- Есть предложение, - Бессекерский поднялся, - выразить нашу верность Временному правительству.
- Так Временного правительства в Петрограде уже нет, - возразил Грушецкий, - кому выражать-то?
- Нонче любое правительство временное, - выкрикнул Ермачков, - не ошибетесь.
- Граждане. - Тренев подошел к столу, он лихорадочно соображал, как быть. - Ничего не ясно. Я так думаю - держаться.
- За что держаться? - насмешливо спросил Грушецкий.
- А я предлагаю вооружаться, - мрачно буркнул Бессекерский.
- Тебе вооружаться не надо, у тебя и так полно оружия, - заметил Грушецкий.
Бессекерский специализировался на торговле оружием и сбывал местным охотникам все, что могло стрелять.
- Ежели нам надо удерживать существующий порядок в уезде, то мы должны иметь на это вооруженную охрану, - продолжал Бессекерский.
- Граждане, - снова встал Тренев, - это же смешно. Если придут американцы или японцы на военных кораблях, с регулярными войсками, то они даже и глядеть не станут на наше войско.
- А наше войско не против них, - возразил Бессекерский. - Против большевиков.
- Граждане. - Тренев чувствовал необыкновенный прилив сил. - Организовать дружину - это, конечно, важно и, может быть, в соответствующих условиях полезно. Но поскольку зримого врага мы не имеем, то надобность в таком отряде отпадает сама собой. Граждане, быть может, я единственный среди вас, который своими глазами видел большевиков.
- Да ну! - не выдержал Ермачков.
- Заткнись, рыбоед! - оборвал его Станчиковский.
Тренев, чувствуя, как собравшиеся заинтересовались, заговорил медленнее, но еще проникновеннее:
- Граждане, есть большевизм и большевики. Большевизм - учение о равном распределении богатств, о всеобщем дележе. Выдумал его немецкий философ Карл Маркс.
Это учение весьма привлекательно для лиц, не имеющих никакой собственности и с завистью взирающих на тех, кто владеет богатством. А так как неимущих большинство в России, то учение с необыкновенной быстротой распространилось. Опасность большевизма в самой идее. Стоит этой идее запасть в гущу нашей толпы, как она зажигает ее, будто спичка, брошенная в стог сена.
Тренев мысленно отметил, что говорит необыкновенно красноречиво и образно.
- Чтобы предотвратить опасность большевизма в нашем уезде, где неимущих гораздо больше, чем владельцев, промышленников и коммерсантов, предлагаю расширить состав нашего комитета, введя в него представителей местного населения из неимущих слоев. Такой жест с нашей стороны ослабит напряжение и вызовет доверие у народа.
- Был уже один - Каширин, и все знают, чем это кончилось, - заметил Грушецкий.
- Вот это да! - удивленно произнес Желтухин. - Начал за здравие, а кончил за упокой. А я вот рядом с дикарем сидеть не буду!
- Развитие событий заставляет нас менять привычные представления, - туманно заметил Тренев, чувствуя, что его предложение никакой поддержки не получает.
- Граждане, - сказал Желтухин устало, - сейчас в Ново-Мариинске пурга. По всему видать, она продлится не один день. Торопиться нам некуда. Поэтому предлагаю разойтись по домам, крепко подумать. Тем временем, может, придет какое-нибудь разъяснение…
Один за другим скрывались в молочно-белой круговерти члены комитета Анадырского уезда, растревоженные не столько телеграммами, сколько загадочными большевиками.
Армагиргин сидел на нарте, ожидая, пока растянувшийся аргиш догонит их и люди выберут места для своих яранг, расположив их позади жилища хозяина и главы стойбища.
Подъехала нарта Теневиля. В душе Армагиргина шевельнулось странное чувство то ли зависти, то ли еще чего-то. Он смотрел, как Раулена ловко распрягала ездовых оленей, ставила ярангу. Под неуклюжим меховым кэркэром угадывалось гибкое молодое тело. Армагиргин вспомнил Милюнэ и представил себе, как сейчас она бы ставила его ярангу, так же вот легко сгибаясь под тяжестью жердей, сопротивляясь надутому ветром шатру - рэтэму. Да, его обидел своенравный пастух, по сути, отнявший у него радость, может быть, последнюю радость жизни.
Жены Армагиргина - старая Нутэнэут, ровесница Армагиргина, и считавшаяся когда-то молодой Гувана - ставили хозяйскую ярангу. Так уж повелось испокон веков, что установка жилища была делом женщины, хранительницы семейного очага. Сначала возвели остов из почерневших деревянных жердей, служивших не один век роду Армагиргинов.
Когда каркас был поставлен, на него натянули огромный рэтэм - покрышку из обстриженных оленьих шкур. На самой макушке яранги, где пучком сходились жерди, оставалось дымовое отверстие. Оно же и служило источником дневного света.
В эту пору сумерки наступают рано, и поэтому все спешили поставить яранги, внести утварь и повесить спальные пологи.
Пока Гувана укрепляла стенки только что возведенной яранги, обкладывала камнями со снегом полы рэтэма, Нутэнэут разостлала на снегу меховой полог и выбивала его гнутым оленьим рогом - тивычгыном. Она как бы полоскала в чистом снегу оленью шерсть, очищая ее от копоти жирника, выветривая от пота и запахов еды.
Когда рэтэм покрыл жерди, Армагиргин, нагнувшись, вошел в чоттагин и приготовился добыть огонь из длинной ритуальной дощечки. Вообще-то у него был достаточный запас американских спичек, которые загорались, стоило их чиркнуть обо что-нибудь, даже об зуб, но уж так полагалось, что первый огонь в заново установленном жилище добывался древним способом. Считалось, что такой огонь более чистый и только он годился для разных священных обрядов.
В левом от входа углу, возле двери уже были приготовлены закопченные камни очага, которые образовали круг, а внутри лежали ветки стланика, белые стружки растопки.
Армагиргин достал из священного мешочка дощечку с обуглившимися углублениями, трут, палочку из твердой породы дерева и лучок, с помощью тетивы которого вращалась в углублении палочка. Мелкая древесная пыль задымилась, мелькнул синий огонек, а потом и появилось пламя, бережно перенесенное в очаг.
Увидев синий дымок над передней ярангой, и остальные жители стойбища зажгли свои костры.
Молодой Эль-Эль вошел в чоттагин и громко спросил:
- Можем начинать?
Армагиргин молча кивнул и тяжело поднялся с бревна-изголовья. С каждым днем все труднее владеть телом. Будто не свои, а чужие кости у тебя и не желают они тебе повиноваться.
У подножия холма, над речкой, промерзшей до дна, на чистом снежном поле собрались пастухи на священное жертвоприношение Тэнантомгыну - верховному создателю, великому богу. С той самой минуты, когда отец Дионисий окропил бритую макушку оленевода прохладной водой из купели, Армагиргин чувствовал вину перед Тэнантомгыном и старался загладить ее щедрым жертвоприношением. Он и мысленно, и даже иной раз вслух, когда рядом никого не было, обращался к богу со словами оправдания.
Молодой Эль-Эль, мало похожий на шамана, робкий и застенчивый, вполголоса беседовал с Тэнантомгыном, обращая лицо свое ввысь, в побледневшее от яркой луны небо.
Эль-Эль благодарил Тэнантомгына за милости, ниспосланные живущим на земле, а Армагиргин по привычке шептал свои покаянные слова:
- Хотел я тебя побратать с русским, тангитанским богом, который в человечьем обличье изображен на больших картинах - иконах. Не предательства я искал, а дружбы, не забвения твоих милостей, а лучшего и полного понимания. Думал я так: если я буду почитать и русского бога, и тебя, то мой бедный народ удвоит силы, умножатся оленьи стада, уменьшатся пурги и ненастья, мхи тучнее будут расти, люди вдвое меньше будут страдать от злых кэле, меньше будут болеть. Радел я не о собственной славе, а о благе всего живущего вокруг оленей. Я говорю правду: не скрыть мне от тебя самых сокровенных мыслей, не убежать ни в высокие горы, ни в узкие ущелья, ни в открытое море, потому что ты вездесущ и всепроникающ… И открываюсь весь тебе такой, какой есть. Да, хотел я понять русского бога и даже одно тангитанское заклинание знал. Говорилось там, что бог есть отец и живет он на небесах… Это совсем не то, что ты - ты везде, а он, значит, только на небесах… Люди просили о пришествии его царства. Возносилась благодарность за хлеб, который он дает. Видишь, каков он перед тобой? Что хлеб против жирного оленьего мяса? Трава да и только… А ты даешь нам настоящую еду, достойную лыгъоравэтльанов. Я смиренно склоняю перед тобой свою старую седую голову. Уже нет надобности стричь мне макушку, поредели волосы так, что и без бритья макушка моя голая… Гнев твой я понимаю и принимаю со смирением: не дал ты мне потомства, потому что предательство не может иметь продолжения в роду… Но укажи моему народу, как жить дальше? Смута отовсюду идет, дурные слухи, страхи наползают. Укажи и просвети нас, покажи настоящую дорогу…
Младший Эль-Эль уже давно закончил священное действие, принес жертву не только Тэнантомгыну, но и множеству других, второстепенных, богов, попросил хорошей погоды и мягкого мороза, а Армагиргин все был в состоянии глубокого размышления и, судя по движениям его губ, все еще беседовал с Тэнантомгыном. Иногда молодому Эль-Элю казалось, что Армагиргин гораздо больший шаман, чем он сам, прошедший сызмальства выучку у отца: в отношениях с высшими силами хозяин стойбища был неистов, суров и предан. Иные считали, что это усердие от вины: ведь в свое время Армагиргин принял русского бога во время знаменитого путешествия в Якутск на поклонение к Солнечному владыке.
О том достопамятном событии уже сложились легенды, одна причудливее другой.
Все это давно стало сказками, а на шее у Армагиргина висит родовой его божок - священная фигурка ворона, посредника между Армагиргином, его родом и богами.
Погруженный в размышления, Армагиргин шел к своей яранге.
У порога он обернулся к Эль-Элю и попросил его:
- Пусть ко мне придет Теневиль.
Армагиргин в одиночестве сидел за низким столиком и молча смотрел на дымящееся вареное оленье мясо.
- Етти, - тихо приветствовал он Теневиля.
- Ии, - ответил пастух.
- Подойди ближе.
Теневиль подошел и, повинуясь жесту хозяина, уселся на бревно-изголовье.
Возле корытообразного блюда - кэмэны - он заметил берестяную коробочку, похожую на проткоочгын.
- Ешь, - коротко сказал Армагиргин.
Теневиль взял ребрышко и для приличия поглодал его - негоже отказываться от еды, когда предлагает Армагиргин.
Порывшись заскорузлыми пальцами в коробочке, Армагиргин вытащил куски истлевшей бумаги и разложил их на краю низкого столика.
- Гляди, Теневиль, это царская бумага. Никто из нашего народа не знает, что тут начертано. Да и ты не поймешь, потому что не знаешь тангитанской грамоты. Я прошу тебя, переведи эти значки на дерево. Выбери из моих запасов покрепче, чтобы долго хранилось. Видишь, бумага оказалась слабая, рассыпается в прах.
Армагиргин бережно сложил бумагу в проткоочгын и протянул коробочку Теневилю.
- Я постараюсь сделать, - ответил пастух.
- Погоди, - остановил его Армагиргин. - Ты ешь. Мне надобно с тобой поговорить.
Теневиль взял еще одно ребрышко.
- Вот слушай меня… Ты с малолетства знаешь меня. А я давно приметил тебя. Ты не такой, как другие в нашем стойбище, а может, и среди всего нашего народа… Я вижу - наверное, ты один в нашем стойбище не завидуешь мне и доволен своей жизнью. Так ли это?
- Сегодня я говорил с Тэнантомгыном, - продолжал старик таким тоном, словно побеседовал не с самим богом, а с соседом. - Видно, он и наказал меня за русского бога и не дал мне потомства. Но Тэнантомгын дал мне совет. Сделать тебя наследником моим, передать тебе мои стада, мое имя и всю мою силу над людьми… Вот только не знаю, что с этим делать. - Армагиргин кивнул на берестяной проткоочгын. - Сказывают, что Солнечного владыки больше нет. То, что я тебе сказал про наследство, ты на это можешь сейчас не отвечать. Ты думай… А пока мы поедем с тобой во Въэн. Своими глазами поглядим, что там делается. Иди готовься в дорогу, но прежде перенеси мне русскую бумагу на дерево.
Теневиль был освобожден от работы в стадах.
Осторожно вынул полуистлевшие куски царской бумаги и аккуратно разложил, подогнав их друг к другу.
Трудясь над обрывками ломкой желтой бумаги, Теневиль не переставал думать о том, что сказал Армагиргин.
Раулена, носящая в своем чреве будущего ребенка, присела рядом и встревоженно глянула в глаза мужу:
- Что тебе сказал Армагиргин, почему ты стал скрытен и молчалив?
Разве можно сказать женщине все? Лучше язык проглотить. И чтобы успокоить жену, Теневиль сообщил:
- Собираемся во Въэн поехать. Посмотрим, что там делается. Увижу Тымнэро, Милюнэ… Каково им там живется?
- Это хорошо! - обрадовалась новости Раулена. - Я пошлю Милюнэ пыжик, а Тымнэро неблюй на кухлянку.
- Они обрадуются подаркам, - заметил Теневиль, примериваясь, как расположить тангитанское письмо на дощечке, чтобы оно поместилось целиком на одной стороне, да еще примостить в конце круглое тавро, внутри которого была нарисована двухголовая когтистая птица.
Раулена глянула через плечо мужа и ужаснулась:
- Какая страшная птица!
- Иди погляди на снег! - встревоженно сказал Теневиль, и Раулена послушно вышла из яранги.
Раулена поглядела на дали, утонувшие в синей мгле, на усыпанное звездами небо, на полную луну, поднимающуюся над горизонтом, на Млечный Путь - Песчаную реку, протянувшуюся через небосвод, и постепенно в ее душу входило умиротворение, спокойствие и блаженство.
Раулена постояла и, озябнув, возвратилась в чоттагин, где при свете пламени мха, плавающего в нерпичьем жире, ее муж переносил русские письмена на дерево.
Теневиль вглядывался в каждую букву, стараясь уразуметь ее значение. Он работал специальным шильцем, которое сам смастерил для такого случая.
Раулена сидела у костра и изредка поглядывала на Теневиля.
- Ну как, понимаешь? - не выдержав, спросила Раулена.
- Нет, - вздохнул Теневиль. - Но все равно интересно. Совсем не похоже на то, что я сделал.
- Может быть, то, что ты придумал, лучше тангитанского письменного разговора?
- Не знаю, - с сомнением покачал головой Теневиль. - Они тут обходятся совсем малым числом значков…
Две группы знаков особенно часто повторялись в царской бумаге, и Теневилю нетрудно было догадаться, что это имена Армагиргина и русского царя. Так как с большой буквы повторялись сразу несколько слов, то именно эти слова, как предположил Теневиль, и были именем Солнечного владыки. В его собственных записях имя Солнечного владыки изображалось так: знак солнца - диск с расходящимися лучами на особом сиденье - китовом позвонке.
Раулена уже дремала у потухшего костра, а Теневиль все трудился над перепиской грамоты.
Разгадка имен обрадовала его, но, к сожалению, добраться до смысла всей царской бумаги он так и не смог.
Уже под утро, когда сморенная сном Раулена крепко спала в пологе, Теневиль принялся переводить на деревянную дощечку царское тавро - тощую когтистую птицу с двумя головами, повернутыми в разные стороны.
Получилось нисколько не хуже, чем на бумаге, и Теневиль долго любовался плодом своих рук при свете коптящего пламени мохового светильника…
Аргиш Армагиргина, направлявшийся в Ново-Мариинск, состоял из нескольких нарт. Вместе с хозяином ехала его младшая жена Гувана. В такое долгое путешествие без женщины ехать трудно; кому-то надо следить за жилищем, ставить ярангу, разжигать костер, готовить еду, следить за одеждой. Ехали еще две девушки - дочери старого пастуха Кымынто. Не будь Раулена беременна, Теневиль взял бы ее тоже.
В Маркове были всего один день. Поставили яранги поодаль от селения. Армагиргин в село не ходил. И Малков и Черепахин, оба в разное время наведались к нему, принеся скудные подарки и получив в отдарок по пыжику. Оба жаловались на трудные времена и ничего не могли сказать вразумительного о положении в России, шепотом произносили слова: "переворот", "Ленин"…
Армагиргин был немногословен, но пугал Теневиля воспоминаниями о давнем, о прожитом, о своем якутском грехопадении, когда ему окропили макушку из священного котла и он признал русского бога. В этих воспоминаниях чувствовалась тоска о неправильно прожитой жизни, об утраченных радостях, несбывшихся надеждах.
- Помнишь Вэипа? - спросил однажды Армагиргин за вечерней трапезой.
Кто же не помнит Вэипа? Такой человек за многие поколения лишь раз объявлялся в стойбище и вообще на чукотской земле. Это был тангитан, довольно молодой еще, но с бородой. Он хорошо говорил по-чукотски, и в его речи слышался колымский говор. Вэипа интересовали старинные сказания, шаманские заклинания, острые слова… А про него сопровождавший его чукча нашептывал, что сослан Вэип в холодные края самим Солнечным владыкой за то, что заступался за бедный народ.
- Пожалуй, такие, как Вэип, всю смуту и устроили с Солнечным владыкой, - тихо сказал Армагиргин. - Я пытался с ним говорить, когда он был в нашем стойбище. Но он все с покойным Эль-Элем старшим общался, спрашивал его о заклинаниях и даже вызывался с ним шаманить. - Армагиргин помолчал. - Он мне переводил царскую бумагу. Сказал - серьезная бумага и слова там значительные. Большего не сказал, а я тогда хотел служить русскому царю и быть настоящим подданным России вместе со всем чукотским народом.
Внимательно слушавший Теневиль мысленно спросил: а зачем?
- Затем, - словно отвечая на вопрос, продолжал Армагиргин, - чтобы защита была нашему народу. Чтобы не грабили, не помыкали, будто мы не люди. А такое есть. Со стороны купечества особенно. Что российского, что американского. Выдумывает человек, ищет выгоду. И нам надо искать себе выгоду, спасение… Оттого и обратился я к русскому Солнечному владыке. Однако его нет - что делать? К кому приткнуться? А?
Теневиль молчал, он понимал, что вопрос обращен не к нему, а, беседуя с ним, Армагиргин как бы вслух рассуждает сам с собой.
Многие пастухи, что ехали вместе с Армагиргином, впервые видели тангитанское стойбище Ново-Мариинск и высоченные мачты анадырской радиостанции.
Оленье стадо погнали вверх по замерзшей реке Казачке, в обход Ново-Мариинска, чтобы не раздражать тамошних собак. Яранги поставили также на берегу этой речки, у подножия горы Святого Дионисия.
Поставили яранги, разожгли в жилищах костры и принялись за еду: если кому нужно, придут из Ново-Мариинска, а самим торопиться некуда, надо передохнуть после долгой дороги.
Теневилю хотелось поскорее увидеться с Тымнэро, но старик держал себя так, словно прибыл он не в центр Чукотского уезда, а на берег безлюдной, безымянной тундровой реки.
За вечерней трапезой в чоттагине старик как обычно пустился в воспоминания.
С отдаленных стойбищ собирались здесь чукчи, эскимосы, коряки, ламуты и копьями били плывущих оленей. Зверя было столько, что кровью окрашивалась вода на протяжении долгого течения. Куда подевались те дикие олени - никто того не знает. Иногда попадаются в тундру, уводят из стада домашних, но в таком числе, как в древности, их больше нет.
За стенами яранги послышался собачий лай.