- Ты видел? - усмехнулся купец. - Я не слишком жадный…
- Видел, - безразлично произнес Кендыри и даже не улыбнулся. - Я бы подавился такой… Видишь, на бедность свою жалуешься ты напрасно: свой товар отдаешь не только в кредит!
- Конечно. И пусть этот нищий дурак не думает, что, назвав меня жуликом, он дал мне это слово в подарок… Я тоже не бываю в долгу!…
6
Проведя день в безделье, Ниссо к вечеру забрела в дальний уголок сада и, ползая на корточках под тутовыми деревьями, собирала сладкие ягоды. Они были темно-синими, крупными, - таких крупных ягод в своем Дуобе Ниссо не видела никогда. В саду Азиз-хона было несколько деревьев с очень крупными ягодами, но те были желто-розовыми, и их приторно-пряный вкус не нравился Ниссо.
Ниссо потеряла поясок. Длинная рубаха старой Гюльриз волочилась по земле, мешала. Ниссо постепенно наполнила подол ягодами. Она и сама не знала, зачем и для кого собирает их.
Ей никуда не хотелось уходить из этого с ада. Она чувствовала себя в безопасности, не думала ни о чем.
Услышав мужские голоса, Ниссо притаилась за деревом. Она не испугалась и поняла, что, в сущности, весь день дожидалась возвращения этого непонятного, доброго человека. Вот он идет, мелькая за стволами деревьев, с тем, другим, которого зовут Бахтиор. Этот другой ничем не примечателен, - он такой же, как все; но русский…
Не выдавая своего присутствия, Ниссо прислушивается к спокойному голосу русского. Он сейчас не смеется, он говорит что-то очень решительно, как хозяин; Ниссо напрасно старается расслышать слова: сад шелестит листвою.
Пойти в дом? Девушке хочется поближе посмотреть на Шо-Пира, но все-таки лучше остаться здесь.
Ниссо садится на траву, лениво пересыпает собранные ягоды и, выбирая самые крупные, не спеша отправляет их в рот. По всему саду раздается громкий зов:
- Ниссо! Э-гей, Нис-со!… Вздрогнув, Ниссо отпускает подол рубахи, ягоды сыплются на траву.
- Ниссо! Ну, иди же сюда. Где ты запряталась?
Надо, пожалуй, послушаться. Ниссо выходит навстречу Шо-Пиру.
Столкнувшись с нею лицом к лицу, Шо-Пир начинает неистово хохотать. Ниссо обижена, озадачена - стоит, смущенно улыбаясь.
- Хороша! Ох, хороша! - подбоченясь, выговаривает, наконец, Шо-Пир. Да ты посмотрела бы на себя! Ну просто чучело чучелом!
Тут только Ниссо замечает, что рубаха сверху донизу измазана, что к липким рукам пристала земля.
Она хочет убежать, но Шо-Пир удерживает ее.
- Идем, идем… Обедать пора.
И, шутливо подтолкнув Ниссо, ведет ее к дому.
- Что ты ей, нана, такую рубаху дала? Она в ней, как цыпленок в мешке?
- А не знаю, не знаю! - отвечает Гюльриз - Весь день не подходила ко мне… Ниссо, повернись! Где поясок? Потеряла? Какая богатая! Возьми теперь вот эту веревочку.
- Да пойди ты, умойся скорее! - говорит Шо-Пир, и Ниссо послушно уходит за угол дома.
Бахтиор выносит из кладовки пиалку с абрикосовой халвой. Шо-Пир знает: Гюльриз сварила эту халву, чтобы приберечь ее к Весеннему празднику.
- Что, Бахтиор, весна на душе у тебя?… измазалась, как теленок, невеста твоя! Мыться ее послал.
Бахтиор, вспыхнув, прикрывает халву ладонью, но не относить же ее обратно в кладовку!
- Ты шутишь, Шо-Пир, кто-нибудь услышит, знаешь, какие разговоры пойдут? Председатель сельсовета чужих женщин крадет?
- Какая она женщина? Не успела еще на мир взглянуть, - женщина! Девчонка она!
- Нет, не девчонка! - убежденно произносит Бахтиор. - Женщина.
- И тебе, наверное, нравится? Скажи, нравится?
Бахтиор никак не может привыкнуть к подтруниваниям Шо-Пира. Он готов обидеться, а Шо-Пир продолжает:
- Впрочем, почему бы в самом деле тебе на ней не жениться? Конечно, по советскому закону. Ведь можешь же ты ей понравиться? Тебе двадцать есть уже?… Ну вот, поживет она у нас, подрастет, полюбит тебя. Ростом не вышел немножко, но зато весел и горяч - во!
Гюльриз выносит из дома котелок гороховой каши.
- Сходи за девчонкой, нана! Что она там пропала?
- Рубашку стирает… - возвращаясь, говорит старуха. - Очень ты ее, Шо-Пир, напугал.
- Да подай ей другую. Вот, в самом деле, коза!…
Когда, наконец, чистую, свежую, с заплетенными косами Ниссо удалось усадить за стол, она заявила, что наелась тутовых ягод. Шо-Пир не стал ее уговаривать, но велел ей сидеть со всеми.
Он с удовлетворением заметил, что Ниссо меньше дичится, на вопросы отвечает охотно, хотя и сдержанно. Она уже запросто разговаривала с Бахтиором, и он смущался, удивляя этим Шо-Пира, который не узнавал в нем всегда решительного и смелого парня.
Энергия и решительность Бахтиора понравились Шо-Пиру в первый же год его жизни в Сиатанге. Именно потому он и добился избрания Бахтиора председателем сельсовета; самого же Шо-Пира ущельцы выбрали заместителем Бахтиора.
В то время Бахтиору было семнадцать лет. Придя в Сиатанг, Шо-Пир, тогда еще вовсе не Шо-Пир, а демобилизованный красноармеец Александр Медведев, - зашел в первый же тутовый сад, где вода канала была почище, а деревья давали плотную тень. Снял с себя вещевой мешок, двустволку и брезентовую полевую сумку, скинул с плеч скатку шинели и устало опустился на сочную траву.
Жители селения рассаживались вокруг на траве, беззастенчиво разглядывая незнакомца, с наивным любопытством ощупывали его одежду и вещи… И завели между собой ожесточенный спор. Особенно горячился молодой черноглазый ущелец, - он чуть не подрался с двумя стариками, утверждавшими что-то повелительным, гневным тоном. Александр еще не понимал тогда языка сиатангцев, но позже узнал: старики хотели его прогнать, и только факирская молодежь, решив, что пришел он "от настоящей советской власти", отстояла его.
Парнем, возглавившим местную молодежь, был Бахтиор. С того самого дня и подружился с ним Шо-Пир. Скоро Александру стало известно, что советская власть в Сиатанге только называется советской властью, ибо она в руках двоюродного брата Бобо-Калона, самого богатого, фанатичного и знатного сеида - старого Сафар-Али-Иззет-бека. Когда в Волости установилась советская власть, этот старик, выполняя тайное решение сиатангской знати, запретил факирам ходить по тропе, сообщавшей Сиатанг с Волостью: "Кто ступит на тропу неверных, погибнет для жизни в раю, прокляты будут и он, и дом его, и жена, и дети, и весь род его!" Но на случай прихода из Волости кого-либо от новой власти Сафар-Али-Иззет-бек себя самого именовал "председателем ревкома, сельсовета и большевиков". Сеиды и миры, изредка посещавшие Волость, не забывали, зайдя в волисполком, произнести славословие "избраннику своего народа, делающему жизнь бедных людей Сиатанга благословенной".
Волость в ту пору еще не могла направлять своих людей в глухие, почти не исследованные ущелья Высоких Гор, - пришельцам из Сиатанга верили на слово и удовлетворялись сведениями о том, что там, как и везде, установилась советская власть и что никто на нее не посягает. По существу же, Сафар-Али-Иззет-бек - ставленник сеидов и миров - ничем не отличался от хана, ибо весь Сиатанг задыхался под его властью, не смея и думать о каких бы то ни было переменах. И если все же до сиатангских факиров и доходили слухи о том, что в Волости существует иная - подлинная советская власть, которую держат в своих руках не миры и не сеиды, а сами факиры, то кто здесь в те годы осмелился бы вслух заговорить об этом?!
Тем смелее было выступление Бахтиора, заявившего всем, что русского человека он приютит у себя.
Александр узнал от Бахтиора, как тяжко живется здешним людям под самозванной властью Сафар-Али-Иззет-бека. И сразу же почувствовал, что не напрасно, - только от Волости, все в глубь да в глубь диких ущелий, - шел он добрый десяток дней, ночуя в разных селениях, приглядываясь к людям, ища среди них человека, который бы приглянулся сразу, вот так, как этот, искренний в горячих своих речах, страстно жаждущий правды юноша Бахтиор. Да, Александру сказали в Волости, что трудновато будет ему без опыта и в таком отдалении одному. Но что, мол, пусть опирается на пролетарское свое чутье да на совесть; и что уже ежели так твердо решил он жить в "глубинке" и применить свои силы на пользу революции, то вот пусть идет вниз, по Большой Реке: "Никого мы пока не посылали туда, не хватает у нас грамотных людей, места-то, видишь ли, недостигнутые какие!… Ну а ты все же, когда обоснуешься где-нибудь там, используй всякую оказию, письма шли, будем тебе по мере возможности помогать, в памяти тебя держать будем!"
…Тутовый сад у ручья, где ныне стоит дом Бахтиора, принадлежал тогда одному из миров, позже ушедших в Яхбар. Жалким обиталищем Бахтиора и его матери была задымленная пещера в скалах. Прожив несколько дней в этой пещере, Александр Медведев решил остаться в Сиатанге.
Так кончились его долгие блуждания в Высоких Горах. И действительно, что было делать ему? Возвращаться в родной городок? Других ждали семьи: родители, жены, дети. Медведева никто нигде не ждал… Возвращаться туда, где все было разрушено и уничтожено? В тот белостенный маленький городок, среди бескрайних полей пушистого хлопка, откуда Санька еще с детства смотрел на столпотворение бледных, как привидения, загадочных снежных пиков… Никто не знал ни названий их, ни как далеко они простираются… Жители городка рассказывали самые фантастические истории: будто там, среди ледяных высот, живет племя страшных бородатых карликов, роющих себе пещеры во льду. Эти карлики не знают ни трав, ни деревьев, ни обыкновенной человеческой пищи; едят они только особенные, синие камни, а добывают их, перелетая с вершины на вершину на крыльях огромных птиц. Многие жители городка клялись и божились, что видели этих птиц и что однажды, в сильную бурю, одна из таких птиц упала на главной улице и со сломанного ее крыла соскочил испуганный карлик, пробежал по всей улице и скрылся под листьями хлопка за городком.
Когда Санька вырос, он понял, что все это сказки, но тайна гор оставалась тайной. Мечта проникнуть в эти заповедные горы не исчезала, а укреплялась. Конечно, может быть, не случись того страшного в его жизни, что произошло позже, когда он стал уже взрослым человеком и обзавелся семьей, он, вероятно, никогда так и не попал бы в эти горы, разъезжал бы на своем грузовике по пыльным, знойным дорогам. Но жизнь повернулась иначе, и детская мечта стала явью: вместе с красноармейским отрядом Александр оказался в этих горах, боролся здесь с басмачами два с лишним года. Когда отряд в первый раз из пустынных Восточных Долин, где встречаются лишь кочевники, проник к Большой Реке и попал в одно из похожих на Сиатанг селений, Александр впервые увидел вот таких - простых, но необыкновенных людей. И показалось ему тогда, что, как в детской сказке, из горной пещеры выйдет какой-нибудь карлик, сядет на птицу и полетит, - кстати, исполинских грифов Санька в Восточных Долинах навидался немало.
Комиссар Караваев всегда утверждал, что красноармейцы должны дружить с местным населением.
- Вот дело для нас, товарищи, - говаривал он, - остаться здесь да помочь этим людям узнать настоящую жизнь. Поняли бы они, что такое советская жизнь, что такое наш брат красноармеец. Поглядите, козлиными рогами землю пашут! А как поют! Веселой музыка, верно, никогда не слыхали. Сплясать бы им по-нашему, под тальянку!
- Известно, дикари! - умозаключил повар отряда Климов, старый солдат, воевавший еще в русско-японскую, единственный в отряде вольнонаемный и пожилой человек.
- Не дикари, - пресекал его рассуждения комиссар, - своя в них есть культура, хоть и забиты они. Посмотрите, сколько в каждом из них гордости и достоинства! Я вот вас частенько ругаю за грубость. Ведь вам у них поучиться можно бы обращению… Кто слышал, чтоб они выражались так, как, ну, например, иной раз, Климов, "отрекомендуешься" ты?…
- Товарищ военком, я же ведь старослужащий! - под обычный общий смех оправдывался Климов.
- Так вот и будь примером другим, - строго продолжал Караваев, - да знай, что культура у народа здешнего древняя, добрая, а только, как траву свиньи, потоптали ханы ее. А теперь народ поднимается, только показать надо ему, как жить. Разве нет у здешних людей желания жить получше? Бедность одолевает их, горы мешают им хорошую жизнь увидеть! Разве и среди нас не бывает отсталых? Вон Медведев - парень боевой, лучший красноармеец, шоферскую специальность имеет, а в комсомол до сих пор не вступил, и поздно уже ему теперь быть в комсомоле.
- Не все понимал я до службы в отряде, - обижался Санька.
- А теперь понимаешь? - улыбаясь, спрашивал комиссар.
- Теперь - конечно! В партию сразу вступить не задумался бы, если б…
- Если б что? - живо подхватывал комиссар. - Вступай. Рекомендацию тебе дам.
- Не об этом я… - смущался Санька Медведев. - А что я сделал для партии?
И начинался большой разговор о боевых заслугах Медведева, о бесстрашии его, о тех случаях, когда он один, с кромки ущелья, поддерживал наступление отряда стрелков и когда, вынеся из-под огня раненого товарища, долго плыл с ним по горной реке… и когда… Многое припоминал ему тут комиссар и говорил о том, что главная заслуга - его участие в борьбе с басмачами.
На все это Медведев обычно отвечал скромно и просто:
- Это - по службе.
- Разве служба не дело?
- Нет, надо такое, где я бы сам… от души… чтобы душою за новую жизнь поборолся я. Стрелять-то всякий умеет.
И даже комиссар не мог разобраться в том, что именно значит это: "от души". И говорил ему, что разве весь отряд воюет не от души? И что разве действия отряда не помогут здешним людям стать советскими?
- Когда еще станут! - упрямо отвечал Медведев. - Кабы я сам их сделал советскими!
- Ишь, чего захотел, а ты сделай, останься среди них, да и сделай! шутил комиссар, и все смеялись, а Санька Медведев умолкал, задумывался.
…Комиссар Караваев был убит в бою… Ну, а дальше…
Шо-Пир сидит за столом, вспоминает, что было дальше, а Ниссо и Бахтиор уже совсем непринужденно ведут беседу.
- Разве ты не можешь купить себе жену, Бахтиор? - как взрослая спрашивает Ниссо.
Бахтиор силится объяснить, что председателю сельсовета нельзя покупать жен, а даром кто захочет отдать ему свою дочь? И нет таких здесь, что понравились бы ему. Для них он просто хороший товарищ, с некоторыми даже дружит тайком от мужей и родителей: "потому что все они - порабощенная мужьями и отцами женская часть населения, которую нужно освободить от гнета"…
Эти слова отвлекают Шо-Пира от его дум. Бахтиор крутит ложкой в гороховой каше.
- Ты бы, нана, подшила ей рубаху, - говорит Шо-Пир, - посмотри: запуталась в ней Ниссо.
- А где мое платье? - живо спрашивает Ниссо. - его еще можно зашить. Ты, нана, не нашла его?
- Не нашла. Дэв унес, - простодушно отвечает старуха. - Наверно, твой дэв, Ниссо. Не знаю, хороший или худой.
- А ты уверена, Гюльриз, - спрашивает Шо-Пир, - что у Ниссо есть свой дэв? Может быть, просто платье упало в ручей?
- У каждого человека свой дэв есть! - убежденно отвечает Гюльриз. - Нет человека без дэва. А в ручей не могло упасть платье: на террасе оставила…
- Темно было, - вставляет Бахтиор. - Может быть, из воды Аштар-и-Калон вылезал? И теперь в желудке Аштар-и-Калона оно?
- А может быть, и еще что-нибудь похуже, - иронизирует Шо-Пир.
- Хуже желудка Аштар-и-Калона ничего быть не может! - восклицает Бахтиор.
- А откуда ты знаешь? - щурит глаза Шо-Пир.
- Знаю я.
- А ты видел его?
- Не видел. Если увижу - умру. Кто увидит его - умирает.
- Выдумки все это, Бахтиор, Не стыдно тебе? Председатель сельсовета, в драконов веришь… Никто не видел их, и никто от них не умирал…
- Правду я говорю, - хмурится Бахтиор, - кто увидит его - умирает.
- Неправда это! - вырвалось у Ниссо. И звонкий возглас ее так решителен, что все с удивлением поворачиваются к ней.
- А ты откуда знаешь? - поддевает ее Шо-Пир. - А вот я думаю, драконы все-таки есть, и Бахтиор прав. Что скажешь?
- Я… я… Все может быть… Только… - Ниссо с сомнением глядит Шо-Пиру в лицо. - Нет, тебе лучше знать.
- Почему, Ниссо, мне лучше знать?
- Потому что… потому что пиры лучше знают…
- А при чем же тут пиры? Разве я пир?
- Ты? Ты больше. Ты - Шо-Пир, повелитель пиров.
Шо-Пир расхохотался так, что Ниссо смутилась: "Что глупого я сказала?"
- Ты слышал, Бахтиор? - сквозь смех говорит Шо-Пир. - Вот, выходит, за кого она меня принимает… Это надо ж придумать! Словом, я вроде бога… Все дело, оказывается в моей кличке. Сдержав, наконец, смех, Шо-Пир умолкает в раздумье. Все ждут, что он скажет.
- Тебе пока этого, Ниссо, не понять, - тихо обращается Шо-Пир к Ниссо. - Да и никто здесь, пожалуй, не понял бы. Но вот есть такое русское слово: машина.
Он молчит и опять размышляет о прошлой своей жизни и о прежней, никому здесь не понятной профессии… Сколько профессий он приобрел в Высоких Горах! Научился делать двери, кровати, столы, табуретки, стараясь доказать сиатангцам, что пользоваться ими удобно. Выстроил этот дом, не похожий на другие, сообразил, как надо закладывать шпуры - взрывать порохом гранитные скалы; не хуже любого караванщика может вьючить лошадь, верблюда, осла; научился шить белье из грубой домотканой материи, накладывать лубок на сломанную руку и изготовлять мази для лечения трахомы; находить путь по звездам и переменчивым отблескам льдов, свисающих с остроконечных вершин; делать бумагу из тутового корня; сооружать плоты из надутых козьих шкур… Кто он теперь? Плотник и врач, портной и охотник… И еще ирригатор. И еще агроном… Да, не меньше десятка профессий заменили ему здесь ту одну, какою он жил, пока добровольно не пошел в Красную Армию после т о г о…
При этом воспоминании лицо Шо-Пира передернулось, спокойные глаза зажглись болью и ненавистью… Но говорить об этом нельзя и лучше даже не думать! А вот о Красной Армии можно. Бахтиор и Гюльриз, кажется, уже знают все о скитаниях отряда по горам в погоне за басмачами. Это понятно им. Но как сделать понятным для Ниссо, для Гюльриз, даже для Бахтиора рассказ о культуре больших городов, о технике двадцатого века, о железных и шоссейных дорогах? Как разъяснить им свою профессию, если не только автомобиля, но и вообще какого бы то ни было колеса никто никогда здесь не видел, и если нет здесь ни одной дороги, кроме узких головокружительных тропинок, что вьются над отвесами пропастей?