Иван Архипович с тоской смотрел в окно. Единственным утешением было то, что не довелось глубоко ввязнуть в дела анадырских властей. Тренев мысленно хвалил себя за предусмотрительность и осторожность.
За окнами сиял летний день. Коротко анадырское лето, но прекрасно вот такими ясными и тихими днями.
- Пойдем, Грушенька, в тундру, - предложил жене Иван Архипович.
Агриппина Зиновьевна с удивлением поглядела на мужа - не рехнулся ли, часом, Архипыч? В последние дни он был совсем плох, и на него нельзя было смотреть без жалости и сочувствия.
- Сейчас в тундре благодать, - продолжал Тренев. - Комар уже кончился, морошка появилась, цветы… Ей-богу, пойдем, что нам киснуть здесь взаперти? Полюбуемся природой…
- Пойдем, Ванюша, - обрадованно согласилась Агриппина Зиновьевна. - Возьмем поесть с собой.
Служанка едва могла догадаться, о чем идет речь. Ново-мариинские жители не имели обычая вот так запросто ходить в тундру.
Она собрала в корзинку еду, нацедила в бутылки питьевой воды.
Обыватели с недоумением и любопытством наблюдали странную процессию: впереди шла важная, не видящая ничего вокруг себя Агриппина Зиновьевна, за ней Иван Архипович в сюртуке, но в болотных сапогах, а позади красавица служанка Маша.
Только рыбак Ермачков, выглянув из своей избы, задумчиво сказал им вслед:
- Доспели… Обчукотились совсем. Не иначе как мышиные корешки пошли собирать в тундру.
А это было именно время сбора мышиных корешков, и Милюнэ на всякий случай прихватила с собой палку, чтобы разрывать норки.
Перешли по ветхому мостику Казачку, поднялись на первый холм и двинулись в глубь тундры.
Уже за железными мачтами радиостанции открылась цветущая тундра. Красные ягоды морошки выглядывали из ярко-зеленой травы, сине-черная шикша сплошь устилала кочки. Вернувшаяся в родную стихию Милюнэ не разгибалась, собирала ягоды, ссыпала их в большую жестяную кружку. Тангитаны тоже ели ягоды, и вскоре у обоих губы и руки почернели от ягодного сока.
На склоне холма Милюнэ разыскала мышиные кладовые и принялась палкой разрыхлять их, доставая оттуда сладкие корни - пэлкумрэт.
Тренев облюбовал место на сухом, пригретом солнцем пригорке и велел разложить скатерть.
- Не медведь ли это? - спросила Агриппина Зиновьевна, близоруко сощурив глаза.
С соседнего холма в ложбинку спускался кто-то с ношей сухого стланика за спиной.
- Это люди, - сказала Милюнэ.
- Ну и глаза, как бинокли, - то ли осудила, то ли похвалила Агриппина Зиновьевна.
Меж тем тундровые путники приблизились настолько, что Милюнэ узнала в них Тынатваль и Аяну - дочку Тымнэро.
- Да это жена Тымнэро, - сказал с легким удивлением Иван Архипович.
- Пусть подойдут ближе, - милостиво разрешила Агриппина Зиновьевна, обращаясь к служанке.
В руках Тынатваль держала туго набитый морошкой кожаный туесок. Аяна уставилась на остатки господского пиршества. Агриппина Зиновьевна поймала голодный взгляд ребенка, собрала остатки еды и протянула девочке:
- Ешь, милая, не бойся.
Однако девочка прижалась к матери.
Аяна впервые вблизи видела эту тангитанскую женщину, о которой много слышала от тети Милюнэ.
Иван Архипыч встал с пригорка, подошел к Тынатваль и взял у нее из рук туесок с ягодами.
- Гляди, Груша, какая прелесть! Давай купим у нее эти ягоды. Спроси, Маша, сколько она хочет за них?
Милюнэ перевела вопрос хозяина, и Иван Архипович услышал:
- Берите так, если это вам нравится.
- Нет, так не пойдет, - сказал Иван Архипович. - Я не могу принимать подарки от туземцев. Пусть возьмут этот хлеб, рыбу, - сказал он, кивнув на остатки.
Милюнэ перевела предложение хозяина, и Тынатваль устало согласилась.
Одежда на ней была повседневная, лоснящаяся от сала и вся в лоскутках. Девчушка тоже в жалких лохмотьях, худая и какая-то забитая. Смотреть на них было тяжко, и оба тангитана облегченно вздохнули, когда Тынатваль взвалила на себя вязанку сухого стланика.
- Какая нищета! - осуждающе сказала вслед им Агриппина Зиновьевна.
Солнце ушло на другой берег лимана, и Треневы засобирались домой. Агриппина Зиновьевна набрала большой букет цветов и шла, как всегда, впереди.
За мостом встретили возбужденного Бессекерского.
- Ну, где же вы были? - накинулся он на Тренева. - Упустили такой шанс!
- Что случилось? - с тревогой спросил Тренев.
- А то, что с аукциона продали катера, кунгас и продовольственный склад!
Катера, кунгас и пустой склад ранее принадлежали уездному правлению и считались государственной собственностью.
- Кто же купил? - с нетерпением спросил Тренев.
- Я купил! - возбужденно сказал Бессекерский.
- Все? - изумился Тренев.
- Катер и кунгас. Второй катер и склад отхватил Грушецкий.
Дошли до дома вместе.
Агриппина Зиновьевна велела поставить самовар и, сославшись на неожиданно вспыхнувшую мигрень, улеглась в постель.
Мужчины устроились на кухне.
- У меня давняя задумка насчет транспорта, - продолжал Бессекерский. - В здешних условиях это самое прибыльное дело. Понимаешь, ежели нам взять все катера и кунгасы и собачьи упряжки - какими делами можно ворочать?! Глядишь, потом и шхуну можно приобрести у американцев.
- Так что же делать? - растерянно произнес Тренев. - Грушецкий нам обратно катер не продаст.
- Я об этом подумал, - улыбнулся Бессекерский. - С одним катером он не больно развернется. Кунгас все равно нужен, а он-то у меня. Со временем второй катер можно у него перекупить. Ну так как? Входишь в долю? Акционерное транспортное общество "Бессекерский и Тренев" - перевозка грузов по рекам Чукотки, каботаж и собачий извоз? А?
Прогулка в тундру несколько успокоила Тренева, и он стал трезвее смотреть на происшедшее. Кто знает, как дальше дело повернется. Может статься, что возвращение старых порядков дойдет до того, что будет восстановлена монархия и Бессекерскому с Грушецким придется обратно отдавать катера и кунгас как имущество государственное…
- Надо подумать, - уклончиво ответил Тренев.
- Смотри, Иван Архипович, - с ноткой угрозы произнес Бессекерский. - Упустишь свою выгоду. Я предлагал тебе сотрудничество из дружеских чувств. А охотников найдется много, стоит мне только кликнуть…
Бессекерский вышел, и тотчас из комнаты появилась Агриппина Зиновьевна с полотенцем на голове.
- Почему не согласился? Чего ты ждешь?
Агриппина Зиновьевна, как всегда, начала тихо, почти шепотом, но когда ее голос достиг крика, Милюнэ бочком выбралась из кухни…
Глава третья
Хозяев стойбищ, имевших большое количество оленей, называли "майнычавчыват" - "большой оленевод"… И такое название присуждалось необязательно самому богатому, но непременно главе, родоначальнику стойбища…
"Очерки истории Чукотки с древнейших времен до наших дней"
Из этой долины до Ново-Мариинского поста было рукой подать.
Свою поездку прошлой зимой Армагиргин не мог вспоминать без стыда. Но как забудешь, когда у Кымынто родилась внучка - ясноглазая тангитанская девчонка.
И рад бы был Армагиргин откочевать от этого опасного места, но приспело время навестить именно эти пастбища.
Армагиргин одряхлел, но штанов из белого камуса еще не надевал.
Возраст давал себя знать: долгими бессонными ночами от глухой серой тоски замирало сердце и некуда было деваться. Все чаще призывал Армагиргин к себе младшего Эль-Эля, но молодой шаман камлал без того воодушевления, которое было свойственно его отцу и которое быстрее доходило до богов.
Армагиргин чувствовал в душе нарастающую неприязнь к шаману и, боясь собственного гнева, отсылал его от себя.
Старик стал бояться одиночества. Когда уходил Эль-Эль, приходил черед Теневиля.
Все стойбище заметило благоволение Армагиргина к молодому пастуху. Это было закреплено в имени сына Теневиля, названного самим Армагиргином Армаолем. Он передал частицу смысла своего имени новорожденному, и это было знаком особого покровительства.
Отблеск костра хозяйской яранги виден издали - снег вокруг ярко освещен, словно огонь был под ним.
Прежде чем войти в ярангу, Теневиль остановился, глубоко вздохнул и огляделся. Полная луна сидела на зубчатой вершине хребта и заливала долину ровным светом. Яркие звезды дрожали от ночного холода.
Налюбовавшись на звезды и дальние освещенные отроги Золотого хребта, Теневиль шагнул в чоттагин хозяйской яранги.
Перед Армагиргином лежала доска с текстом царской бумаги. На низком столике были зажжены два моховых светильника.
Армагиргин кивком показал на место рядом с собой.
Теневиль уселся.
Женщина подала кипяток, заваренный вместо тангитанского чая тундровой травой.
- Гляди сюда. - Армагиргин показал на доску. - Ты никогда не задумывался, почему у царского орла две головы?
- Нет.
- Это должно что-то значить, - заметил Армагиргин. - Зачем птице две головы? Ведь с двумя головами летать куда труднее, чем с одной.
- Может, это знак мудрости? - предположил Теневиль.
- Я тоже так думал, - со вздохом сказал Армагиргин. - Но не только это… Два взгляда, и оба в разные стороны. Видишь? Вот только который взгляд вперед? А?
- Коо, - пожал плечами Теневиль.
- Спросить бы знающего человека…
- Это только во Въэне можно, - сказал Теневиль.
Армагиргин вздохнул.
- Неужто нам своим разумом не отгадать это царское тавро? - с досадой спросил Армагиргин.
- Как же угадать? Чужой язык, чужая жизнь, - ответил Теневиль. - Чтобы понять тангитанский письменный разговор, для этого сначала надо тангитанский разговор изучить… А разве исправник Кобелев не переводил вам содержание царской бумаги?
- Содержание бумаги мне известно, - ответил Армагиргин, - мне надо смысл тавра и значение двуглавой птицы уразуметь. И отчего она такая когтистая да тощая?
- Может, старая? - предположил Теневиль.
- А верно - птица-то старая, - пробормотал Армагиргин. - Она и должна быть старой, должна говорить о древности рода. Орлы, сказывают, живут долго, как и вороны… А вот две головы? И почему в разные стороны?
- Чтоб взглядом больше охватить, - вдруг сказал Теневиль, сам несколько испугавшись своей догадки.
- А ведь верно! - Армагиргин изумленно посмотрел на пастуха. - Помнишь разговор?
- Какой разговор? - отозвался Теневиль.
- Когда я тебе говорил о наследстве…
Теневиль молчал.
- Другой бы обрадовался, - с укором произнес Армагиргин. - Почему ты молчишь? Если тебя это пугает, то скажи почему? Разве богатство так страшно для непривычного человека? Ведь каждый бедняк мечтает разбогатеть, я так думаю.
Армагиргин наклонился и пытливо посмотрел в глаза Теневилю.
- Меня судьба обошла богатством, значит, так и должно быть, - сказал Теневиль.
Армагиргин поглядел с хитрым прищуром на пастуха:
- Отказываешься?
Теневиль молчал.
- А что скажет твой сын, когда он вырастет и узнает, от какого богатства ты отказался?
- Я постараюсь воспитать его так, чтобы он не был завистлив к чужому, - тихо ответил Теневиль.
Армагиргин вздохнул, поднялся, подошел к костру и стал задумчиво смотреть на огонь. Потом вернулся.
- А теперь слушай меня. Прежде чем предложить тебе наследство, я крепко подумал. Я не хочу, чтобы после моей смерти стойбище Армагиргина разбрелось и исчезло с лица земли. А такое может случиться, если не будет единой твердой хозяйской руки. Я пекусь не о собственном богатстве, а о людях, остающихся после меня. Люди неблагоразумны, и поведение их нуждается в руководстве. Если стадо окажется без хозяина, его разворуют, растащат, убьют на мясо важенок и породистых быков, не говоря уже о ездовых оленях. Нужен человек не для праздного пользования богатством, а для руководства стойбищем.
Вкрадчивый голос Армагиргина внушал, заставлял согласиться, но Теневиль сопротивлялся этому воздействию, как противится человек страшному сновидению.
- Или у тебя на уме надежды на перемены в тангитанском мире? А? Запомни, Теневиль, тот мир совсем чужой для нас. И образом жизни, и обычаями, и мыслями. Тангитан чертовски изобретателен, хитер в торговых делах, но наивен и груб.
Теневиль слушал его и, внимая словам эрмэчина, думал о своем.
- Знаю, трудную я тебе задал задачу, - ласково произнес Армагиргин, - а ты думай. Дураком ты был бы, если бы сразу согласился.
Чуткое ухо Теневиля уловило какой-то непривычный шум за стенами яранги, дальний собачий лай.
- Кажется, к нам, - удивленно сказал Армагиргин и двинулся из яранги. Вместе с ним вышел и Теневиль.
Упряжка уже подъехала, и с нарты вставал каюр, облаченный в длинную матерчатую камлейку. Вглядевшись, Теневиль узнал в нем Тымнэро, своего ново-мариинского родича.
- Какомэй, етти! - воскликнул он.
- Ии, - ответил Тымнэро. - Уэлькальские видели следы вашего стада, и я догадался приехать.
- Ну, заходи в ярангу, коли приехал, - позвал гостя Армагиргин и велел собравшимся пастухам распрячь и накормить собак.
По старинному обычаю гостя не расспрашивали, пока он не отогрелся и не насытился. А голодный Тымнэро так и приник к деревянному кэмэны и лишь изредка ненадолго отваливался, чтобы передохнуть. Теневиль глядел на него и догадывался, каково сейчас чукчам в Ново-Мариинске.
- Еды, однако, совсем не стало, - подтвердил Тымнэро, переходя от мяса к крепкому оленьему бульону. - Рыбалки, считайте, вовсе и не было. Удалось осенью белуху подстрелить - вот и весь собачий корм.
Гувана заварила настоящий чай из привезенного Тымнэро скола чайного кирпича.
- А что там с властью? - задал Армагиргин свой главный вопрос.
- Все вернулось, - махнул Тымнэро. - Зазря только народ будоражили да сулили несбыточное. Про общий дележ да владение толковали.
Армагиргин поднял голову и посмотрел на Теневиля.
Поздним вечером Теневиль увел гостя в свою ярангу, и только там Тымнэро признался, что привела его в стойбище крайняя нужда.
Тымнэро совсем отощал, и смотреть на него было страшно - только глаза и горели на черном костлявом лице.
Раулена наварила еще мяса, и Тымнэро не нашел в себе сил отказаться от нового угощения. Он разделся догола, влез в полог и высунул голову в чоттагин.
- Эти тангитаны совсем взбесились, - рассказывал Тымнэро. - Орут друг на друга и даже дерутся, особенно когда отведают дурной веселящей воды. Страшно на них смотреть.
- А как же среди них Милюнэ живет? - спросила Раулена.
- Милюнэ хорошо живет, помогает нам чем может. Но много ли остается от двух тангитанов? Да и в еде они стали больно аккуратны, уже не пиршествуют, как раньше.
- А замуж она не собирается?
- Пока не собирается, - ответил Тымнэро.
- Что же это она? - удивилась Раулена. - Вроде бы пора.
- Вроде бы, - согласился с ней Тымнэро. - Тангитанская жизнь, видно, ей нравится, не больно хочется ей уходить от хозяев. Сытно, тепло - отчего не жить?
- Все же она женщина! - заметила Раулена. - Женское свое она должна в жизни взять.
- А может, она второй тайной женой хозяина-тангитана стала? - предположил Теневиль.
- Неужто? - встрепенулась Раулена. - Это было бы неплохо для нее. Пусть вторая, но у такого богача!
- Да, она, конечно, не очень-то к этому делу охоча, - заметил Теневиль. - Тут Армагиргин пытался ее взять, не захотела. Плакала, будто не мужика остерегалась, а самой смерти.
- Ну, уж сравнил ты старика с тангитаном, - усмехнулась Раулена.
- Найдется какой-нибудь тыркыльын, - с уверенностью произнес Тымнэро.
- Хоть бы тангитан взял ее, - вздохнула Раулена. - Всю жизнь была бы сыта.
Следующим утром Тымнэро проснулся на рассвете от желания облегчиться. К своему удивлению, он не обнаружил рядом в пологе Теневиля и подумал, что оленевод ушел в стадо.
Тымнэро натянул на себя нижние пыжиковые штаны, торбаса, накинул легкую кухлянку и вышел из яранги. Он по привычке посмотрел на восход, чтобы удостовериться, что погода в течение дня не изменится. Там было чисто, и ровная полоса красной зари наполнялась усиливающимся светом, будто живой горячей кровью. Вчерашняя сытость еще не прошла, и по телу Тымнэро разливалась умиротворенность.
Вернувшись в ярангу, он застал там расстроенного Теневиля.
- Тебе лучше поскорее отсюда уехать, - мрачно сказал пастух.
- Я и сам подумываю об этом, - с легким удивлением сказал Тымнэро. - А что случилось?
Однако Теневиль не мог передать всего утреннего разговора с Армагиргином своему дальнему родичу и лишь произнес в ответ:
- Так надо.
Он помог погрузить оленьи туши на нарту и проводил Тымнэро вверх по долине, пока нарта не поднялась на перевал, откуда дорога шла вниз до самого Анадырского лимана.
Теневиль смотрел вслед исчезающей нарте с горечью.
Кончался короткий зимний день. Сменные пастухи возвращались из стада, устало входили в жилища. В чоттагинах пылали костры, трещал в огне высохший на морозе валежник, в вечернем стылом воздухе глухо звучали голоса.
В чоттагине Армагиргина горели четыре моховых светильника, было как солнечным днем.
Прямо под дымовым отверстием на рэтэме разложены странные вещи. Здесь - берестяная коробочка-проткоочгын, в которой хранились царские бумаги, дарованная якутским генерал-губернатором тангитанская нарядная одежда, уже сильно истлевшая от старости и много раз чиненная нитками из оленьих жил. Тускло поблескивали шитые серебром наплечники, позеленевшие пуговицы. Здесь же была хорошо отполированная деревянная доска, на которую Теневиль перенес русскую речь с царской бумаги. Поверх всего лежал царский ножик в серебряных ножнах.
Теневиль с удивлением уставился на эту груду.
Армагиргин поймал его взгляд и сказал:
- Прежде чем звать Эль-Эля, ты первым узнаешь от меня эту новость: я решил отречься от братства с русским царем.
- Как это? - не понял Теневиль.