Это было утром, а вечером по Атаманской улице крался Чупрыков, стараясь держаться поближе к заборам. Он чутко прислушивался к тишине. В полдень город заняли красные, шум улегся, но повсюду рыскали разъезды, и Витька остерегался попасться кому-нибудь на глаза.
Он подошел к дому Каревых. Окна нижнего этажа были закрыты ставнями, калитка заперта. Он постучал, сначала тихо, потом громче. Стоять было холодно, безлюдие таило в себе что-то грозное, за каждым углом в темноте хоронилась опасность. Витька приблизился к соседнему флигелю, поторкался в окошко. Через минуту чей-то голос тихо окликнул его за калиткой, Витька спросил, где Каревы, и, обрадованный, что можно было идти, двинулся назад. Ему хотелось бежать, он сдерживал себя, весь сжавшись, боязливо поднимая руку, чтобы потереть высунутое из воротника и замерзавшее ухо. Шаги его раздавались чуть слышно. Он был в валенках, но ему казалось, что снег хрустел на всю улицу, и он норовил ступать полегче, одними носками. Перед самым домом он не утерпел и побежал.
Запыхавшись, он вошел в комнату Варвары Михайловны и остановился у порога.
Целые сутки Варвара Михайловна просидела в кресле у окна, выходившего во двор. Витька думал, что ее разбил паралич - так неподвижно лежали на коленях ее руки, раскрытыми ладонями вверх, в таком Отвердении стыла голова, высоко поднятая и немного повернутая к окну. Несколько раз Чупрыков пробовал заговорить, но Варвара Михайловна молчала. На другой день после отъезда Шерстобитова в степь Витька сообщил Варваре Михайловне, что казаки ушли и город занимают красные. Тогда она вдруг ожила и велела тотчас узнать, остался ли в городе Никита Васильич. Поручение было не из приятных, но отказаться выполнить его у Витьки не хватило духу. Он сразу все понял, и только недоуменная обида больно ущемила его: ради чего было оставаться ему с Варенькой? Впрочем, любопытство сильно подогревало Чупрыкова, а если Варвара Михайловна заговорила с ним о Кареве, - значит дело дошло до развязки, и, чтобы ускорить ее, Витька бросился исполнять поручение.
Остановившись на пороге, Чупрыков почувствовал, как страх, преследовавший его по пятам на улице, сменился теплой волной удовольствия. Он осанисто расправил плечи и сощурился на Варвару Михайловну.
Едва он распахнул дверь, Варвара Михайловна приподнялась в кресле, крепко схватившись за кожаные ручки, вся вытянувшись навстречу Чупрыкову и глядя на него сухими, остановившимися глазами.
- Ну? - хрипло выговорила она.
Чупрыков шумно перевел дыхание. Он должен был произнести одно слово, но не спешил, нарочно со свистом и сопением выдувая воздух, стараясь показать, что не в силах говорить.
- Скорей! - прошептала Варвара Михайловна, всем телом перегибаясь через подлокотник кресла.
- Каревский дом…
- Ну?!
- …в заколоченном виде… И на полном запоре… Так что невозможно…
- Кого ты видел?
- …невозможно проникнуть… Однако, надо думать, на мой довольно нахальный стук отозвалась ихняя стряпка… и сказала…
Витька замолк. Взгляд его с любопытством юркнул по Варваре Михайловне, словно удивленный тем, как могла она держаться в кресле на одних руках. Кажется, братец собрался выместить на своей сестрице все одним ударом.
- Говори скорей, - простонала Варвара Михайловна.
- …Я говорю: сказала, что, мол, господа Каревы нынче рано поутру выехали в белую эмиграцию…
- Никита? - шепотом пробормотала Варвара Михайловна.
- И Никита Васильич отправился совместно с прочими, да-с!
Витька расслышал, как заскрипела под ногтями Варвары Михайловны кожа на ручках кресла, и тотчас раздался дикий, ни на что не похожий крик:
- Врешь! Врешь!
Чупрыков прижался к косяку, ухватив скобку, готовый выскочить за дверь.
- Я вполне знаю, - опасливо сказал он, - что за такую неправду ты меня даже убить можешь, если бы под рукой предмет или что, и сохраняю полную инстанцию. Все, что я сказал, - как перед богом, - сущая правда.
- Уходи! - чуть слышно проговорила Варвара Михайловна и выпрямилась во весь рост.
Витька был не на шутку испуган и вышмыгнул из комнаты что-то очень скоро.
Оставшись одна, Варвара Михайловна упала в кресло. Плечи ее дрогнули, высоко приподнялись и вдруг бессильно упали. Вся она странно размягчилась, как будто из нее вынули кости. Прижавшись лицом к холодной коже кресла, она вздрагивала, из последних сил удерживая себя от крика, точно ее кто-нибудь мог услышать. Так прошло с полчаса. Потом она вытерла платком глаза, оправила на себе платье и, подойдя к лампе, потушила ее. Когда пламя фитиля, перед тем как погаснуть, широким языком метнулось вверх, оно озарило сурово и круто опущенные углы рта на бескровном, желтом в свете огня лице.
Варвара Михайловна опять села у окна. Двор стоял черный, бесформенный, ночь поглотила очертания построек. Внезапно какие-то огни замелькали в темноте, людские голоса и звон железа донеслись со двора. Окно было затянуто кудрявыми ледяными узорами, похожими на серый мох, и Варвара Михайловна долго отыскивала кусочек чистого, незамороженного стекла. Вдоль каменных стен, палаток, у железных дверей она различила горстки солдат с винтовками через плечо. Одни неловко и бестолково суетились около запоров, отдирая ломами замки, другие светили им, подняв над головами факелы из соломы. Некоторые двери были уже настежь, и люди торопливо вбегали в палатки.
Кто-то пробежал через весь двор, распорядительно помахивая фонарем и выкрикивая короткое слово. Фонарь на секунду ударил светом своим в лицо кричавшего, и Варвара Михайловна узнала Чупрыкова. Он кинулся к воротам. Во двор рысью въезжали подводы.
Варвара Михайловна отошла от окна и прислонилась к охладевшей печке, туго скрестив за спиной руки.
Так ее застал вошедший часа через два Чупрыков. Он не сразу пригляделся к темноте и неуверенно переступал с ноги на ногу.
- Варюша, - позвал он и в тот же миг услышал тихий, сдавленный смех.
- Ты… что? - трусливо спросил он.
- Сволочь ты, Витька! - с уничтожающим презрением сказала Варвара Михайловна, и было видно, что она давно и убежденно приготовила эти слова.
- А-а! - сразу успокоившись, протянул Чупрыков.
Он подошел к Варваре Михайловне.
- Ругаться сейчас не поможет, да и некогда: надо решать о защите своей жизни.
- Видела, как ты ее защищаешь, - с гадливостью усмехнулась Варвара Михайловна.
- На дворе? Там произошла полная реквизиция, искали крупу и вообще. Дело не в том.
Чупрыков снизил голос:
- Если ты, Варюша, можешь думать и у тебя это в порядке… понимаешь?.. Словом, положение, как говорится, одно из двух. И раздумывать не приходится.
- Не финти!
- Финтить тоже не приходится, потому что…
Витька взял Варвару Михайловну за локоть и внушительно прошептал:
- Казаки этого так не оставят, и красным, надо ожидать… понимаешь?
- И что же?
- А вот то! Очень возможно, что нынешней же ночью того… Ну, только ненадолго, потому что красные…
Он помялся в нерешительности и выпустил руки Варвары Михайловны.
- Ты с ними? - резко спросила она.
- Как сказать… за ними вся Россия, а тут пойдет завируха - ног не уберешь! Коли к своим идти - думаю, что поздновато будет, а… Пока дорога на Волгу открыта, надо бы… как сказать…
- Говори прямо! - прикрикнула Варвара Михайловна.
- Надо бы, в защиту жизни, податься куда поглубже… особенно с таким фамилием, понимаешь ли…
Он промычал что-то невнятное. Варвара Михайловна громко рассмеялась, так что Витька попятился, перепугавшись. Он боялся, в уме ли она, и пытливо все время посматривал на нее. Но в смехе Варвары Михайловны он поймал хорошо знакомую озорную, своевольную нотку и нарочно молчал, чтобы увериться, не ошибся ли.
- Хорош, хорош молодец, - выкрикнула Варвара Михайловна, с трудом удерживая смех, - значит, ты с красными?
- А как же? - живо отозвался Витька. - Куда же уйдешь? Куда подашься, а?
Она жестко оборвала смех и, помолчав секунду, сказала раздельно:
- Ну, нечего делать. Я тоже - с ними!
Чупрыков взвизгнул и заюлил вокруг Варвары Михайловны, потирая руки, похлопывая себя по ляжкам и по бокам.
- Вот это так! Это я понимаю! Это по-нашему! И все расчудесно: чемоданчики готовы, не зря складывались! Чуть чего - до свиданьица! поминай как звали! Главное, чтобы чемоданчики и все такое. А я живо устрою! Варенька, золотце, ведь я тебе - брат! Витька Чупрыков - живо! У меня с красными полное доверие, нас прямо в вагон, и - пожалуйте, фьють! - ищи ветра в поле!
- Заручился? - перебила его Варвара Михайловна и по-прежнему гадливо, с отвращением усмехнулась.
- Нельзя, без этого нельзя! - юлил Витька. - Главное - чемоданчики! Чтобы в случае чего - сразу, хоть сейчас!
- Подлец! - вдруг устало и безразлично проговорила Варвара Михайловна и опять опустилась в кресло.
Глава пятая
Город был с боем взят красными днем, в морозном сверкании снегов. Войска заняли новую позицию, штабы и хозяйственные части поспешно и обрадованно захватывали городские дома - с мебелью, с печами и лампами, кроватями, тюфяками. Это была настоящая победа, и плод ее был нежно-сладок: люди рвались в тепло, к живому, человечьему жилью, к печам, в горячие, прогретые стены. Тесные домишки форпостов, киргизские задымленные юрты, немудреные шалаши и землянки, леденящий душу, стойкий, как степь, мороз и снежные смерчи остались позади, хотя бы на одну ночь, на один час, на минуту, но позади, позади! Ах, какими кудрями завились тогда крыши домов! Точно по приказу, в один миг были растоплены все городские печки, и город дохнул дымным своим дыханием в небо, и трубы, весело соревнуясь, принялись выпускать голубые, серые, иссиня-черные и красно-рыжие кольца, струи и завитушки. Машина войны, сотрясаясь, продолжала в страшной инерции свою работу, полки передвигались, каптенармусы вели записи расходам, отвешивали и отсчитывали, штабы собирали трофеи и сводили в колонки цифры потерь, телефонисты карабкались по стенам и воротам, доктора втыкали тампоны в кровоточащие раны, провиантские отряды рыскали по складам в поисках продовольствия и фуража. Но трубы Дымили непрестанно, и натопленные печки, грузная духота жилья, горячие котелки и чайники медленно разводили пары в другой машине, в машине мира, покоя, отдыха, и инерция ее с каждым часом росла. Для города, только что взятого с боем и занятого войсками, ночь была чересчур тиха, бездейственна, летаргична.
И незадолго до того, как наступить рассвету, тишину вздыбило орудийными громами, и едва отброшенные казачьи полки врасплох кинулись назад, на убаюканный теплом город. Взбешенными толпами мчались впереди них смятые полки красных, и огонь рвал их, раскидывал в темноте, выдувал пламенными струями из города в степь. Только там в степи, за чертой недавней победы, все постепенно стало на свое место, и люди вспомнили, кем они были: штабисты, каптенармусы, доктора, рядовые. К этому часу Уральск был снова в казачьих руках.
На морозе, который пронзает мириадами игл степных буранов, с полками, состоящими из полуголых, полубосых солдат, в одном часе марша от города, решения принимаются твердо и скоро. Запахи живого тепла еще окутывали воспоминания армии, дымки городских труб курчавились невдалеке, и ужас ночного разбойничьего набега только что начал переплавляться в злобу, когда, открыв артиллерийский огонь, красные пошли в контратаку. За полдень город опять был у них во власти…
Этот короткий обмен поражениями и победами был неверно понят теми, кто отступал из Уральска в степь, и нечаянным поворотом лег на дороге Никиты.
Остатки беглецов, замыкавших цепь последнего каравана, скучились на ночлег в небольшом форпосте. Их скоро догнала весть о том, что казаки сдали город, и они располагались на ночь без уверенности, придется ли встретить здесь утро. Однако ночь прошла спокойно, а перед тем как тронуться в путь, неожиданно разнеслась молва, что красные разбиты наголову и казаки - полные господа положения.
Тогда беглецы осели на форпосте. Подводы, успевшие выехать в степь, возвратились в поселок, и улицы, дворы, сараи переполнились лошадьми и верблюдами. Кажется, все кругом уверились, что наступил какой-то конец, что круг испытаний пройден, замкнут и вот-вот, с часу на час, можно будет повернуть оглобли в город, отслужить благодарственный молебен, постлать по местам перины, открыть лавочки и мирно здравствовать.
Но в сумерки пришло новое известие, опрокинувшее все вверх дном: оказывалось, красные вернули себе город и теперь гнали казаков за Урал. Надежда была еще легче утрачена, чем обретена. Люди бросились спасаться. Форпост содрогался от шума, человеческие крики, ржание коней, обреченные вопли верблюдов перемешались в наступившей темноте. Караваны спутались, расстроились и бешеными стадами ринулись в степь…
Никита с трудом добрался до дома, в котором провел вместе с семьей первую после бегства ночь. Ему сказали, что Василь Леонтьич только что уехал и будет поджидать его на первом по большому тракту хуторе.
С каким-то возом, тяжело скрипевшим по заезженной дороге, Никита подвигался в морозной, безглазой темноте. Впереди и сзади, как выстрелы, лопались короткие вскрики кучеров. Подбодренные лошади обгоняли караваны верблюдов, но с каждой верстою движение замедлялось, и холод все острее хватал Никиту за ноги.
Он соскочил на дорогу и пошел рядом с возом. Ему было трудно передвигаться в тулупе, напяленном на шубу, но он с удовольствием напрягал мышцы и скоро согрелся. Он прошел версты две. Оранжевый глазок замерцал в стороне от тракта. Никита взял с воза ранец, кучер чудом рассмотрел в темноте корявую вешку, обозначавшую поворот на хуторскую дорогу, и распрощался.
Никита неуверенно ступал по примятому полозьями снегу. Иногда, провалившись, он возвращался и долго ощупывал вокруг себя ногами, примериваясь к направлению дороги. Оранжевый глазок разрастался перед ним, скоро донесся собачий лай, - хутор был недалеко.
У завьюженной изгороди Никиту встретила неподвижность. Две собачонки надрывались где-то совсем близко под ногами, незримые и злые. Наконец мелькнула пара ярко-зеленых жадных глаз, позади нее - другая. Никита запахнул тулуп, открыл калитку и пошел к оранжевому окну. Постучав, он направился к двери. Собаки вертелись вокруг него, осипшие, зеленоглазые, без ясных очертаний, точно бредовое видение. Двор стоял пуст, как степь.
Бабий голос окликнул Никиту из-за двери.
- У вас остановился Карев, Василь Леонтьич, - прокричал Никита, стараясь заглушить собак, - он поджидает сына, так это - я.
- Никого не было, никаких сынов не дожидают.
- Как не было? - вскрикнул Никита.
- Так и не было!
- Ну… значит - будет. Значит - я его обогнал на тракте.
- А когда будет, тогда и заявляйся.
- Тут что, поблизости еще хутора есть? - опять закричал Никита.
- Никаких хуторов нету.
- Да вы Василь Леонтьича знаете? - испуганно спросил Никита.
Собаки прислушались к бабьему голосу, присмирели, затихли, грозно и устало мурзясь.
- А кто его знает, может, и знаю, - бестолково и досадливо взвизгнула баба.
- Вот что, - быстро заговорил Никита, - мне ночью в степи деваться некуда. Отец непременно должен заехать, мы условились. Пустите меня переждать.
- У меня все лавки казаками заняты, некуда пущать. Кто тут разберет - пущать всякого.
Баба с сердцем полохнула внутренней дверью, собаки поняли это как сигнал к атаке и клубками покатились под ноги Никиты.
Сначала он не трогался с места. Потом поправил за спиною ранец (он висел у него на правом плече) и повернулся назад. Оставаться на хуторе и поджидать Василь Леонтьича, не будучи уверенным, что он заедет на этот, а не на другой хутор, - не имело смысла.
Собаки вырвались из калитки и бежали впереди Никиты. С ними было хорошо идти: они указывали дорогу. Когда они отстали, Никита опять пошел ощупью.
Справа, слева, вверху простиралась черная пустота. Снег скрипел уныло. Может быть, Никита шел по верному пути, может быть - нет. Он мог свернуть в любую сторону - всюду пустота бесстрастно и бессмысленно поглотила бы его ненужную фигуру. Он обернулся. Позади мерцал оранжевый огонек хутора. Он двинулся вперед и налетел на корявую вешку, звонко подломившуюся от толчка. Никита стоял на тракте.
Издалека до него долетел гулкий топот копыт по дороге. Он стал дожидаться и скинул ранец.
Скоро он различил в темноте окутанных инеем лошадей. Они были запряжены гуськом и дружно тянули громоздкую кибитку. Никита крикнул и махнул рукой. Возница придержал коней.
- Не подвезете ли меня до ближайшей станицы? - попросил Никита. - Я отстал от своих.
- Еремей, гони, гони! - расслышал он перепуганный возглас из кибитки. - Тут друг у друга на головах сидят, он - подвезти! Пошел!..
Никита снова остался один. Он взвалил на спину ранец и поплелся назад к форпосту. Двигаться было все труднее, тулуп бил по коленям, ранец поминутно скатывался с плеча и больно оттягивал его.
Вдруг Никита остановился. Подавляющая мысль ошеломила его: он был обманут! Разве могло случиться, чтобы Василь Леонтьич бросил его на произвол?! Разве мог родной отец, папаша Карев, уехать без Никиты? Где и зачем его обманули! На хутор Василь Леонтьич не заезжал, двор был пуст. На форпосте, откуда Никита двинулся в поиски, он не встретил ни одного человека, ни одних саней из своего обоза.
- Зачем? - громко спросил себя Никита. - Кому нужно было посмеяться надо мной?
Но тут же он почувствовал прилив холодного равнодушия ко всему.
Из черного мрака опять показалась лошадь. Обок с оглоблей выступал низенький мужичонка.
- С форпоста? - спросил Никита.
- Оттуда.
- Василь Леонтьича Карева знаете?
- А как же? Под вечер еще с ним говорили.
- На форпосте? Уехал он?
- Должен бы уехать, народу немного осталось. А возможно - зари ожидает.
Мужичок отвечал бойко и охотно, но не переставал подергивать вожжами, и Никите пришлось идти за ним вдогонку.
- Я - сын Василь Леонтьича. Мне неверно указали, что он уехал, я потерял его. Может, вы подвезете меня?
- Где, дружок! Воз-то - вона! Сам пёхом качусь, притулиться негде.
Никита прошел с ним еще немного.
- Тогда вот что, - решительно сказал он. - Я вернусь назад. С форпоста поутру легче будет выбраться. Я вас попрошу только взять мой тулуп. В нем много не пройдешь. Отдадите, если встретите кого-нибудь из наших. Вы туда направляетесь? Как вас зовут?