- Много лет назад я дал клятву в Якутске служить российскому царю и русскому правительству вместе со всем чукотским народом… Однако остальные чукотские эрмэчины не поддержали меня. Я не отступал от своего. Мне казалось, что это лучший путь для нашего народа - жить под покровительством русского царя и русской веры. Я ждал вместе с моим народом защиты и помощи… Да, пришли на нашу землю тангитаны с признаками власти, с маленькими ружьецами в кожаных чехлах, носимых на поясе. В Маркове и в Уэлене построили школы. Появился даже русский лекарь Черепак… Но в школе ни одного чукчу не научили грамоте - Михаил Куркутский не в счет. А вера русская оказалась непригодна для нас, не была понята… И чем больше я жил на этой земле, тем больше убеждался, что сделал в свое время страшную ошибку - не тем путем пошел. Народы как острова в море - они никогда не сходятся. Сами русские смеялись надо мной и над моим званием брата русского царя… Пусть бог отнял у меня потомство за предательство, но рождались дети у моих пастухов, люди, которые должны были населять тундру. А теперь в России непонятное творится. И от этого еще хуже нам. Если бы я знал другой путь! Но нет ничего другого, как пойти дорогой лопаточной трещины… Эй, женщины, принесите оленью лопатку!
Гувана подала хорошо очищенную от мяса лопаточную кость.
Армагиргин положил ее на тлеющие угли и молча принялся наблюдать за ней.
- Пусть придет Эль-Эль…
- Погляди, что там. - Армагиргин устало кивнул на почерневшую от огня оленью лопатку.
Эль-Эль щепкой выковырнул из углей лопатку, подождал, пока она остыла, и взял в руки.
- Через верховья реки лежит путь кочевки, - сказал Эль-Эль.
- Я так и думал, - отозвался Армагиргин. - А теперь приготовь нарту и сложи вот это. - Он показал рукой на сложенные вещи.
Эль-Эль кинул пытливый взгляд на Армагиргина и вышел из чоттагина.
Тем временем Армагиргин достал обгорелый священный факел, которым переносится огонь.
Теневиль вынес тангитанские вещи и сложил на нарту, привезенную шаманом. Следом вышел Армагиргин, держа высоко пылающее священное пламя.
Нарту потащили к небольшому покрытому льдом и снегом озерку, откуда брали лед для питьевой воды. Священный факел освещал путь, и в красном отблеске пламени по снегу прыгали изломанные тени. Старый засохший жир стрелял и шипел, падал на белый снег черными горячими каплями. Темные яранги на высоком берегу застыли в напряженном ожидании.
Теневиль догадывался о задуманном Армагиргином и едва верил этому. Должно быть, разочарование эрмэчина было так сильно, что он решился на последнее. Но разве раньше он не видел бесплодности своих попыток подружиться с тангитанами? Или не хотел признаться в своей неудаче из гордости?
Теневиль шагал следом за Армагиргином и вдруг остановился, пораженный: эрмэчин был в белых камусовых штанах! Когда же он успел переодеться? Или ему показалось? Теневиль пригляделся - ошибки не могло быть: Армагиргин надел белоснежные, тщательно подобранные камусовые штаны. Они были так искусно сшиты, что плотно облегали ноги… Это означало, что он признал себя стариком, человеком, готовым по первому же зову пуститься в путь сквозь облака.
Эль-Эль вместе с нартой остановился на противоположном от стойбища берегу озерка и спросил Армагиргина, будто не догадывался сам:
- Что дальше будем делать?
- Сожжем вот это. - Армагиргин небрежно кивнул на кучу, сложенную на нарте.
Высоко держа над собой факел, Армагиргин ногой поправил кучу, сгрудив ее поплотнее, и поднес пламя. Ткань разгоралась плохо, долго тлела, испуская едкий вонючий дым. Первой весело занялась берестяная коробочка с царской бумагой, а за ней сначала по краям, а потом загорелась вся хорошо усохшая деревянная доска с начертанными на ней письменами. Наконец и сама одежда, сильно багровея, задымилась.
Армагиргин время от времени ворошил концом священного факела костер, и тяжелые, жирные искры отлетали и падали в снег.
И по мере того как догорал костер, он укреплялся в мысли, что принял правильное решение. Надо уходить. Уходить в свою жизнь, подальше от чужих людей с чужими мыслями, с чужими надеждами, чужой едой и разными вещами, которые вводят человека в грех и соблазн. Велика чукотская земля. Есть такие места, где можно укрыться на долгие годы. И еще внушить людям, что только праведная жизнь - без веселящей воды, наполненная заботой о родичах, об оленьем стаде, - и есть жизнь, достойная настоящего человека.
На востоке занималась заря. Будто и там кто-то жег огромный царский мундир и сукно долго не разгоралось, багровея и наливаясь жаром.
Ранним утром Армагиргин собрал главных пастухов в своей яранге и объявил:
- Через два дня мы уходим с этих пастбищ… Наша дорога будет проходить мимо Великой реки. Отныне наше стойбище не будет пускать к себе никого из тангитанов.
Все слушали Армагиргина с почтением и не сводили глаз с его белых камусовых штанов: значит, старик готовится уходить… А кто же останется вместо него? Кому он передаст стойбище и все стадо?
Никто этого не знал.
Армагиргин еще не сказал самого главного.
Аренс Волтер, перепачканный глиной и сажей, сидел в своем домике и пил чай. Посреди зимы он решил переложить печь, чтобы она быстрее нагревалась. С углем было худо. На шахте сломалась лебедка, за уголь нужно было платить бешеные деньги или самому отправляться с мешками на санках на другой берег Анадырского лимана, спускаться в шахту и нагружать лопатами уголь.
У Тымнэро давно не было такой удачи. Все просили привезти уголь, зазывали к себе, угощали, заискивали перед ним.
Он пришел к Волтеру и застал бывшего моряка в странном виде.
- Я делаю обогреватель во всю стену, - принялся объяснять Волтер. - Прежде чем уйти из моего домика, дым отдаст все тепло до последнего… Понял?
Тымнэро ничего не понял. Он видел только груду кирпича, жидкую глину в лохани и перепачканного Волтера.
Волтер налил Тымнэро чаю и продолжал:
- Позвал я тебя, чтобы попросить: возле шахты под снегом есть чугунная плита. Я ее осенью купил у тамошнего шахтера. Надо ее привезти. Будь другом!
Тымнэро понял, о чем говорит норвежец, и согласно закивал:
- Обязательно привезу!
Он был рад услужить человеку, который помог ему в самую трудную минуту - когда умирал сын.
- Что слышно о Каширине? - спросил Тымнэро.
Аренс Волтер достал письмо и принялся читать, стараясь объяснить простыми словами содержание.
Письмо было длинное, не все уразумел в нем Тымнэро, но понял - надежда есть.
А Каширин писал вот что:
"Дорогой брат Аренс! Посылаю это письмо с верным человеком. Прибывши в Петропавловск с арестованными и сдав их караулу, я стал искать верных и надежных людей.
На свое счастье, я тут встретил своих старых дружков. Они прибыли на пароходе "Тверь" поздней осенью в числе солдат здешней команды. И знаешь, кого я встретил здесь? Ваню Ларина, моего старого дружка еще по Уэлену. Будешь в тамошнем селении, увидишь школу - это мы с Иваном поставили ее, когда я служил у Караевых. Ваня Ларин и его товарищи оказались большевиками. Они подробно рассказали мне что к чему, и я понял - это те, кого нам не хватало в Ново-Мариинске.
Совет в Петропавловске был создан 7 декабря. Эту великую дату должны запомнить все люди Северо-Востока. В день Нового года мы объявили Совет высшей властью в городе. Что тут затеялось! Ларина и его товарищей называли узурпаторами, самовольными захватчиками власти. Я не остался в стороне и много выступал на митингах. Призывал рыбаков, моряков, солдат поддержать Совет, потому что другой власти трудовому народу не надо. Написал я письмо городскому Совету, чтобы приняли решительные меры к контрреволюционерам. А что учудили они весной! Перед началом навигации выступили с лозунгом объявить Камчатку автономной республикой и отделить ее от Советской России! Но я-то знаю, что это значит на самом деле - это влезть прямо в разинутую пасть Свенсона! Весь трудовой народ Камчатки поддержал Советы! И если бы мы были смелее, решительнее, то не произошло б того, что случилось.
В июле в Петропавловске был совершен контрреволюционный переворот. Власть оказалась в руках бывшего офицерья и разных купцов и промышленников.
Арестован весь Петропавловский Совет и я в том числе, хотя формально в Совете не состоял. Однако хорошо запомнили сусляки мои выступления.
Плывем сейчас во владивостокскую тюрьму. Что будет дальше, пока не могу сказать. Однако чую - борьба будет жестокая и долгая. Может быть, мне не придется вернуться на Чукотку, но знай, брат Аренс, что будущее за трудовым народом, за партией большевиков, за Лениным и за Советской республикой, которая держится, несмотря ни на что. Передай поклон всем знакомым, Куркутскому Мише, Кулиновскому и Тымнэро".
Письмо было подписано: "Партии пролетариата П. Каширин"…
Собаки взяли привычное направление на другой берег Анадырского лимана. Дорога накатана - пурги давно не было и следы полозьев отчетливо виднелись на снегу. Однако главной приметой нартовой дороги через лиман была угольная пыль.
Но вот как получается - когда у одних несчастье, то у других удача. Сломалась лебедка на шахте - Тымнэро стал всем нужен. Он готов был ездить круглые сутки, благо погода была отличная и дорога накатана. Но собакам надо давать роздых, хоть и кормил он их теперь досыта. За уголь платили щедро: на Севере самое ценное - тепло. Можно голодать и страдать от жажды, но если мороз и нет животворящего огня, то замерзнуть ничего не стоит.
Тымнэро оглянулся - над Ново-Мариинском небо было удивительно чистое и ясное. Мало топили, мало черного дыма поднималось над крышами: люди берегли топливо, жгли мало угля.
Преодолев прибрежную гряду небольших торосов, упряжка поползла наверх, Тымнэро пришлось соскочить с нарты, чтобы собакам было легче…
Огромное черное колесо, которое раньше тянуло вагонетки из темного чрева шахты, казалось умершим на фоне бледного зимнего неба.
Тымнэро встретил сторожа и передал просьбу Волтера о железной плите. Она стояла прислоненной к стене дома, и они взвалили ее на нарту.
В шахту надо было спускаться в сопровождении знающего человека, который здесь вдобавок исполнял обязанность хранителя огня. Он пришел с небольшим фонарем с неярким при дневном свете пламенем. Тымнэро взял два мешка, лопату и шагнул в неожиданно теплое чрево земли.
Идти было скользко, хотя в земле были вырублены небольшие ступеньки. Дорога шла под уклон, и, чтобы не упасть, Тымнэро не глядел по сторонам, стараясь не отставать от шахтера.
Когда дорога стала положе, Тымнэро поднял голову и не удержал тихого возгласа:
- Какомэй!
Шахтер оглянулся, повел огнем вокруг и, широко улыбнувшись, с оттенком гордости спросил:
- Ну как, красиво? Гляди!
Он высоко поднял фонарь, и со всех сторон заблестели разноцветные огоньки. Сначала казалось, что это тысячи глаз неведомых подземных зверюшек, а потом вспомнились тангитанские бисеринки, которыми чукотские женщины вышивали нарядную обувь и перчатки для ритуальных танцев. Огоньки переливались, играли, то вспыхивали, то гасли, заполняя все вокруг волшебным свечением.
- Видал? - с гордостью сказал шахтер, словно все это разноцветное волшебство было делом его рук. - Это вечная мерзлота!
Когда они остановились в забое и Тымнэро принялся насыпать в мешок уголь, казалось, что он берет лопатой груду драгоценных камней.
- На материковых шахтах мы ставим крепления, - рассказывал шахтер, - а тут сама мерзлота держит все и не дает осыпаться…
Воздух в шахте был особенный. Тымнэро еще ни разу в жизни не чувствовал такого запаха - таинственного и печального.
- Здесь никогда ничего не меняется. - Шахтер повел лучом фонаря по светящимся стенам. - Постоянная летом и зимой температура, состав воздуха. Незыблемость, так сказать…
Шахтер посветил лампочкой в лицо Тымнэро и спросил:
- Понимаешь, о чем я говорю?
- Понимай, понимай, - закивал Тымнэро, хотя большую часть того, о чем с таким жаром говорил шахтер, он не понял.
- Понимай, говоришь? - Шахтер пытливо посмотрел в глаза Тымнэро. - А я вижу, что никакого понимания у тебя нет… Знаешь, что такое вечная мерзлота?
Шахтер колупнул пальцем мерзлую землю и поднес к глазам Тымнэро:
- Видел - лед? Тает… Вот это и есть вечная мерзлота - подземный лед и холод. Вся чукотская земля сидит на этом вечном холоде.
Тымнэро взвалил на спину мешок, а второй взялся нести шахтер.
Обратно идти было трудно - вверх по уклону. Часто приходилось останавливаться и отдыхать. Шахтер, видно, любил поговорить.
- Я тебя давно примечаю - возишь зимой уголь… И чего ты ушел из тундры? Олешек, видно, не стало? А зря ты это сделал. Тут в прошлом году ваши с королем приезжали. Ходил я смотреть на него. Ничего королевского у него, прямо скажу, не было. Так, пьяный старик - и больше ничего. Зато девки хороши были… Насчет девок молодцы вы - одна другой краше! И как звать тебя знаю - Тымнэро… А меня Сергеем Кошелевым зовут. Ну, будем знакомы!
Шахтер взял руку Тымнэро в свою большую, как лопата, ладонь и крепко сжал.
Дорогой при ранних сумерках Тымнэро вспоминал раздробленную радугу на стенах подземелья и старался выговорить русские слова: вечная мерзлота, Сергей Кошелев…
Бессекерский сидел в промороженном насквозь железном складе и считал песцовые шкурки. Маловато нынче их - товара настоящего нет, нечем торговать. Осенью, краем уха подслушав, что Свенсон ввозит оружие на Чукотку, Бессекерский решил - американец не станет зря это делать, он всегда чует точно, где будет пожива.
А вот поживы нет. Ружье покупают не на год. А тем более чукчи. Купит он какой-нибудь захудалый винчестер и лелеет его, словно бабу. Вычистит, пристреляет по-своему, снимет все лишнее, по его понятию ненужное, обточит приклад по своей щеке и сошьет нарядный чехол из кожи.
Надеялся продать оружие анадырским обывателям - собирались создавать особую милицию. Но с возвращением прежних порядков надобность в этом отпала.
Теперь Бессекерский не знал, что делать с таким количеством винчестеров. Хоть вези их обратно в Сан-Франциско, где они были закуплены за большую партию чукотской пушнины.
Бессекерский расхаживал по гулкому складу, и скрип снега под его ногами отдавался эхом в раскаленных морозом металлических стенах, покрытых инеем.
Надо было уходить из склада. Бессекерский еще раз оглядел помещение. Пар от дыхания поднимался к высокому потолку и оседал на железе. Холодно… Черт знает что за земля! Большую часть года холодина, да и летом не скажешь, что жарко. А мысль о том, что под оттаявшей тундрой лед простирается на немыслимую глубину, отравляла радость от летнего тепла. Уехать бы в теплые края, где есть зеленые леса и настоящее жаркое лето. Но уезжать рано… Маловато накоплено, чтобы спокойно и беззаботно прожить оставшиеся годы. Да еще эта неудача с оружием…
Со стороны угольных копей показалась собачья упряжка.
Нарта подъезжала к береговой гряде, и Бессекерский узнал Тымнэро. Торговец внимательно смотрел, как каюр управлял собаками.
Тымнэро чувствовал спиной пристальный взгляд Бессекерского.
А торговец, проводив взглядом упряжку, направился к Треневу.
Бессекерскому открыла Милюнэ, и он не мог удержать приветливой улыбки: уж больно ласкова и сердечна была эта дикарка.
Иван Архипович лежал на огромной постели и читал прошлогодние владивостокские газеты. Он медленно поднял голову навстречу гостю.
- Здравствуйте, Генрих Маркович, какими судьбами? - слабым голосом спросил Тренев.
- А вы все недужите? - подозрительно оглядывая Тренева, ответил вопросом Бессекерский.
Агриппина Зиновьевна вступилась за мужа:
- Мой Ванечка не переносит здешнего климата.
- Во время зимних холодов прямо страх берет: а вдруг больше лета не будет? - с содроганием в голосе произнес Тренев.
- Ну, уж вы скажете! - криво улыбнулся Генрих. - Я к вам с серьезным разговором…
Пока собирали чайный стол и Агриппина Зиновьевна собственноручно заваривала чай в фарфоровом китайском чайнике, Бессекерский молчал. Но, отпив глоток, словно прочистив засорившееся горло, начал:
- Вы знаете, какой товар у меня на складе? Могу заверить, отличный товар, самого высшего качества! И его столько, что, будь здесь решительный человек, можно было бы вооружить не один десяток человек и держать власть…
Тренев испуганно поглядел на Бессекерского.
- Генрих Маркович, увольте, но я не могу… Здоровье неважное, климат…
- Да не об этом речь! - с ухмылкой оборвал Бессекерский. - Понимаете, Иван Архипович, оружие - это не чай, и не сахар, и даже не мануфактура. Этот товар надолго, и его не покупают каждый день. И вот я подумал - а не поехать ли самому по побережью с этим товаром? Охотнику нужно оружие. И если подойти с умом, то какой уважающий себя охотник не соблазнится и не купит новое ружье с большим запасом патронов.
- Это дельная мысль, - серьезно произнес Тренев, обрадованный тем, что его участие в этом деле ограничивается только обсуждением. - И путешествие серьезное… Как далеко собираетесь проехать?
- Если ехать, то ехать всерьез! - увлеченный своей идеей, с жаром произнес Бессекерский. - До самого Уэлена!
- Долгий путь, - заметил Тренев. - Не один месяц займет.
- До самой весны, - ответил Бессекерский. - С другой стороны, в Ново-Мариинске сейчас все замерло. Все в спячке, в вечной мерзлоте…
- Это вы хорошо сказали, - кивнула Агриппина Зиновьевна, - в вечной мерзлоте.
- На одной нарте вам ехать рискованно, - сказал Тренев, - придется нанимать две.
- Я и это продумал. - Бессекерский отодвинул чашку. - Я хочу нанять лучших здешних каюров - Ваню Куркутского и Тымнэро.
- А кто будет возить уголь? - спросила Агриппина Зиновьевна.
- Честно говоря, меня это мало интересует…
- Но мы здесь все померзнем, как клопы! - возмутилась Агриппина Зиновьевна.
- А мне какое дело? - пожал плечами Бессекерский. - Никто ведь не думает, что со мной будет, если я останусь с нераспроданными ружьями.
Приготовления к отъезду в великое путешествие по побережью Чукотского полуострова заняли не одну неделю.
Анадырские обыватели пожаловались в уездное правление на Бессекерского, который хочет оставить их без угля на зиму. Бессекерский был вызван и допрошен Мишиным. Допрос едва не закончился дракой, но присутствовавший Ваня Куркутский разрешил спор предложением оставить в Ново-Мариинске угольным каюром своего брата Михаила и рыбака Ермачкова.
- У Ермачкова собачки есть, - сказал Куркутский. - А нарту, так и быть, оставлю ему свою старую… Вот только Тымнэро поедет ли? Не может он оставить жену да малое дитя без еды.
- Авансу ему дам, - пообещал Бессекерский. - Рыбы и еще чего там.
- И потом - какая плата будет за всю поездку?
- Насчет платы не беспокойся, - грубо сказал Бессекерский. - Довольны будете…
- Заранее бы договориться, - настаивал Куркутский. - Мы, мольч, деньгами бумажными больше не хотим брать.
- Как - денег не хотите? - удивленно спросил Бессекерский.
- Не хотим, - твердо ответил Куркутский.
- Это почему же? - насторожился Бессекерский.
- Нонче бумажные деньги непрочные, - ответил Куркутский, - ровно как и власть.