- Ну, вот и первый гость, - спокойно произнес Армагиргин и поднялся.
Следом за ним из яранги вышел Теневиль.
На упряжке к яранге подъехал одетый по-чукотски чуванец и вместе с ним незнакомый тангитан.
- Амын еттык! - приветствовал прибывших Армагиргин.
- Ии, - по-чукотски ответил чуванец. - Я здешний житель, анадырец Миша Куркутский, а этот человек - тангитанский начальник Желтухин. Он нынче верховная власть в Анадыре. Спрашивает тангитан - по какой надобности и надолго ли прибыли в Ново-Мариинск?
- Скажи ему, - Армагиргин небрежно кивнул в сторону Желтухина, - что прибыли мы по своей надобности на свою исконную чукотскую землю и по старинному обычаю об этом никого не спрашиваем.
Смущаясь и запинаясь, Куркутский все же перевел слова Армагиргина, и тангитан как-то странно заморгал.
- Приехали мы во Въэн, - наставительно продолжал Армагиргин, называя Ново-Мариинск по-чукотски, - чтобы узнать, что же произошло и как нам дальше жить. Все же мы считаем себя подданными российского государства, о котором говорят теперь разное…
Услышав это, Желтухин с облегчением вздохнул и с готовностью сказал:
- В России произошел государственный переворот. Власть перешла к Временному правительству. Для сохранения спокойствия и осуществления государственной власти в Ново-Мариинске вместо начальника уезда, представляющего власть губернатора, избран Комитет общественного спасения, который я имею честь возглавлять.
Куркутский переводил и дивился словам, которые произносил Желтухин. Он уже слышал о какой-то новой телеграмме, пришедшей в Ново-Мариинск. Она хранилась в особом железном ящике, ключи от которого были постоянно у Желтухина.
- Надеюсь, граждане оленеводы поняли сказанное? - обратился Желтухин к Армагиргину.
- То, что ты сказал, - учтиво произнес в ответ Армагиргин, - то мы поняли.
Он долго смотрел вслед удалявшейся нарте.
- Надо навестить наших земляков, - сказал Армагиргин Теневилю. - Слышал, что тут твои родичи живут. Съезди к ним, угости их свежим оленьим мясом, одари шкурами. Будь щедр, как это водится среди нашего народа.
Сам Армагиргин в Ново-Мариинск не поехал, но утром, когда рассвело, проследил, чтобы на нарту Теневиля положили свежеободранную оленью тушу, пыжики, шкурки неблюя, немного пушнины для торга с тангитанскими купцами.
- Ты поживи у родичей, - наставлял Армагиргин Теневиля, - погляди, каково им там, послушай их речи. Сходи к чуванцам. Отдай шкуру Ване Куркутскому. Скажи - от меня. Пыжик на малахай передай Анемподисту Парфентьеву.
В Ново-Мариинск ехали на двух нартах.
Олени чуяли собак и неохотно шли вперед. На подходе к крайним домам отпрягли оленей, и второй каюр умчался на них в стойбище, оставив с грузом одного Теневиля.
Теневиль держал путь прямо на ярангу Тымнэро, стоявшую поодаль.
Однако некоторое расстояние все же пришлось пройти мимо деревянных домов Ново-Мариинска. Анадырские хозяева выходили и с любопытством разглядывали оленевода. Иные окликали, здороваясь:
- Етти!
- Какомэй!
Высоченный тангитан Волтер, которого раньше Теневиль видел вместе с Кашириным, кинулся к нему, схватил правую руку и стал сжимать и трясти, словно намереваясь что-то выжать или вытряхнуть из рукава кухлянки. Пастух не сразу сообразил, что именно таким образом и здороваются тангитаны и для них схватить за руку лучшего друга и жать и трясти - самое сердечное и радостное выражение приветствия.
- Здравствуй, друг… Очень рад тебя видеть… Глэд ту си ю! Вери мач!
Теневиль отнял руку и показал смятой рукавицей вперед.
- Тымнэро! - громко сказал он.
Возле одного из домиков его остановил знакомый голос:
- Теневиль! Етти, кыкэ!
Теневиль сразу и не узнал Милюнэ. Прав был Армагиргин - мало того что Милюнэ стала тангитанской женщиной, она, видать, не последняя тут.
Если бы не она сама окликнула его, так бы и прошел мимо Теневиль.
- Какомэй! - только и мог произнести Теневиль, остановившись в изумлении перед девушкой.
Одета она в матерчатое, теплое, опушенное рыжей лисой. На голове цветастый платок. На ногах тангитанская обувь - валенки. Словом, вся она с ног до головы настоящая тангитанка, и только чукотская речь выдавала ее.
- Маша! Маша! - послышалось из дома, и на крыльцо вышла русская женщина. Хоть дородством она и превосходила Милюнэ, но казалась рядом старой и некрасивой.
Потом на крыльцо вышел другой тангитан, с которым у Теневиля в прошлый приезд была торговля.
- Етти, - сказал торговец по-чукотски, однако протягивать руку не стал, а так стоял поодаль, разглядывая оленевода.
Решительно натянув на себя упряжь и бросив на ходу: "Я поехал к Тымнэро", - зашагал вперед.
- Я приду вечером! - крикнула вслед Милюнэ.
Тымнэро встретил Теневиля радостно:
- Етти! А я уже собрался ехать к вам в стойбище.
В этих простых словах, в широкой улыбке чувствовалась искренняя радость, от которой на душе сразу же становилось тепло.
Теневиль подтащил нарту ближе к порогу.
Тынатваль помогла внести в чоттагин оленью тушу, связки шкур. Потом мужчины убрали на подставку нарту и только после этого вошли в чоттагин, где уже пылал костер и Тынатваль варила в большом котле свежее оленье мясо.
- Я рад тебя видеть, - повторил Теневиль. - Надеюсь, у тебя дома все хорошо?
- Сынок ушел сквозь облака, - спокойно произнес Тымнэро.
- Легкая была дорога? - учтиво спросил Теневиль.
- Ясный день был. Правда, с утра было пасмурно, но потом прояснилось.
Он вытащил из засаленного кисета кусочек табачного корня и принялся мелко нарезать на краю дощечки.
Теневиль с готовностью подставил свою трубку.
- Хорош все же русский табак, - сказал он. - Настоящий табачный дух и крепость в нем.
- Однако русского табака осталось совсем мало, - сказал Тымнэро. - Нынче совсем не было русского товара - все американское. И табака в жестяных банках - полно. Вон, гляди!
Тымнэро подал плоскую жестяную баночку американского табака.
- И сахар тоже американский, - продолжал Тымнэро. - С виду такой же, но слабый на зуб и тает быстро.
Мужчины покурили, потом плотно поели, ловко орудуя ножами, и так очистили кости, что собакам осталось только разгрызть их.
За чаепитием пошел разговор.
- Армагиргин хочет знать, что же случилось с тангитанами, - сказал Теневиль. - В душе не верит, что скинули Солнечного владыку.
- Говорят такое, - кивнул Тымнэро. - Куркутский рассказывал, ссорятся тангитаны, особенно когда начинают заседать.
- А случилась ли какая перемена в самой жизни? - спросил Теневиль.
- Да все осталось как было! - сердито ответил Тымнэро. - Своими глазами не видишь!
Теневиль помолчал: действительно, что тут спрашивать, когда и так видно - перемен в яранге Тымнэро нет.
- Оттого что власть меняется, нам, лыгъоравэтльанам, никакой пользы и никакого вреда - все по-прежнему, - продолжал Тымнэро. - Тут был один, который говорил о переменах. Да ты знаешь его - Кассира.
- А где он?
- Уехал, повез в сумеречный дом Царегородцева и Оноприенко… Да что-то задержался, не вернулся. Сказывают, что сам угодил в сумеречный дом…
- Как же можно? - удивился Теневиль.
- Могли и посадить. Он такое говорил, что мне страшно становилось… Всеобщий дележ, раздача богатств бедным.
- Разве такое возможно? - удивился Теневиль и ближе придвинулся к Тымнэро.
- Говорит - можно. Не будь охотников, не будь пастухов, откуда были бы мясо нерпичье да моржовое, кожи на покрышки яранг, олени, оленьи шкуры?.. Если бы женщины не шили, откуда бы были торбаса, кухлянки?.. Это на нашей, чукотской земле. А в России, говорил Кассира, рабочий человек делает все, что потом купцы сюда привозят, - табак, чай, сахар, ткани, ружья…
- И даже ружья! - удивился Теневиль.
- Есть такие умельцы, - подтвердил Тымнэро. - Торговцы захватили все эти богатства, мастерские, где делают ружья и другую железную утварь, землю, где растет сахар, и чай, и хлеб, захватили оленьи стада, байдары и вельботы и заставляют работать на себя трудового человека, который как бы в рабстве находится…
- Вроде пурэль? - переспросил Теневиль.
Тымнэро кивнул.
- Ну хорошо, поделят все богатства между собой, раздадут оленей по ярангам, там, сахар, чай… Первое время, конечно, будет хорошо, а дальше?
- Что дальше? - не понял Тымнэро.
- Дальше что будет? Все съедят, искурят, износят, а как дальше жить?
Тымнэро в сомнении покачал головой:
- Коо! Про дальнейшую жизнь Кассира не говорил.
- Дальше можно и с голоду подохнуть, - сказал Теневиль.
- Да-а, кэйвэ, - протянул Тымнэро, представляя весь ужас будущей жизни после всеобщего дележа. - Да и когда начнут делить, тут тоже без драки не обойтись. Одному захочется одно, другому другое…
- Те, кто проворнее и сильнее, похватают лучшее да побольше!
- Да еще оружием будут угрожать, - дополнил картину будущего всеобщего дележа Тымнэро. - Такой жадный народ. А тангитаны в драке дичают.
- Слышали мы и про большую тангитанскую драку - войну, - вспомнил Теневиль. - Тучи вооруженных людей выходят на открытое поле, вроде тундры, и начинают друг в друга стрелять, словно на моржовом лежбище. Иные даже из пушек палят - огромных таких ружей, из которых анкалины китов бьют.
- Да уж лучше подальше от них, от тангитанов, - заключил Тымнэро.
Милюнэ прибежала на следующее утро с узелком тангитанских лакомств.
- Почему Раулена не приехала? - спросила она, развертывая на столике гостинцы.
- Тяжелая она, - солидно ответил Теневиль, - ребенка ждет.
Милюнэ вскинула голову и с тоской произнесла:
- Как я ей завидую… Если бы я осталась в твоей яранге и ты взял меня второй женой, у меня уже тоже был бы ребенок…
- Разве тебе плохо живется здесь? - спросил Теневиль, ощутив неожиданную печаль.
Милюнэ не сразу ответила. Она задумчиво смотрела на Теневиля, на его загорелое лицо.
- Мне хорошо живется, - тихо ответила она. - Видишь - я сыта и одета. Постель теплая, возле самой плиты. Да и работа не тяжелая - помыть, постирать. Научилась готовить тангитанскую еду.
- Замуж тебе надо, - заметил Теневиль.
- Надо, - вздохнула Милюнэ. - Только никто не сватает.
Это была правда: никто не сватался к Милюнэ. Многие анадырские тангитаны считали, что она тайная наложница Тренева, хоть и удивлялись, как он устраивается при такой бдительной и ревнивой жене. А свои люди считали ее недоступной: она жила в тангитанском доме, одевалась во все матерчатое и раз в неделю ходила в баню.
- Я пойду, - заторопилась Милюнэ. - А вы попробуйте этот кавкав, который я сама пекла. Я еще увижу вас, а мне надо торопиться. Хозяйка не любит, когда я надолго отлучаюсь.
Милюнэ ушла, и, глядя ей вслед, Теневиль повторил, уже обращаясь к Тымнэро:
- Замуж ей надо. Совсем дозрела.
- Ии, - кивнул Тымнэро, - и я задумываюсь об этом.
На третий день пребывания в Ново-Мариинске Теневиль решил поторговать. К тому же пора было возвращаться к стоянке. Никто оттуда не приезжал, никаких известий не было.
Возле лавки Бессекерского он увидел старого Кымынто. Пастух лежал и стонал.
Теневиль нагнулся над земляком, и в нос ему ударил крепкий запах дурной веселящей воды.
- Какомэй! Как ты тут оказался?
- С вечера подняться не могу, - простонал Кымынто, садясь на снег с помощью Теневиля. - Крепкая здешняя веселящая вода. Бисекер обещал еще бутылку…
С помощью Теневиля Кымынто доплелся до лавки и ввалился внутрь, вызвав приветственный возглас торговца:
- Амын етти!
Кымынто заискивающе улыбался и даже пытался кланяться.
- Что принес? Чем будешь торговать?
- Вотька, - сказал Кымынто, - вотька давай…
У Теневиля сердце сжалось от жалости к старику. Он знал, какую власть имеет над человеком дурная веселящая вода. Сам пробовал, пристрастия к этому зелью не имел, однако хорошо понимал страдания других.
- Вотька, вотька, - заворчал Бессекерский, - сказано тебе - дуй отсюда, дикоплеший!
Кымынто уловил в голосе торговца гнев и постарался улыбнуться еще шире, еще преданнее и умоляюще.
Бессекерский взглянул на жалкую физиономию, на которой смешалось все - пьяные слезы, размазанные сопли, подобострастие, немая мольба в широко раскрытых, налитых кровью глазах, и его передернуло от отвращения.
Выйдя из-за прилавка, Бессекерский схватил за плечи полупьяного старика и вытолкал из лавки, приговаривая:
- Нет тебе вотьки… Нету… Пушнина нет - и вотька нет… Заруби себе на носу…
Бессекерский возвратился в лавку, ухмыляясь и довольно поглядывая на Теневиля.
- Так, - сказал он, потирая руки, словно смахивая с них невидимую грязь, приставшую от Кымынто. - Что ты хочешь? Экимыл варкын и много разных патронов… Есть чай, сахар, табак… Табак американский, видишь, какие красивые банки?
Кымынто в стойбище Армагиргина был далеко не последним человеком. В общем стаде у него паслось немало своих оленей, и почитали его за ум, за то, что старик знал тундру и был добрым.
Теневиль собирал и запихивал в мешок пушнину под удивленным и недоуменным взглядом торговца.
- Ты что? Не хочешь со мной торговать?
- Нет, - решительно мотнул головой Теневиль, - в другом месте поторгую.
Теневиль уже шел к двери, за которой царапался и просился обратно Кымынто.
- Постой! Стой! - кинулся вслед Бессекерский. - Одно слово, дикоплеший! Вернись, оленья морда! - Теневиль хлопнул дверью. Уже на улице он помог Кымынто встать и вместе с ним отправиться к Тымнэро.
Тымнэро сидел у костра и перебирал собачью упряжь.
- Сходи ты поторгуй, - попросил его Теневиль. - Мне товару купишь. И для дяди Кымынто бутылочку дурной веселящей воды возьми.
Тынатваль подала Кымынто ковшик холодного оленьего бульона. Старик выпил, посидел несколько минут с закрытыми глазами и признался Теневилю:
- Когда ты уехал, многим тоже захотелось во Въэн. Набрали шкурок и пошли - кто пешком, а кто с нартой. Многие сейчас отлеживаются по домикам да по ярангам. Поторговали. Да и сами анадырцы пошли толпой в стойбище. Сейчас, должно быть, там большое веселье…
Тымнэро вернулся с покупками, Кымынто хлебнул водки. На нарте Тымнэро отправились втроем в стойбище.
Еще издали заметили полыхающие в зимней ночи костры.
Чем ближе к стойбищу, тем слышнее были глухие удары бубна. Иногда долетали вскрики, протяжное пение, переходящее в вой.
Теневиль встревоженно прислушивался: что могло произойти в стойбище во время его отсутствия?
Тымнэро потянул носом и заметил:
- Это наши анадырщики веселятся…
Перед входом в первую ярангу пылал большой костер, и над огнем на треножнике висел дорожный котел хозяина стойбища. Сам Армагиргин сидел на беговой нарте, отяжелевшая голова опустилась на грудь. Но он часто вскидывал ею и кричал молодому пастуху Анкакымыну:
- Пой и пляши! Пой и пляши на потеху тангитанам! Все равно крепкой власти у них нет, зато вдоволь дурной веселящей воды!
Анкакымын, веселый и пьяный, держал взмокшими пальцами бубен, ронял его на снег, подбирал и затягивал старинную тундровую песню о молодых оленях, отбившихся от стада и уведенных от людей дикими оленями.
Тангитаны, прибывшие из Анадыря, веселые и раскрасневшиеся на легком морозце, подбадривали Анкакымына охрипшими голосами, иные сняли рукавицы и хлопали в ладоши, словно били попавших невесть откуда комаров.
Теневиль соскочил с нарты и подбежал к Армагиргину.
- Како! Это ты прибыл! Гляди вокруг, Теневиль, как в старину! Когда был жив Солнечный владыка, когда мои друзья, русские, были сильны и крепко держали власть… Как на Анюе! Словно в старые добрые времена!
Теневиль видел, что в стойбище нет ни одного человека, который бы не хлебнул дурной веселящей воды. И женщины и мужчины - все были одинаково пьяны и веселы, улыбались русским гостям, которые тут же на снегу при свете огромного костра торговали пушнину, пыжики, оленьи шкуры, крепко замороженное мясо.
Кымынто, приехавший вместе с Теневилем, быстро соскочил с нарты и побежал в свою ярангу, крича на ходу:
- Подождите, подождите! У меня есть еще три песцовые шкурки! - Он опасался, что на его долю уже не достанется дурной веселящей воды.
Гости из Ново-Мариинска громко переругивались, а двое тангитанов даже успели подраться, разбив друг другу носы.
Теневиль заглянул в ярангу Армагиргина: там тоже шел торг. Теневиль бродил от яранги к яранге, не зная, что делать, как отрезвить стойбище.
В раздумье он остановился у яранги Кымынто. Там слышались приглушенные голоса, звон посуды. Кымынто взял с собой в путешествие двух дочерей, молоденьких девушек, в прошлую зиму оставшихся без матери - она в осеннем переходе через замерзающие реки простудилась и в середине зимы в морозную тихую ночь ушла сквозь облака.
В пологе слышались возня и стоны. Обеспокоенный Теневиль приподнял переднюю меховую стенку и увидел двух бородатых тангитанов.
- Кымынто! Кымынто! - закричал Теневиль. - Гляди, к твоим дочерям пристают! Слышишь, Кымынто!
Он сильно тряхнул старика за плечи, и Кымынто на некоторое время пришел в себя.
- Кто пристает! Не-не! - мотнул головой Кымынто. - Девочки попробовали дурной веселящей воды. Первый раз в жизни.
- Что ты говоришь, Кымынто? - в ужасе закричал Теневиль.
Кымынто посмотрел на Теневиля неожиданно прояснившимися глазами и сказал:
- Ну что ты кричишь? Они что - не люди?
Теневиль разыскал Тымнэро. Родич уже был навеселе и обнимался с пастухом.
- Послушай, Тымнэро, - сказал Теневиль. - Я ухожу в стадо. Боюсь - олени уйдут. Там, кажется, никого не осталось.
И вправду, у стада был лишь паренек Сэйвын. Он обрадовался приходу Теневиля:
- Что они там делают? Мне бы тоже взглянуть.
- Лучше тебе этого не видеть, - мрачно сказал Теневиль. - Будем вдвоем караулить стадо, иначе беда.
- Граждане, то, что произошло на стоянке Армагиргина, - позор для нашего уезда, - говорил Тренев на заседании комитета. - Если так будет продолжаться, мы восстановим против себя всех чукчей и эскимосов. По существу, ограбили целое стойбище и оскорбили главу его, Армагиргина.
Желтухин держал трясущимися руками телеграмму и пытался овладеть вниманием:
- Граждане… Тут дело поважнее…
Несколько дней назад утаенная телеграмма все же стала известна: кто-то снял копию с нее и распространил среди членов комитета. Телеграмма была подписана Лениным.
В телеграмме говорилось о том, что Всероссийский съезд Советов объявил о переходе всей власти в руки Советов. Все учреждения перешли в руки Советского правительства.
Желтухин при всеобщем тягостном молчании зачитал и следующую телеграмму, предписывающую создание Совета рабочих и крестьянских депутатов.