:
- Наша документация. Сюда будем складывать квитанции за сданную рыбу. Беречь пуще жизни, - пошутил он. - Это наши деньги.
Возле Шелегеды устроился Дьячков. В изголовье поставил "Спидолу", под матрасом разложил стопку книг. Предупредил:
- Грязными руками не прикасаться.
Витек-морячок тут же цапнул крайнюю книжку.
- На иностранном, - разочарованно протянул он.
- На чукотском, - поправил Анимподист. - Рытхэу.
Корецкий тщательно застелил простыню, расправил белоснежную наволочку и неожиданно вытащил из рюкзака плоскую маленькую подушечку.
Витек уставился с недоуменным видом и вслух предположил:
- На стул, что ли, под задницу?
- Не угадал. - Корецкий потрогал свой подбородок. - Чтоб жир на шее не скапливался. Читать "Здоровье" надо. Высокие подушки способствуют росту второго подбородка.
Витек уставился на Корецкого шальными глазами - глаза у него всегда шальные, когда он хохмит, - и произнес:
- Куда я попал, а? Может быть, в институт Лесгафтов?
Все рассмеялись, вспомнив повара, который к месту и не к месту постоянно хвастался тем, что работал в институте Лесгафта.
Витек швырнул свой мешок под нары, свернул матрас валиком и сел на голые доски.
- Никаких цивилизаций и "Спидол". Чита - ко мне! - и он взвыл не то по-обезьяньи, не то по-верблюжьи. Потом хлопнул себя по лбу. - Я и забыл. У меня тоже есть книга.
Витек полез за своим мешком. Долго там копался. Из-под нар поочередно вылетали рубахи, носки, консервные банки, колода карт и домино. Достал он две книги. Одна оказалась букинистической редкостью - "Окоченевшая любовница" Фаррера; вторая - учебником шофера первого класса.
- Машину надумал? - осведомился Корецкий.
- Ага, - поддакнул Витек. - С долгами вот после путины расплачусь и начну копить. На велосипед.
За Корецким расположился Омельчук - высокий парень с симпатичной русой бородкой, пронзительно-голубыми славянскими глазами. Его молчаливость могла лишь сравниться с болтливостью немого. Но это была не угрюмая молчаливость, а скорее симпатичная. И он не отличался - как бывает в таких случаях - болезненной застенчивостью или девичьей скромностью. Просто хороший, очень любящий поспать, молодой человек. Что он и сделал: расстелил постель, удобно лег на спину, сложил руки на груди и тихо задремал, не обращая никакого внимания на всеобщий галдеж.
Неторопливо и сосредоточенно свил себе основательное жилье Антонишин. Большой ящик, который он назвал кратко "походной лабораторией", занял место в противоположном углу на подставке. Она предназначалась для телевизора. Но зав. колхозным складом телевизора не дал, сославшись на испорченный кинескоп. Кстати, никто об этом и не тужил: еще телевизора не хватало на рыбалке!
Лежанка Савелия оказалась в самом углу, что ему пришлось очень по душе. В его распоряжении была вся стена из редких досок, куда он вбил гвозди и развесил все свое имущество: фотоаппарат, бинокль, транзисторный приемничек, полевую сумку с кассетами и пленками, одежду и даже сам рюкзак.
- Чтобы все было под рукой, - сказал он удовлетворенно и протер очки о кончик рубахи.
Витек добавил:
- Умно. В случае пожара или наводнения, а также землетрясения или вражеского налета - все под рукой. Схвати в охапку - и чеши без оглядки.
Утром загремел настил, соединяющий палатку с кухней. Что-то мягко шлепнулось и, звеня, понеслось вниз, громыхнуло о гальку, пару раз булькнуло и затихло.
- Минус завтрак, - сказал равнодушно Шелегеда.
С этими словами в палатку ворвался повар.
- Кто так настил делал? Нарочно, знаю. Я хоть и глухой, а все понимаю, все вижу. Руки оббить тому или заставить четыре километра носом горошину катить по асфальту.
Последнее вызвало взрыв здорового хохота. Настил действительно был сбит кое-как, вкось и вкривь. Бенедикт разозлился всерьез и, враждебно оглядывая гогочущих рыбаков, уставился на Савелия.
- Понабрали, понимаешь. Интеллигенция! Я на нее насмотрелся еще в институте Лесгафта. Гвоздя в руке держать не может, а все туда же, на путину…
Это не понравилось.
- Ладно, кончай зубами ляскать, - огрызнулся Витек. - Сидел бы в своем институте Лезгинтов, так нет, туда же, на путину…
Рыбаки опять дружно засмеялись. Бенедикт побагровел и, наседая на Витька, зачастил:
- Чего-чего-чего ты сказал? Да я с тобой есть не сяду. Тебе еще умываться научиться надо…
- Хватит! - рявкнул Шелегеда. - Завтрак готовь.
Повар осекся, засеменил, балансируя короткими ручками, по трапу на кухню.
Пили чай молча. Настроение было испорчено. Еще с вечера намеревались помочь повару достроить кухню, но как-то так вышло, что все оказались занятыми. А потом решили сделать первую переборку невода. Так сказать, для тренировки. Надели резиновые оранжевые куртки, широченные штаны и сразу стали походить на заправских рыбаков. На бок - нож, в нагрудном кармане - сигареты, спички. Слегка небритые, немного торжественные. Походка, как положено, вразвалочку, жесты небрежные.
Подтянули лодку. Первым залез Слава Фиалетов. Дьячков вызвался его доставить к катеру, который кланялся волнам метрах в тридцати от берега. С ним сел и Шелегеда. Во время отлива это расстояние сокращалось почти вдвое, но ближе катер ставить на якорь не решались - он хоть и крошечный, а, как всякое уважающее себя морское суденышко, любит глубину.
Лодка вернулась с одним Шелегедой. Дьячков остался на катере. Рыбаки тесно расселись, поглядывая на черный клинообразный профиль кунгаса. Его ставили на якорь еще дальше от берега, чем катер. Тем временем, пока перебирались на кунгас, катер взревел, пыхнул из кормы голубоватым дымком и ходко пошел к рамам, почти не видимым с воды.
Рама - это большой четырехугольный сетчатый мешок из бревен и металлических бочек-поплавков. В него перегружается рыба из невода, затем транспортируется на рыббазу или морозильщик. Сейчас ее надо подвести к садку невода и закрепить. Было видно, как спрыгнул на раму - показалось, что прямо в воду, - Анимподист Дьячков. Странная библейская картина: кругом вода, а посередине человек. Что-то он там орудовал шестом. Катер с величайшей осторожностью развернулся и стал приближаться к неводу.
На кунгасе тем временем парни разобрали багры и шесты с крючьями. Отталкиваясь, подошли к центру невода и тотчас запутались среди оттяжек и наплавов. Том-пижон зацепился багром за дель и с ожесточением дергал им в разные стороны, Витек-морячок что есть силы давил шестом на Центральный трос, пока шест не скользнул вбок и не ушел в воду. В один миг все сразу смешалось: ругань, толкотня, посудина качалась с одного бока на другой, готовая вот-вот опрокинуться. Савелий представил на мгновение барахтающихся рыбаков в садке невода - смешнее и печальнее картину предположить трудно.
Сидевший на носу кунгаса Шелегеда вдруг гаркнул:
- Кончай базар!
Все оглянулись, вспомнив наконец о существовании бригадира.
- Подведем черту. - Он проводил взглядом исчезнувший в волнах шест. - Значит, так: минус шест, плюс травма (имея в виду ссадину на лбу Савелия). Кунгас сидит на Центральном. И хорошо сидит. Вывод: все делать наоборот, и самое главное - не открывать рот. Я буду открывать, а вы слушайте. Как поняли?
Витек, кивнул в сторону рыббазы, как бы в оправдание проговорил:
- А город подумал, ученья идут…
Все рассмеялись.
- Слушай сюда. - Бригадир скопировал Чаквария и потрогал несуществующие усы. - Вдоль невода висят вот эти канаты, на них и подтягивайтесь к неводу: один с носа, другой с кормы. А чтоб кунгас не развернуло или не вынесло за пределы садка, работайте шестами и баграми. Перебирать дель не спеша, попутно очищать от мусора, фиксировать дыры. Рыбе деваться некуда, она сама подойдет к раме, а там - знай только черпай. Там ваши рубли, поняли?
Катер тем временем отбуксировал раму к неводу. Анимподист стоял по щиколотки в воде, невозмутимо покуривал.
"Да так никто больше не сможет, - подумалось Савелию. - Голова ведь закружится, да и оступиться в два счета…"
Перед неводом Дьячков поднял руку, наклонился и замер. Слава сбросил скорость в ожидании сигнала. Как только Анимподист опустил руку, Слава быстро отцепил конец троса, соединяющий катер с рамой. Рама вздрогнула, нырнула углом в воду - Анимподист присел еще ниже, взял наперевес, багор. Вот он легко перебежал на угол рамы, точным движением отвел канат в сторону, и рама по инерции подошла к неводу. Снова перебежал, балансируя багром, легонько потыкал в скрытые под водой оттяжки, ловко подоткнул багор под проволочные вязки, чтоб не смыло водой, натянул наплава невода и закрепил их натуго к раме кусками веревки. Рама прочно соединилась с садком.
"Не, я так не смогу", - с грустью подумал Савелий и посмотрел на Гену. Антонио потихоньку потел.
Медленно, тяжело продвигался кунгас в садке. Когда до рамы оставалось метра полтора-два, поверхность воды враз заискрилась, словно перекат на реке. Какие-то тени мелькнули в мутной глубине. Еще немного - и забурлил прижатый к раме садок. Гибкие глянцевитые хвосты мощно хлестали по вспененной воде, рыбины заваливались на бок, сверкали живыми серебряными слитками.
- Есть! Есть! Гляди сколько! - закричали враз рыбаки и повернулись к бригадиру.
На лицах одних читалась наивная радость, граничащая чуть ли не со счастьем, на других - еле скрываемое возбуждение, на третьих - жадноватый блеск в глазах. А ведь это всего-навсего рыба, самостоятельно зашедшая в невод. Обыкновенная красная рыба, пойманная не где-нибудь в подмосковной речке Яснушке, а в своих родных водах. Каким же тогда было лицо джек-лондоновского искателя золота в момент открытия несметного богатства?
Анимподист молча курил на раме, задумчиво разглядывая орущих парней. Рыбаки выхватывали из воды кетин, те снова бухались в кишащий садок, окатывая всех холодными брызгами, снова попадались в чьи-то ухватистые пальцы, гулко ударялись о дно кунгаса, обезумело подпрыгивали, путались меж резиновых рыбацких сапог. Пижон стукнул одну рыбину черенком ножа по голове. Шелегеда, сложив руки, сидел на носу. Как они, черт возьми, похожи друг на друга: хорошие манеры, образованность, бескорыстие - до первой рыбы. Так было всегда. А вслух бригадир только и сказал: "Э-эх! Опять, значит, жадные попались".
Эти слова были услышаны. Сделалось тихо, только рыбины устало вздрагивали, пошлепывая по осклизлым доскам кунгаса.
- Так рыбин-то сколь! - откровенно развел руками Витек. - Где такое увидишь?
- Это не рыба, - усмехнулся бригадир. - Здесь нет и трех центнеров. А чтобы везти на рыббазу, надо зараз взять не менее пятидесяти или ста. Вот и считайте, рыба это или нет?
- На уху все равно есть, - сказал Савелий.
- Одной ухой сыт не будешь. Ладно, оставьте сколько-то для повара, остальную - в раму.
Со стороны рыббазы летела на всех парах маленькая мотолодка.
- Привет рыбакам!
- О, сам начальник пожаловал! - воскликнул Шелегеда. - Привет, привет!
- Григорий Степанович, - уважительно обратился директор рыббазы. - Может, отвезешь рыбу? Пусть девчата потренируются. Неделю уже без дела слоняются, а кету еще в глаза не видали.
Шелегеда покачал головой.
- Мало.
- Не важно.
- Такого еще не было, чтобы Шелегеда привозил на базу три с половиной хвоста. Засмеют. Рыбаки - народ суеверный.
- А может, отвезем? - вмешался Витек. - Контакт, так сказать, установим с коллективом женщ… то есть рыбообработчиков.
- Тебя никто не держит, бери рыбину и чеши вдоль берега.
Директор рыббазы обиделся, не попрощавшись, понесся к другому неводу.
Повар до самой последней минуты сидел на крыше кухни с биноклем и, лишь когда лодка ткнулась в берег, нехотя слез вниз.
Впервые отведали ухи, пили чай с икрой-пятиминуткой. Жизнь казалась раем.
Проходили дни. Рыба не шла. По прогнозам ихтиологов, до первого массового хода кеты оставалось еще дней десять. Погода стояла великолепная, вот только комары… В двух других бригадах рыбаки соорудили себе по индивидуальному пологу.
В бригаде Шелегеды, как только закончился ужин, первым на нары полез добродушный и невозмутимый Вася Омельчук. Он успел стянуть один сапог, потом - наверное, чтобы передохнуть, прислонился к подушке - палатка наполнилась тихим храпом.
- Во! Это по-нашенски, - воскликнул Витек и тоже полез на голый матрас.
- Эй, гладиаторы, а пологи кто будет ставить? - Напомнил бригадир. - Загрызут ведь…
- Сойдет, - махнул рукой Витек и натянул на голову наволочку.
Дурной пример оказался заразителен. Никто не стал возиться с марлей, - ее еще надо было сшивать по всей длине нар, подвешивать к потолку. Бухнулись так, предварительно намазавшись "отравой". К утру, когда действие ее кончилось, сонные рыбаки лезли под одеяла, заматывались куртками, полотенцами. Дышать становилось трудно. Но терпели с каким-то неизъяснимым упрямством, каждый раз громко ругаясь и толкая друг друга.
Чистым постельным бельем пренебрегли все, кроме Тома Корецкого. Он еще раньше выяснил, что белье колхоз обещал менять через каждые десять дней, как в гостинице, и очень этому обрадовался.
Бенедикт Бенедиктович каждый вечер долго шаркал в домашних шлепанцах по кухне, охотясь за одиночными комарами. Перед отходом ко сну запирал дверь на крючок и, тяжело кряхтя, забирался в свой тесноватый полог.
Слава Фиалетов наслаждался одиночеством в персональной палатке. Ночью он нередко включал висевший у головы батарейный светлячок и принимался перечитывать свою "настольную" книгу - "Рассказы о кораблекрушениях" Эйдельмана. Увлекаясь, он незаметно для себя начинал произносить слова вслух. Сквозь тонкое комариное жужжание еще долго слышалось: "Американское грузовое судно "Норд Истерн Виктори" оказалось на мели Гудвин-Сандс и через день переломилось на две части. Капитан парохода, боясь ответственности, застрелился…" Слава громко вздыхал и думал о своем катере с громким названием "Гром", потом о больших океанских красавцах. Его хорошая жизнь кончилась с появлением собак на стане.
Первым сбегал в город и притащил щенка Витек. Неизвестно какой породы, симпатичная собачка обладала дурашливым нравом, лукавой мордой и длинным, точно веревка, хвостом. По поводу ее шерсти, имевшей светло-коричневый оттенок, Витек заметил: "Под норку, подлец, работает…"
Появление щенка несколько дней отвлекло бригаду от дел, вернее, от безделья. У Витька-морячка вдруг обнаружилась, никак не вязавшаяся с его полубандитской внешностью, нежность и даже ревность к Вулканчику - так он нарек щенка. Первое время они даже спали вместе. Но чаще всего под утро Витек спросонья сбрасывал с себя разыгравшегося Вулкана и тот почему-то неизменно попадал кому-нибудь в лицо. Начинался базар: свист, улюлюканье… Нерпы подплывали к берегу и, высунув аккуратные головки, таращили своими грустными глазами во все стороны.
К большой досаде Витька, почти каждый рыбак считал своим долгом дать новое имя Вулканчику, и если тот случайно откликался, радости не было предела. Это бесило Витька, во все горло он с угрозой надрывался: "Вулкан! Вулкан! Назад! Ко мне!" Тут вступали в силу другие имена: "Буран! Джек! Яша! Жучка! Каштанка!.."
Так продолжалось до тех пор, пока однажды чукча-старик Нноко, гостивший у рыбаков, не кинул щенку со стола мясную косточку и не сказал: "Ешь, сынок!" Кличка Сынок закрепилась окончательно.
Анимподист привел вожака своей собачьей упряжки - серьезного и гордого пса. Он никому не мешал, не признавал никаких нежностей. И вообще подпускал к себе только хозяина да Нноко.
На ременных поводках буквально волоком притащил двух совершенно диких молодых псов Шелегеда. Нашел он их в коробе теплотрассы. "Пусть живут. Зимой обдеру на шапки", - сказал он. Псы будто чуяли это и, завидев хозяина, стремглав удирали прочь. Шелегеда стал их привязывать, но тогда поднимался такой вой и визг, что даже у Омельчука на время пропадал сон. В конце путины они бесследно исчезли.
Не остался в стороне и Бенедикт Бенедиктович. Он перекупил у сторожа рыббазы лайку со странной кличкой Эрет. Витек, имевший привычку все коверкать на свой лад, назвал его Уретом, а после очередной стычки с "Бандитом Бандитовичем" раз и навсегда обозвал лайку Адольфом.
Характер у Адольфа, надо сказать, был прескверный. Пакостил он на каждом шагу: то норовил напиться из только что принесенного ведра, то макал морду в кастрюлю с супом, крал из-под нар носки, береты, полотенца. Но более всего досаждал Славе Фиалетову. С первого же дня ему приглянулась капитанская палатка. Утром, когда Слава выходил, он украдкой шмыгал внутрь и, развалившись на чистых простынях, крепко засыпал. Причем Слава часто зашнуровывал вход, не зная, что там уже затаился Адольф. А обнаружив непрошеного гостя, обижался на ребят, думал, что это их рук дело. Адольф, впрочем, умудрялся залезать в палатку даже тогда, когда она со всех сторон была обложена камнями, досками и непременно зашнурована. Правда, кое-кто подозревал Витька: мол, его рук дело. Однако, когда Бенедикт Бенедиктович покинул рыбацкий стан, всем еще некоторое время не хватало проказливого Эрета. Привыкли. И даже Славка три дня ходил с грустной миной.