- Заводские хлопают потому, что тактичные люди, а на самом деле злы на нас, как черти: шутка сказать - десять процентов недотянули.
Николай, слыша его слова, подумал, что, пожалуй, Михаил Иванович прав.
Он не заметил, как к нему подошла Тамара. В ее черных глазах блестели дрожащие капли света.
- Почему они не упомянули тебя? - спросила она. - Это несправедливо, мне Анна Тимофеевна все рассказала, ведь ты…
- Как тебе не стыдно! - сказал он и взял ее за руку.
- Ты не честолюбив, это очень плохо, - печально отозвалась она.
Он, улыбаясь, повел головой.
- Нет, я честолюбив и поэтому не хочу быть выучеником какого-то Харкера.
Она что-то хотела возразить, но на них зашикали.
На лесенку поднялся Ильичев.
- Товарищи просят меня сказать несколько слов, - устало начал он. - Я вместе с вами радуюсь благополучному завершению нашего труда, только давайте на будущее будем больше думать о нем, о будущем. Меня, конструктора, признаться откровенно, вот эта машина, - он стукнул каблуком по корпусу, - интересует как история. Разве это машина? На нашем заводе треть рабочих выполнила план будущего года. Раз они работают в будущем, они должны делать машины будущего. Среди вас есть человек, который бросил мне сегодня вызов, - он сделал регулятор завтрашней машины. Я принимаю его вызов. Директор института Михаил Иванович любит утверждать, что нельзя быть настоящим патриотом родины, если не любишь своего города, своего института, своей работы. Это очень правильно, только я хочу добавить - надо быть патриотом и своего века. На Западе люди вздыхают: "В какое ужасное время мы живем!" А мы с вами любим наш век, он очень трудный, решающий и от этого прекрасный. Именно потому, что наше будущее за нас, мы делаем его настоящим.
Он нагнулся и взял из рук своего заместителя белую папку, поднял высоко над головой:
- Я хотел сегодня торжественно вручить новое ТТЗ Николаю Корсакову, а он сорвал всю церемонию тем, что уже - выполнил его. Ну что ж, я не в обиде за такой подвох. Я желаю всем присутствующим, всему вашему институту шагать своей дорогою, не путаться по чужим следам да тропинкам! Там другие скорости, а нам надо создавать приборы для своих скоростей, чтобы никому не угнаться за нами; да и дороги-то у нас для этих скоростей подходящие. Вы знаете, какие дороги я имею в виду, - дороги к коммунизму!
Николай все ниже опускал голову, избегая обращенных к нему взглядов.
Ильичев легко спрыгнул с лестнички и сразу же подошел к Попову.
- Не слишком ли я захвалил вашего питомца, Александр Константинович?
- Закалка основана на резких изменениях температуры, - пробасил профессор.
На повороте шофер затормозил, нетерпеливо подавая гудки. Впереди, занимая все узкое полотно шоссе, распевая песню, шли двое мужчин и посредине девушка. Они обернулись.
- Тамара, неужели мы их пропустим вперед? - спросил Николай.
Тамара широко расставила руки.
- Как бы не так.
- Нехай едут, - милостиво сказал Семен, - иначе им не угнаться за нами.
- Подвезем их, Михаил Иванович? - спросил Ильичев.
- Этих разбойников с большой дороги? Ни за что! - с угрюмой нежностью ответил Михаил Иванович. - Пусть пешком идут, у них ноги крепкие.
Вариант второй
Рассказ
Профессор Сазонов был тяжело болен. Александр никак не ожидал, что старик согласится дать отзыв о диссертации, больше того - даже сам позвонит ему об этом по телефону. Тут было чему порадоваться. Сазонов считался одним из лучших специалистов в стране по выпрямителям тока.
Профессор жил в трехэтажном доме в глубине старого институтского парка. Дом выходил окнами в поле, где до войны был спортивный стадион института. Здесь все еще напоминало о войне: окоп на теннисной площадке, блиндажи - полуобвалившиеся, густо поросшие сорными травами.
Поднимаясь по лестнице, Александр часто останавливался, читал на дверных медных дощечках знакомые по институту имена - имена людей, которыми гордилась советская наука.
Дом ремонтировали. В лестничный пролет, как в колодец, спускалось на веревке ведро, во все стороны летели брызги жидкого алебастра. Сверху кто-то закричал: "Берегись!", и тотчас внушительный голос ответил:
- Для чего орешь? Ну для чего? Я тебе объяснял, кто здесь живет?
- Объясняли, - уныло согласился мальчишеский голос.
- Может быть, ты какого-нибудь ученого человека с мысли сбил своим криком?
Голос был басистый, зычный, он гудел по всем этажам сверху донизу, и Александр рассмеялся от души. Настроение у него было отличное.
Он застал профессора в кабинете, в глубоком кресле, обложенного подушками. Последний раз они виделись еще зимой, и Александр испугался той перемены, которая произошла с Дмитрием Сергеевичем. Перед ним сидел дряхлый, высохший старик. Он не поднялся навстречу, только попросил извинения, что не может встать. Рука, которую он подал Александру, дрожала. Улыбаясь, некоторое время он наблюдал за смущенным лицом гостя:
- Ну, не будем терять времени, - вдруг сухо сказал он. - Для меня оно теперь весьма подорожало. Что у вас?
Александр попробовал отделаться общими торопливыми фразами. Мысленно он упрекал себя за этот визит, за то, что отягощает больного своими делами, думал только о том, как бы замять разговор, уйти так, чтобы не обидеть старика, не дать ему почувствовать вот этой острой, непроходящей жалости. Между тем Дмитрий Сергеевич заставил его повторить выводы, потребовал подробностей, вопросы его все учащались, и вскоре Александр незаметно для самого себя заговорил так, как может говорить только человек, влюбленный в свою работу.
Он откровенно рассказал профессору о недостатках созданного им прибора. Прибор получился маломощный, кривая выпрямленного тока имела частые пики и провалы. Он рассказал все то, о чем считается совершенно непринятым говорить своему будущему оппоненту и о чем нельзя не рассказать без утайки своему бывшему учителю.
Дмитрий Сергеевич кивнул на диссертацию, и Александр осторожно положил ему на колени еще сырую, пахнущую клеем, в картон переплетенную рукопись. Медленно листал Дмитрий Сергеевич страницы, - каждое движение давалось ему с трудом. И он возражал. Он выговаривал Александру сердито, с тяжелой одышкой; он утверждал, что жалобы его - вздор, что достигнутые им результаты имеют уже безусловную ценность для промышленности.
Потом он рассмеялся:
- Вы не находите, что мы поменялись ролями?
Александр смолчал. Его бросило в краску при мысли, что он может быть заподозрен в желании порисоваться.
Разглядывая в рукописи один из рисунков, Дмитрий Сергеевич вдруг перелистал несколько страниц, заглянул в рукопись дальше и опять вернулся назад. Он точно ловил какую-то ускользавшую от него мысль. Александр знал эту его манеру щурить глаза и потирать пальцами веки.
- Мне помнится, - полузакрыв глаза, неуверенно сказал Дмитрий Сергеевич, - что перед войной некий аспирант Николаев работал над схожей темой. Мне говорил… Да, совершенно верно: покойный Борис Алексеевич рассказывал мне, - он был его руководителем… Судьбы этой работы не знаю. Наверное - неуспех, иначе нам с вами было бы что-нибудь известно… Да, Николаев… Вам эта фамилия ничего не говорит?
- Нет. - Александр впервые слышал о Николаеве. - Где он работал?
Дмитрий Сергеевич назвал специальный научно-исследовательский институт.
- Интересно, - сказал Александр. - Попробую разузнать, в чем дело.
- Конечно, надо разузнать. Чем чорт не шутит, еще найдете что-нибудь полезное, - сказал Дмитрий Сергеевич. - А время у вас есть, пока оппоненты читают, вам - что? Ждать да мучиться!
Он проводил его со смешком, с шуточкой по обыкновению, весь так и заколыхался в своих подушках. Долгий разговор вовсе его не обессилил, напротив: впалые, сухой кожей обтянутые щеки сейчас порозовели. И, уходя, Александр с восторгом и с нежностью думал об этом больном старике, который умирал, сам знал про себя, что умирает, и спешил использовать каждую дарованную ему минуту жизни для своего прекрасного и умного труда.
Эта неумолимая расчетливость во всем, что касалось времени, была для Александра, наверное, ближе и понятней, чем для кого-нибудь другого.
Полтора года тому назад на одном памятном партийном собрании профессор Сазонов первым поддержал выступление аспиранта Александра Савицкого.
В институте некоторые сотрудники любили поговорить о том, что научная работа - это творчество, требующее вдохновенных порывов. Существовало слегка пренебрежительное отношение к "старателям". Считалось, что трудолюбие - удел бесталанных. Александр на собрании привел интересные цифры, - он подсчитал, что примерно две трети своего рабочего времени аспиранты расходовали впустую: на поиски приборов и проталкивание заказов в мастерской, на очереди в столовой, на бесконечные совещания при кафедрах.
- Мы с вами работаем, как старые музейные паровые машины времен Ползунова с коэфициентом полезного действия две десятых. Когда-то Николай Островский сказал чудесные слова о том, что человек должен жить так, чтобы ему не было стыдно за свою жизнь. Мало этого. Мы должны жить так, чтобы не было стыдно ни за один бесполезно растраченный или загубленный день.
После четырех лет, проведенных на войне, время приобрело для Александра особую ценность. Он дал себе слово нагнать эти годы.
Он занимался в трамвае по дороге в институт, занимался за обедом, иной раз даже на совещаниях - украдкой. Кандидатские экзамены были сданы отлично, на четыре месяца раньше срока. Диссертацию Александр закончил, обогнав своих товарищей на полгода.
Последнее время ему иногда приходилось сталкиваться с людьми, которые, в погоне за учеными званиями, наспех, с ножницами в руках, "стряпали" свои диссертации. Спешат "остепениться", - шутил про них профессор, руководитель Александра. А среди аспирантов ходило язвительное двустишие:
Ученым можешь ты не быть,
Но кандидатом быть обязан.
К таким научным работникам Александр испытывал глубокое отвращение. Еще более придирчиво проверял он каждый этап своей работы. Товарищи восхищались тщательностью его экспериментов, - он брал на учет все мелочи, исключал возможность малейшей ошибки. Вот почему упоминание Дмитрия Сергеевича о работах некоего Николаева так заинтересовало Александра. Если этот неизвестный ему аспирант работал в том же направлении, что и он, у него появлялась новая возможность еще и еще раз проверить свои выводы. Так он думал, а вместе с тем в душе его поднималось непонятное беспокойство. Он решил завтра же поехать в институт, где занимался Николаев, и узнать судьбу его работы.
В отделе кадров института Александру сообщили, что аспирант Николаев осенью сорок первого года ушел добровольцем на фронт и вскоре погиб в боях под Ленинградом. Александр прошел в лабораторию, где работал Николаев. Сотрудники лаборатории помнили одно: покойный их товарищ добился интересных результатов, разрабатывая новый тип выпрямителя, но окончанию его работ помешала война. Никаких письменных отчетов в институте не сохранилось. С началом войны лаборатория перешла на новую тематику, и где уж тут запомнить характер и подробности работ Николаева! Александра эти сведения не могли удовлетворить. Тогда его послали к Галине Сергеевне.
- Она единственная, кто, может быть, в состоянии вам помочь, - сказали ему, и он с удивлением заметил: те, кто ему говорил это, смущались, как будто вынужденные открыть какую-то семейную тайну.
Галина Сергеевна оказалась молодой женщиной с гладко зачесанными черными волосами. Она выглянула из-за дверей лаборатории, куда был "вход посторонним воспрещен", строго осмотрела Александра, попросила подождать.
Бывает так, что отношения двух людей, без всякой видимой причины, определяются с первого взгляда. Александр посмотрел на захлопнутую дверь и пожал плечами, где-то внутри себя удивляясь своей внезапной и несправедливой неприязни.
Галина Сергеевна вышла, спуская на ходу засученные рукава белого халатика. Александр рассказал, что его привело к ней. При имени Николаева лицо ее вспыхнуло и тотчас потухло.
- К сожалению, я плохо разбиралась в теме Анатолия, я по специальности химик, - сказала она резко. - Но все его записки находятся у него дома, у матери. Я могу вам дать ее адрес, - неохотно добавила она.
- Благодарю. Вы точно знаете, что материалы сохранились? - Александр решил не обращать внимания на ее тон.
Галина Сергеевна усмехнулась, некрасиво растягивая губы.
- Да, точно. А что, ваша диссертация закончена? - вдруг спросила она, глядя в сторону.
Он понял ее мысль и смутился.
- Закончена и сдана. Работа Николаева представляет для меня, пожалуй, архивный интерес. Во всяком случае, если я найду там что-нибудь интересное, я не воспользуюсь этим без ссылки на имя ее автора, - добавил он вызывающе.
Теперь смутилась она. Александр взял нужный ему адрес и поспешил распрощаться.
Раздосадованный этой встречей, он хотел было прекратить поиски работы Николаева. Но привычка доводить до конца всякое начатое дело взяла верх. Он ехал по адресу, который дала ему эта неприятная, неприветливая женщина, и сам себе доказывал, что вся эта его затея ни к чему.
До той минуты, пока Александр не увидел Марию Тимофеевну Николаеву, он ни разу не подумал об Анатолии Николаеве как о человеке, который когда-то жил здесь, в этом городе, входил в эту тесно заставленную мебелью комнату, может быть спал вот на этой потертой плюшевой кушетке. Для него Николаев был с самого начала мертв. Ему не приходило в голову, что для Марии Тимофеевны ее сын еще продолжал жить в неиссякаемом материнском горе. Горе, отстоявшееся годами, виднелось в ее выцветших глазах, в мелкой ряби морщин, в навсегда усталых движениях.
Когда Александр, избегая лишний раз упомянуть имя сына, осторожно объяснил ей, зачем он здесь, Мария Тимофеевна, видно, плохо поняв его, спросила:
- Вы знали Толю?
И Александр, снова повторяя историю своего прихода, вдруг подумал о том, что он, действительно, мог быть знаком с Анатолием.
- Я с удовольствием покажу вам его записки, - сказала Мария Тимофеевна. - Тут их целый чемодан. Я, когда меня эвакуировали, возила их за собой всю войну.
Она вытащила из-под кровати старенький, видавший виды, фанерный чемодан и вышла за тряпкой, чтобы обтереть пыль. Александр осмотрелся. В углу у окна стоял небольшой письменный стол, застланный чистой бумагой, прибранный, какой-то безжизненно-аккуратный. Над столом висела фотография. Александр подошел ближе. Худощавое, слегка угрюмое мальчишеское лицо, очень похожее на Марию Тимофеевну, с откинутыми набок светлыми волосами смотрело со стены. На столе, подле чернильного прибора с давно высохшими чернилами, стоял в рамке под стеклом портрет Галины Сергеевны. Александр сразу узнал ее, хотя тут она выглядела совсем молоденькой девушкой и все было другое: прическа, даже черты лица, - мягче, нежнее. Она так приветливо улыбалась Александру, что от его еще свежей обиды не осталось и следа. Александр подошел к этажерке. Почти те же книги, что и у него в шкафу. Курс электромашин, ионные выпрямители, техника высоких напряжений… Нехватало только нескольких новых изданий, выпущенных после войны.
- Не хочется расставаться с ними, - сказала Мария Тимофеевна за его спиной. Она вошла неслышно. - Остальные я раздала товарищам, целый сундук, а эти оставила. Здесь много пометок его рукой.
Было что-то величественное в том, как храбро жила она со своим горем, не мирясь, не прячась и не забывая ничего.
Мария Тимофеевна открыла чемодан и вынула тщательно перевязанные пачки бумаг.
Александр сел к столу. Он раскрыл первую пачку сверху. Дешевая писчая бумага потемнела по краям и пахла сыростью. Крупным детским почерком на заглавном листе было выведено название темы. Несколько иначе сформулированная, но та же тема, что и у Александра.
Со странным, все возрастающим тревожным и грустным любопытством читал Александр вводную часть. Иногда он непроизвольно отмечал ногтем сомнительные места, со снисходительным удовлетворением убеждаясь, что его обзор гораздо полнее.
Отчеты первых лабораторных опытов он просмотрел без особого интереса. Все это была неизбежная для каждого исследователя кропотливая черная работа по подготовке аппаратуры и накоплению исходных данных. Потом началось главное - поиски, нащупывание новой схемы выпрямителя. Все так! Кончилась проторенная дорожка существующих приборов. Рубеж. Предел. Уже нечего дальше менять, дополнять, дальше начинается творчество.
Александр легко следил за поспешными сокращенными записями Николаева. Здесь все было знакомое, прочувствованное и передуманное им самим. Некоторое время Николаев двигался отличным от него путем, потом их дороги снова сошлись, и Александр испытывал странное ощущение, читая свои же, но искаженные чужим почерком, чужим слогом мысли. В работе Николаева замечалась какая-то неровность, нетерпеливость. Иногда он подолгу топтался на одном месте, повторяя одни и те же опыты, иногда, - и это случалось чаще, - он перепрыгивал ряд звеньев и сразу добивался того, к чему Александр приходил путем долгих и трудных раздумий.
Александр нервничал. Он поймал себя на том, что еле удерживается от искушения перейти сразу к последней папке.
Один раз он недоверчиво рассмеялся: Анатолий Николаев размашисто через всю страницу писал: "Здесь развилка, есть вариант "А" и вариант "Б". Пойду по наиболее очевидной дороге варианта "А", где, мне кажется, получатся худшие результаты. Но я хочу полной ясности". И он вступил на путь, - тот самый путь, который в свое время Александр избрал без колебаний, как путь единственно правильный.
Александр рассмеялся. Это был смех пренебрежительный, нервный, запись показалась ему вызовом.
- Вам смешно? - раздался вдруг тихий голос Марии Тимофеевны. Александр оторвался от чтения. Она сидела рядом с ним, в кресле. Наверное, давно уже сидела так, притаившись, жадно следя за выражением лица его.
- Что? - переспросил он, недоумевая. Слова не дошли до его сознания.
- Вам смешно, как это он, мол, таких простых вещей Не знал? Но ведь прошло семь лет! - Глаза старухи заблестели возрастающей обидой. - Если бы Толя был жив, он добился бы своего. Его профессора говорили, что он уже тогда больших успехов достиг. Для Толи вся жизнь была в этой работе. Вам смешно, а я все думаю о том, как тяжело ему было умирать. Ни трудов своих не закончил, ни войны не закончил. Хотя бы про победу знать! А вот теперь и труды его смешными оказались… Лучше не читайте, молодой человек, и… уходите…
- Нет, нет! - сказал Александр, краснея от стыда. - Простите меня, ради бога, Мария Тимофеевна. Вы не так меня поняли. Разве я…
Не слушая его, она поднялась и вышла из комнаты.
Александр слов не находил, как обругать себя. С поспешностью и отчаянием человека, вынужденного отдать свою находку, открыл он последнюю папку. Во что бы то ни стало он должен был узнать конечный результат работы Николаева.
Он вытащил два последних листа. На первом была вычерчена основная характеристика выпрямителя.