- Отвоевались. Сейчас пойдем галстуки подвязывать и патефон гонять. Разрешите представиться, Сергей Зубков, - поклонился вежливо маленький, потом поднял промокший подол полушубка. - Видите? Есть парни, которые не хлебнули еще этого горюшка, а я до белья промок. Хотелось бы обсушиться. Законно? - деликатно улыбаясь, спросил он.
- Вполне законно, - похолодели глаза прораба. - Но вот что, земляки. Работа есть работа. А охота вам или неохота в мокрых штанах работать, потом скажете.
- Николай Владимирович, подойдите сюда! - негромко позвала Шура.
В голосе ее Борису послышалась тревога. Но прораб не слышал. Глядя прямо в глаза Зубкову, он сказал твердо, с недоброй силой:
- Иди, земляк. Живее!
- А вы ответственный пост занимаете? - спросил зло парень в лыжном костюме. - Вы будете у костра зад греть?
Неуспокоев внимательно посмотрел на парня, на его чистенький, сухой лыжный костюм и сказал припоминающе:
- Постой, постой! А ведь я тебя знаю, биллиардист. Знаю.
- Возможно, - равнодушно, глядя в костер, ответил "биллиардист". - Возможно, и встречались в Ленинграде. А что из этого вытекает?
- В Ленинграде мы с тобой не встречались, а я тебя все же хорошо знаю. Это ты будешь через пару дней кричать на целине: "Почему в палатках собачий холод, почему ватные одеяла не выдают, почему в столовке каждый день рис, а в лавке "Беломора" нет?" А потом ты навостришь от нас лыжи с парой казенных одеял. Узнал я тебя, биллиардист?
Ребята засмеялись, засмеялся и Борис: уж очень смешно было глупо-ошеломленное лицо "биллиардиста". А Неуспокоев продолжал:
- И напрасно ты думаешь, что я буду у костра зад греть. Нет, мы вместе пойдем. - Прораб снял пальто. - Идем, ребята!
- Что ж, я считаю предложение вполне подходящее, - засмеялся Зубков и, обойдя костер, встал рядом с прорабом.
"Биллиардист" стоял один, упорно глядя в огонь костра.
- Ну? Марш! - повеселев от злости, крикнул Неуспокоев, не спуская с него взгляда.
- Много вас приказывать, - пробормотал "биллиардист", пряча от прораба озлившееся лицо. И не вытерпев, искоса, трусливо поглядел на него. - Чего уставился? Сказал - не пойду!
- Пойде-ешь, мой миленький! - с недоброй лаской протянул Неуспокоев. - А не пойдешь - пинками в зад в степь прогоню! Дам кило хлеба и коробок спичек. Сиди на кочке, как потерпевший крушение, жди машину, что подберет тебя.
Лицо его было жестко, неуступчиво, верилось, что он готов сию же минуту выгнать "биллиардиста" пинками в черную степь, попробуй тот отказаться работать. Парень поглядел на ребят, стоявших около Мефодина. В их глазах не было ни сочувствия, ни одобрения. Тогда, выставив плечо, будто пробиваясь через враждебную толпу, он отошел от костра и побежал. Из темноты донесся его крик:
- А пошли вы!.. Называется - позвали целину поднимать! Маяковского на вас нет!..
Неуспокоев засмеялся и тоже крикнул:
- Ладно, встретимся! У тебя костюм приметный!
- Николай Владимирович, я вас второй раз зову! Идите скорее! - нетерпеливо крикнула Шура.
- Сию минуточку, Александра Карповна, - обернулся в ее сторону Неуспокоев и приказал - Мефодин, ведите ребят. Я следом за вами.
- Они и без меня дорогу знают. А ну, без последнего! - крикнул Василий и побежал к трясине.
Со смехом, озорными криками ребята бросились за ним.
- Сычев, вернитесь! Вам нельзя! Сычев! - закричала отчаянно Шура, но ребята пропали уже в темноте и темнота не ответила ей.
Неуспокоев и Борис подошли к Квашниной.
- Слушаю вас, Александра Карповна. Только, умоляю, поскорее, - оглянулся нетерпеливо прораб на топь.
- Верните людей - резко сказала и шагнула к нему Шура. В свете окон автобуса стало видно ее лицо, решительное и гневное.
- Что? - удивился Неуспокоев, но тотчас улыбнулся снисходительно. - Только за этим вы меня и позвали?
- Дура я, что не вмешалась раньше! Боялась - пострадает ваш великолепный авторитет. Немедленно верните людей! - приподнималась Шура при каждом слове на цыпочки.
Чупров чувствовал, что она сейчас как туго натянутая струна.
- Требую, как врач! Вы послали в болото мокрых людей, послали во второй раз. У Сычева карбункул…
- Вижу, что я неправ. Ошибся, - виновато ответил Неуспокоев. - Но мы должны сегодня же пробиться на Жангабыл. Для нас сейчас время дороже всего!
- А люди для нас дешевле всего?! - крикнула Шура.
- Люди? - рассеянно переспросил Неуспокоев и начал смеяться беззвучно. Лишь прыгающие брови выдавали его смех. - Составляющие человека белки, жиры, углеводы, соли, железо и тэдэ, и тэпэ, если все это купить в бакалейной лавочке, стоило бы ровным счетом сорок копеек. Четыре гривенника!
- Ручаетесь за точность вашей справки? - Басок Бориса стал колючим.
- Ручаюсь! - усмехнулся прораб коротко и резко. - Да бросьте вы, Борис Иванович, серьезничать на каждом шагу. В любых жизненных случаях сохраняйте чуть-чуть ироническую интонацию. Так веселее жить. Извините, Александра Карповна, дело ждет, - поклонился он Квашниной и отошел.
- Николай Владимирович! - закричала испуганно Шура.
- Шура… милая… не могу! - остановился прораб. - Не умею отменять свой приказ. Убейте, не могу!
Он повернулся и побежал.
- Николай Владимирович! - В голосе девушки были слезы.
Но топот убегавшего Неуспокоева смолк.
- Ах, так! - Она усмехнулась враждебно и зло. - Где сейчас директор, Борис Иванович?
- Право, не знаю. Он уехал искать броды, но, может быть, и вернулся. А зачем вам директор?
Девушка не ответила и пошла в сторону дороги, где стояла колонна.
- Я вас провожу. Можно? - двинулся было за нею Борис.
- Не надо! - раздраженно ответил голос невидимой Шуры. - Не нужны мне ничьи проводы!
Борис прислушивался к ее быстрым, нервным шагам, пока шум их не смолк. Потом вздохнул и зашагал торопливо к топи, к тому месту, где вытаскивали грушинскую машину.
Глава 12
Наперекор всему - весна!
Грушинскую машину "вываживали". Если читать об этом в сухой, теплой комнате, то, как бы ярко ни было описание, вы, читатель, все же не поймете, не почувствуете полностью, какая это дьяволова работенка! Для этого надо вам самому принять в ней участие. И если посмотреть при этом на вас со стороны, то это похоже будет на купанье человека, не умеющего плавать: то присядет, то встанет, а то и лечь попытается. Но купаться вам придется не в прохладной летней водичке, а в весенней жидкой ледяной грязи. И вот, когда бревна, шпалы, чурбаки, скользкие от грязи, как мокрое мыло, начнут вырываться из ваших негнущихся от холода пальцев и бить по рукам, когда спину и плечи ваши как кипятком обварит горячий пот, а хлюпающая в сапогах ледяная жижа сведет ноги судорогой, когда покажется, что кто-то стягивает с вас ватные штаны, от воды и грязи ставшие пудовыми, - тогда, пожалуй, вы поймете, что такое "вываживание" застрявшей в грязи автомашины. Впрочем, нет! Еще не поймете, так как самое страшное впереди. Вот вывешенная на вагах машина заколыхалась в воздухе, и теперь лезьте одеревеневшими руками по локоть, а может быть и по плечо, под колесо, в залитую студеной жижей яму и закладывайте ее, проклятую, пластами дерна, камнями, хворостом, досками, чурбаками. И все время будьте начеку. Машина может сорваться с ваги и придавить ваши руки. А происходит все это чаще всего не днем, под солнцем, а ненастной, продутой всеми ветрами ночью, когда, кажется, весь мир состоит из черной степи, такого же черного неба и одичалого, тоже как будто бы черного ветра. А переставший было дождь исподтишка подкрался и снова заморосил, вымачивая на вас последнюю сухую нитку.
В зыбком, тревожном свете фар Борису хорошо видны были люди, их измученные, перемазанные грязью, посиневшие от холода лица. Вот кто-то сидевший на корточках резко поднялся, ударившись головой о крыло машины, и по черному берету, упавшему в грязь, Борис узнал Неуспокоева, а вот в полосу света попало озорное лицо Васи Мефодина. Он смеялся, и зубы его блестели на перемазанном лице. И снова, откуда-то очень издалека, прилетел крик: "Смотри, Мефодин!" Шофер молча погрозил берегу кулаком.
Борис вдруг заторопился. Положил на высокую кочку портфель, "ФЭД", подумал и снял для чего-то галстук, сунув его в карман пальто. Потом засучил до колен брюки и кальсоны и решительно шагнул в топь. Галоши и ботинки тотчас налились холодной жижей. Колючий холод стрельнул через все тело в мозг. Начал колотить озноб. "Так ничего не получится, - невесело подумал он. - Через пяток минут ноги сведет судорога и я шлепнусь в грязь. Нужны сапоги". Он вылез из грязи, спустил засученные кальсоны и брюки и поспешно зашагал от берега.
Чтобы найти в темноте машину с крупной надписью на бортах "Хозчасть", пришлось идти по дороге. На ноги налипла пудовая грязь. То и дело останавливаясь, Борис прямо ребром ладони снимал с подметок тяжелые лепехи. Но через пару шагов на ногах снова повисали чугунные гири, вызывая злобу и бессильное отчаяние. Он так устал, что потух в его душе недавний порыв, он десятки раз готов был плюнуть на все, сесть на подножку какой-нибудь машины и сидеть полчаса, час, чтобы перестало колотиться сердце, освободилось дыхание и прошла ломающая кости боль в ступнях и под коленями. И он остановился, но не от усталости, а от внезапной мысли: "Сколько же таких километров придется отшагать на целине ее работникам?" И тогда опять побрел, задыхаясь и обливаясь потом.
На подножке машины с надписью "Хозчасть" сидел человек, завернутый в новенький, оранжевый и огромный, по самую землю, тулуп. Борис подошел и постучал в тулуп, как в дверь:
- Можно?
- Кого надо? - донеслось из недр тулупа.
- Завхоза.
- Не знаю, где завхоз. - Из тулупа вылезла голова и кивнула в сторону переправы: - Как там?
- Плохо, - коротко ответил Борис. И, краснея от невинной, по сути дела, лжи, сказал: -Директор приказал выдать мне резиновые сапоги. Дело спешное. Без завхоза нельзя?
Человек плотнее закутался в тулуп и сладко, с подвыванием, зевнул.
- А вам завхоз и не нужен. Наперед найдите бухгалтера, и пусть выпишет он вам первичный документ. Не понимаете? Пусть выпишет ордер на выдачу вам одной пары резиновых сапог, - неторопливо объяснял человек в тулупе. - Тот ордер пускай подпишет завхоз, потом директор, а потом приходите как раз сюда, я вам сразу выдам сапоги.
- К утру эту процедуру закончим? - с зловещим спокойствием спросил Борис.
- Может, и к утру. И это не процедура, а оформление первичных документов. Порядочек должен быть.
- А сейчас, значит, не получу? - еще более зловеще спросил Борис.
- Это почему же не получите? - обиженно удивился человек в тулупе. - Как раз получите.
Он тяжело влез на подножку, пошарил в кузове и бросил к ногам Бориса пару резиновых сапог и еще какой-то сверток.
- Мерьте, ваш размер. А это фланелевая портяночка.
- И без первичного документа? - радостно удивился Борис.
- А вы получайте себе, если дают. Материально ответственное лицо тут я. А я ботинки ваши в заклад оставлю. Принесете первичный документ - верну. А вы небось думали, что вы одни сплошь патриоты, а снабженцы сплошь бюрократы? Обидно даже! Мы тоже идем навстречу…
Обратно на переправу идти было легче. Сноровка, что ли, появилась, или подгоняли резиновые сапоги. Широкие в голенищах, они хлопали по икрам на каждому шагу. Его удивило, что навстречу стали попадаться люди, идущие с переправы. Три парня в черных полушубках разговаривали так громко и возбужденно, что Борис услышал их еще издали и по голосам узнал Зубкова, Сычева и парня в лыжном костюме.
- Имел он, сволочь, право руки выкручивать, грозить и жуликом выставлять? Ты вот что мне скажи! - спрашивал с унылой злостью парень в лыжном костюме.
- Никто его не оправдывает. Держиморда, - ответил Сычев. - Но и ты хорош. Почему с нами не пошел? Боялся альпинистские ботиночки замарать и костюмчик забрызгать?
- Бросьте! - озлобленно тянул "биллиардист". - В горкоме комсомола нам что обещали, когда на целину выпроваживали?
- Обещали: будет повар в белом колпаке, будет компотом кормить, будут танцы под оркестр каждый день, и соловьи будут петь. Полторы тысячи соловьев из Курска выпишут, - весело ответил Зубков, ухватившись под бока, будто приготовился к присядке.
- Вы это бросьте. Говорили, что государственное дело будем делать, на весь Союз будем греметь! Где гром? А в грязи ковыряться я не нанимался!
- Ты что, с трамвая упал? - перебил его Сычев, потрогал больную шею, поморщился болезненно. - Недопонимаешь ты, Сашка! Государственную работу и делаешь.
- Бро-осьте! Я не разнорабочий, я спец, шестой разряд имею.
- Мы это давно знаем, Саша, - деликатно согласился Зубков. - Ты спец по выводке пятен на солнце. Очень ты узкий спец, Саша. А мы приехали сюда делать всё, что понадобится.
- Так дальше пойдет - утеку! - пообещал угрожающе Сашка.
- Не утечешь. Помнишь, как провожали?
- Кто провожал? Кого?
- Нас, тебя! На целину провожали. Ползавода на перроне стояло. Можно тебе обратно? Встретят, как на Внуковском, с оркестром и почетным караулом.
- Как дела на переправе, ребята? - остановил их Борис.
- Кончен бал, - устало ответил длинный Сычев. - Мы свою выдернули. Вываживать пришлось. А вторая машина, полупановская, сидит. Трактором придется вытаскивать.
Приплясывая, будто радуясь, Зубков вздохнул грустно:
- Большая неприятность, что и говорить.
Они пошли, продолжая спорить, и долго еще доносился из темноты ноющий, скулящий Сашкин голос: "Бро-осьте!"
Борис постоял, раздумывая, куда ему идти. И вдруг, вспомнив: "А портфель? А фотоаппарат?" - снова побежал на переправу.
На берегу было безлюдно и темно. Только одна дежурная машина светила малым светом на попавшую в беду подругу, полупановскую четырехтонку, будто успокаивая ее. Но тревожное и безнадежное было в мощной, красивой, бессильно завязшей машине. Ее обмывала уже проступившая над осевшей грязью вода, и стая уток, уткнув головы под крылья, беспечно дремала около борта.
Идя по кромке берега, отыскивая кочку, на которую он положил портфель и фотоаппарат, Борис увидел человека, одиноко стоявшего у самой воды. Он вгляделся и вздрогнул от радости, услышав мягкий, негромкий девичий голос Шуры:
- Что вы потеряли, Борис Иванович? Портфель и фотоаппарат?
- Да-да! Оставил здесь на берегу где-то, - обрадовался Борис.
- Всё в порядке. Они у Николая Владимировича.
- Нашли директора? - подошел Борис к Шуре.
- Нет. Говорят, еще не вернулся.
- А что это вы бродите здесь в одиночестве?
- Так… - медленно ответила она. - Настроение какое-то такое…
- А где же?.. - начал Борис и смутился.
- Николай Владимирович? - отвернувшись, пряча лицо, спросила Шура. - Прогнала. Его всегда иронические сентенции бывают утомительными. И вообще захотелось побыть одной.
- Уйти мне? - жалобно спросил Борис.
- Нет, вы оставайтесь, если не боитесь заразиться моим настроением.
- А что это за настроение? - теплым голосом спросил Борис. - Если плохое, давайте пополам разделим.
- Хорошо. Берите половину… Я не понимаю… Не понимаю! - беспомощно развела она руки. - Почему Сычев не послушался меня, когда я потребовала, чтобы он прекратил работу? Я ведь еще раз говорила с ним. Я была там… - указала она глазами на болото, где вываживали грушинскую машину. - Я сказала ему, что он рискует, а он ответил: "Сейчас, сейчас, доктор! Еще минуточку одну!" Я и остальным сказала, чтобы они сию же минуту шли на берег и переоделись в сухое. С завхозом я уже договорилась. Не пошли, сказали: "После, доктор". Почему? Неуспокоева побоялись?
- Дешево вы людей пените. Александра Карпов-на. Не дороже Неуспокоева, - тоскливо ответил Борис.
- Какой вы колючий, - обиженно прошептала Шура.
Она долго молчала, исподтишка разглядывая освещенное светом дежурной машины лицо Бориса, и удивлялась, почему она считала Чупрова славным, умным, но очень уж непривлекательным, некрасивым до смешного парнем? Из-под полей его уродливой шляпы опускалась плавная и ясная линия лба. Глаза крупные, смелые, на все смотрят прямо и пристально, нос великоват, правда, для худенького мальчишечьего лица, но тонкий в переносице и с горбинкой. Рот сердитый, но не злой, а подбородок хоть и небольшой, ко твердо, решительно выдвинутый. Хорошее лицо, умное и правдивое!
Борис ощущал на себе ее косой, изучающий взор, будивший в нем то надежду, то робость, то отчаяние безнадежности.
- Побродим немного, хорошо? - взяла его под руку Шура. - Мне не хочется вас отпускать.
Борис промолчал, чувствуя, как горит его лицо под холодным ветром и ледяным дождем.
Они пошли рядом, плечо к плечу, и даже теперь, в темноте, Чупров обидно чувствовал свой никудышный рост. И знал Борис, что, как всегда в таких случаях, оставаясь с Шурой наедине, он будет мучительно искать тему для разговора, а наконец найдя, будет следить за каждым своим словом, и разговора не получится.
- А вы знаете, - торопливо заговорил он, усиленно оттопыривая губы для солидности, - что мы находимся в самом центре огромного Евразийского материка? Вообразите карту Восточного полушария, на ней эту махину, этот великий материчище, а в центре его нас, ползающих пылинок. Но у этих пылинок грандиозные замыслы! Любопытное ощущение получается! Я хочу с этого начать свой очерк с целины. Одобряете?
- Да, конечно, - пустым, отсутствующим голосом отозвалась Шура и, словно очнувшись, нервно, брезгливо дернула плечами: - Фу, какая мерзость!
- Вы находите? - упавшим голосом спросил Борце.
Она засмеялась.
- Это я не о вашем очерке - о погоде. Оглянитесь, ну разве не мерзость?
Погода была действительно гнусная, ненавистно ощущавшаяся каждым нервом. Бесприютно и уныло шумел камыш, со всхлипом, похожим на тихий плач, плескались мелкие грязные волны, порывистый холодный ветер то приносил секущий, пронзительный дождь, то относил его куда-то в сторону.
- А все-таки, знаете, чувствуется весна! - сказал солидно Борис.
Шура опять засмеялась, на этот раз звонко и весело:
- Боже, каким тоном это было сказано! Но вы правы, правы, милый Борис Иванович! Все-таки чувствуется весна. И давайте говорить о ней. У меня весной бывают странные чувства. Будто я наконец…
- Знаю, знаю! И со мной это бывает. Но при чем здесь весна? - взволнованно перебил ее Борис. И повторил печально. - Это не весна.
- А что же? - спросила Шура, улыбнувшись чуть-чуть, уголком рта.
Борис скорее почувствовал, чем увидел эту понимающую улыбку, и замолчал, отвернувшись.
Шли они теперь по берегу какой-то черной воды с невидимым противоположным берегом. Шура притихла. Они вышли из света стоявшей на берегу машины, и девушку пугала эта темная, безбрежная ночная вода. С отчаянным кряканьем и резким свистом крыльев упала в тростники утка, и пришедшая оттуда волна плеснулась в берег у самых ног Шуры. Она вздрогнула и прошептала: