- Может быть, догадывались, да не решались, - ответил Булатов. - Не знали, как это можно сделать. И Ленин сказал как.
- А как?
- Самим взять власть, - ответил Булатов. - Стать во главе жизни.
Аресты в угольных копях и суд взбудоражили сонный Ново-Мариинск. Испугались даже торговцы, многие из которых входили в разные составы Комитета общественного спасения.
Тренев призвал в комнату Милюнэ и сказал:
- Сходи послушай, о чем там толкуют. И тебе интересно будет, поскольку ты девка любопытная, и нам потом расскажешь.
Милюнэ поначалу думала, что тангитанский суд состоит в том, что виноватого выставляют на всеобщее обозрение и увещевают.
Народу на судебном заседании было совсем немного. Родственники и близкие друзья обвиняемых оставались на том берегу лимана: буря не позволила им переправиться на правый берег Анадыря.
Суздалев сидел за большим столом, покрытым зеленой скатертью. Позади него на стене в старой раме, в которую раньше был заключен портрет государя, висел поясной литографированный портрет адмирала Колчака в полной парадной форме.
Немногочисленные любопытствующие сгрудились на задних скамьях и совсем стиснули сидящих рядом Булатова и Милюнэ.
Одного из шахтеров Милюнэ знала - его звали Николай Звонцов. Он входил в состав комитета, который тогда назывался Советом. А другого она видела впервые, хотя имя его произносилось в доме Тренева: Алексей Шорохов.
Подсудимые сидели на специальной скамье перед столом с зеленой скатертью, а позади них с ружьями, удлиненными примкнутыми штыками, стояли милиционеры.
- Обвиняемый Звонцов! - Суздалев чуть поднял голову от бумаг. - При обыске в бараке, где вы проживали, под кроватью в сундучке была найдена взрывчатка. Скажите суду, для каких целей предполагалась сия взрывчатка?
- Знамо для чего, - ухмыльнувшись, ответил Звонцов. - Для уголька.
- Вы мне зубы не заговаривайте! - неожиданно выкрикнул Суздалев, и пенсне его слетело с носа. - Вы что же думаете, что мы такие олухи, что поверим вашим басням? Так знайте, что мы прибыли сюда для того, чтобы дочиста искоренить большевистскую заразу и всякие марксистские идеи. Скажите суду, что вы знаете о деятельности Петра Каширина!
- Петра Васильевича я знал как золотоискателя, а про другую деятельность его я не знаю, - ответил Звонцов.
- А не вместе ли с вами он принимал участие в организации большевистской первомайской демонстрации? - Голос Суздалева истончился, и он налил в графин желтоватой воды.
- Ежели за это судить, так весь Ново-Мариинск надо посадить на скамью подсудимых, - усмехнулся Звонцов.
Приговор читался медленно и торжественно.
Оба обвиняемых были приговорены к смерти.
Когда до сознания Милюнэ дошло это, она не выдержала и громко по-чукотски произнесла:
- Кыкэ вынэ вай!
- Тихо! - тут же отозвался эхом Струков. - Молчать!
Приговоренных, оглушенных только что услышанным и еще не до конца осознавших случившееся, провели к выходу. Они шли опустив головы, исподлобья глядя на остававшихся на свободе.
Когда Милюнэ рассказала о приговоре и заплакала, Тренев утешил ее:
- Помилует Громов их. Не за что так жестоко карать…
- Так ведь сказал судья - по закону. И никакой жалобы… - объяснила Милюнэ.
В эти осенние дни Ново-Мариинск словно вымер. На мокром ветру болтались на вешалах связки красной юколы, мокрые сети, мелкая волна лизала серую прибрежную гальку. Иногда с той стороны приплывала баржа, и нанятые Бессекерским грузчики молча и быстро выгружали сырой, сочащийся черной влагой, отяжелевший каменный уголь.
Булатов торопился: он арендовал старый покосившийся домик над самым Анадырским лиманом возле складов Бессекерского. Домик был хлипкий и требовал серьезного ремонта.
Волтер съездил за белой глиной, приготовил раствор. Иногда прибегала Милюнэ и смотрела, как тангитаны набивали дранки на стены домика. Пришел Ваня Куркутский и сказал:
- Оннак как глина доспеет, так и отвалится в пургу. Вы лучше изнутри гуще помажьте глиной, а снаружи обложите дерном - вернее будет.
После долгих споров согласились с бывалым человеком.
Самым веселым и ловким оказался кладовщик Сергей Безруков. Все у него спорилось, горело в руках. Милюнэ уловила, что и Дмитрий Мартынович, и Михаил Куркутский, и Аренс Волтер с каким-то особым уважением относятся к Сергею Евстафьевичу, и сказала об этом Булатову.
В тот же вечер Булатов с тревогой рассказал всем о разговоре с Милюнэ.
- Это ты верно подметил… С конспирацией у нас дело неважно. Уж очень бросается в глаза, что мы часто собираемся. Придумать надо какой-то интерес. А то и старший Куркутский стал пытать своего брата: что вы там, мольч, по вечерам поделываете? В карты не играете, водки не пьете…
- В том и беда, что всем другим, кроме водки и карт, заниматься подозрительно, - заметил Дмитрий Мартынович.
- А начинать главное дело рано? - спросил Булатов.
- Рано, - ответил после некоторого раздумья Сергей Евстафьевич. - У нас, по существу, только две боевые группы. В угольных копях еще никого нет… И известий пока нет. Свадьбу когда сыграем?
- Милюнэ все торопит, а я думаю повременить. Хочу уже при новой жизни красное венчание устроить.
- С красным попом? - улыбаясь, спросил Дмитрий Мартынович.
- Может, с красным попом, - без улыбки ответил Булатов. - Но уж чтобы был настоящий революционный брак. А пока так поживем.
- Хорошо, если бы она пока не увольнялась от Треневых, - сказал Безруков. - Очень важный источник информации. Открывать ей, конечно, все не надо, но намекнуть или даже попросить ничего не рассказывать о нас… Можно ей верить?
- Классовое чутье у нее есть, - ответил Булатов. - Мы как-то толковали с ней, так она сама дошла до идеи вооруженного восстания.
- Что ты говоришь? - с деланным изумлением произнес Хваан.
- Правда! - настаивал Булатов. - Говорили мы о земле, которая помещикам принадлежит. Так она прямо сказала - отобрать надо! Раз добром не хотят отдавать - отобрать!
Безруков с улыбкой смотрел на Булатова. Как переменила парня любовь! В первом же откровенном разговоре признался, что еще во время службы в царской армии сочувствовал большевикам.
Булатова решено было пристроить на радиостанцию, благо парень разбирался в технике. Однако туда было не так просто попасть, и вначале с помощью Дмитрия Мартыновича Хваана Александр Булатов устроился в охрану станции.
Когда Милюнэ заявила хозяевам, что уходит жить в другой дом, Агриппина Зиновьевна растерянно произнесла:
- Ну вот и дождались… Замуж, что ли, выходишь?
- Еще нет, - простодушно ответила Милюнэ.
- Куда же ты уходишь? - поинтересовался Иван Архипович.
- К Саше Булатову.
- Ну, Машенька, - разочарованно протянула Агриппина Зиновьевна, - лучше не могла найти? Он же нищ и гол как сокол! Ванечка, надо что-то предпринять. Говорила я тебе - мужа ей надо. И вот дождались - сама нашла! Да скажи ей что-нибудь. - Агриппина Зиновьевна повернулась к мужу. - Или вызови этого Булатова, поговори с ним.
- А если у них и вправду любовь? - спросил Иван Архипович.
- Любовь! - с презрением произнесла Агриппина Зиновьевна. И Милюнэ удивилась, как она произнесла это слово. - Знаем мы эту любовь! Лишь бы помять девку, испортить ее!
Она говорила зло, и Милюнэ чувствовала, что эта злость направлена против Саши Булатова.
- Он не испортил! - гневно ответила она. - Он очень хороший, лучший на свете человек. Не надо о нем так говорить!
- Совсем закружил девке голову, - устало произнесла Агриппина Зиновьевна. - Ну, а на что будете жить-то?
- Если хотите, я буду продолжать вам служить, - сказала Милюнэ.
- Ну что же, - после некоторого раздумья произнесла Агриппина Зиновьевна. - Мы к тебе привыкли, ты нам как родная стала. Так и быть, приходи…
Милюнэ собрала в узелок нехитрые свои пожитки.
- А свадьба когда? - спросил Тренев.
- Свадьба будет весной, - ответила Милюнэ.
- Нет, так дело не пойдет! - Агриппина Зиновьевна отобрала узелок у Милюнэ. - Если уж парень тебя берет замуж, то пусть все делает по-честному, благородно.
Иван Архипович тоже принялся уговаривать:
- Машенька, мы отвечаем за твое будущее. А вдруг твой Булатов весной возьмет да и уедет? Оставит тебя одну.
Милюнэ не совсем понимала, о чем идет речь, но догадывалась - хозяева принимали Булатова за обычного тангитана, который берет местную женщину только на время своего пребывания на Чукотке. Ну и что же? Если даже это будет так - пусть! Значит, так надо Саше.
Поздно вечером того же дня она тайком выскользнула из домика Треневых и пришла к Булатову.
На следующее утро в дверь раздался громкий стук.
Это был начальник милиции Ново-Мариинска Струков.
- Булат, начальство тебя требует вместе с сожительницей!
- Это какое такое начальство? - спокойно спросил Булатов.
- Сам Громов.
Булатов откинул щеколду, и Струков вошел сначала в крохотные сени, где хранился уголь, и оттуда уже в теплую комнату.
Милюнэ успела накинуть на себя платье и испуганно смотрела на вошедшего.
Струков внимательно оглядел ее и одобрительно сказал Булатову:
- Лакомый кусочек отхватил… Но предупреждаю - даром это тебе не пройдет. Жениться придется. Обвенчаем с дикаркой - вот будет потеха! - хихикнул Струков, осматриваясь в комнате. Проведя рукой по стене, строго спросил: - Где брал известку?
- Белой глиной мазал, - ответил Булатов.
- Полно врать-то! Неужто такая глина есть? Покажешь место, - коротко и строго сказал Струков. - Давайте пошевеливайтесь, начальство ждет.
Новомариинцы выглядывали из дверей, украдкой смотрели в окна и шептались:
- И этих заарестовали.
Громов сидел в хорошо натопленной комнате. Он был в мундире с золотыми погонами. Он строго посмотрел красными глазами на вошедших и рявкнул:
- На вас подана жалоба!
- А по какому случаю? - стараясь сдерживаться, спросил Булатов.
- А потому, что вы, господин Александр Булатов, состоите в незаконном и греховном сожительстве со здешней туземкой Марией-Милюнэ… Опекуны туземной женщины обратились ко мне с просьбой либо отторгнуть девку, либо заставить вас, господин Булатов, вступить в законный брак, то есть обвенчаться с ней…
- Господин Громов, мы не можем обвенчаться, - ответил Булатов.
- Это почему?
- Я человек неверующий, а Маша, сами понимаете, родилась в тундре и не крестилась.
- Так окрестить ее!
- Я не хочу, - тихо произнесла Милюнэ.
Громов с любопытством глянул на нее:
- Так ты говоришь по-русски?
- Говорю.
- А отчего же ты не хочешь креститься?
- Русская вера для нас чужая, - ответила Милюнэ, радуясь, что отводит гнев начальства от Булатова.
- Но можно и гражданским браком сочетаться, - подал мысль Струков.
- Это хорошая идея! - согласился Громов. - Но пусть опекуны дадут свое разрешение девице.
Радостные и растерянные Милюнэ и Булатов вышли из уездного правления.
- Что будем делать? - спросила Милюнэ.
- Пойдем к Безрукову, посмотрим, что он посоветует.
Безруков внимательно слушал, изредка ободряюще улыбаясь Милюнэ.
- А я полагаю, - сказал он, - все идет к лучшему. Пусть Громов регистрирует брак, пусть даже он будет посаженым отцом на свадьбе.
Булатов покорно кивнул и напомнил:
- Но нам еще надо получить разрешение Треневых.
- Это я беру на себя, - сказал Безруков. - Иван Архипыч сегодня в государственном складе будет, и я с ним поговорю.
Неизвестно, как говорил Безруков с Треневым, но Агриппина Зиновьевна сделала Милюнэ свадебный подарок - старое белое платье.
- Пусть будет как у приличных людей, - сказала она со слезами на глазах.
Милюнэ растерянно призналась Булатову, что ничего не знает о том, как устраивается тангитанская свадьба.
Гостей вроде бы немного приглашали, но их оказалось столько, что просто удивительно, как они разместились в такой крохотной комнатке.
На почетном месте уселись Громов с женой, сама Милюнэ с Булатовым, с другой стороны Треневы, Безруков, Хваан, Аренс Волтер и начальник милиции Струков, который не сводил масляного взгляда с Милюнэ, смущая ее этим.
Громов холодно кивнул Треневу и старался не смотреть в его сторону даже во время демонстрации свадебных подарков.
Громов подарил молодоженам набор армейского постельного белья и два серых солдатских одеяла с японскими клеймами.
Веселье, однако, продолжалось недолго: Громов окончательно опьянел и Струкову пришлось тащить его через весь Ново-Мариинск.
На следующий день Булатов с Милюнэ пришли в ярангу Тымнэро.
- Вот это мой муж, - представила Милюнэ Булатова.
- На вид уж очень молодой, - заметила Тынатваль.
- Зато сильный, - сказала Милюнэ.
Она принесла с собой узел с остатками свадебного пиршества и две бутылки сладкого вина, которое в яранге Тымнэро никогда не пробовали.
Все это угощение она с помощью Тынатваль разложила на низком деревянном столике у бревна-изголовья.
- Мы здесь продолжим нашу свадьбу, - весело сказала Милюнэ.
Тымнэро смотрел на нее и отмечал про себя, что она не загордилась и помнила о своих родичах. Похоже, что и муж ничего, пока стеснительный, что у тангитанов большая редкость.
Он скромно и неловко сидел на китовом позвонке и пытался играть с девочкой.
- Тихий чего-то он у тебя, - заметил по-чукотски Тымнэро.
- А мне он и такой хорош! - задорно ответила Милюнэ. - Да если бы вы знали, какой он человек!
Булатов беспомощно улыбался, не зная, как себя держать в яранге.
- Работать у Тренева теперь не будешь? - спросила Тынатваль.
- Да вот вчера большой начальник пожелал, чтобы я служила в правлении, - с оттенком хвастовства сообщила Милюнэ.
- Далеко пойдешь, если и впредь так будет, - задумчиво произнес Тымнэро. Однако в его словах была надежда и сердечное пожелание.
Милюнэ осторожно налила из темной бутылки красного вина и сказала:
- Вы только попробуйте! Это так вкусно.
Тымнэро и Тынатваль пригубили и в один голос похвалили:
- Сладко!
Милюнэ засмеялась и сказала:
- А надо говорить: горько!
- Это почему? - удивился Тымнэро. - Ведь сладко же!
- Таков тангитанский обычай. Вчера, когда мы собрались на женитьбенный пир, только поднесли ко рту первые чаши, как вдруг самый главный заорал: горько! Думали - чего-то не то налили ему или не нравится веселящая вода. Ну, мне Булат мой объяснил: надо поцеловаться.
- Правда? - с изумлением воскликнула Тынатваль. - От этого сладко?
- А ну я скажу "горько"? - озорно произнес Тымнэро.
- А я возьму и поцелую Булата, - с улыбкой сказала Милюнэ и потянулась губами к окончательно смутившемуся Булатову.
Лица молодоженов слились в одно, они приникли губами друг к другу и даже зажмурились от удовольствия.
- Какомэй! - сказал с придыханием пораженный Тымнэро.
- Кыкэ вынэ вай! - с благоговением прошептала Тынатваль.
- Вот какой сладкий тангитанский поцелуй, - с улыбкой сказала Милюнэ, и в ее словах была такая глубокая радость, будто она стала маленьким ребенком, который смеется при виде простого солнечного зайчика.
В яранге пробовали необычные праздничные тангитанские кушанья, похваливали их, искренне радовались счастью своей родственницы, но в этом безоблачном небе все же была какая-то дымка, и Милюнэ, прощаясь, вдруг с тоской сказала:
- Только мне все время кажется, что это какой-то чудный сон… Все время боюсь проснуться!
Среди ночи Тымнэро показалось, что за стенами яранги кто-то ходит, слышатся приглушенные голоса.
- Эй, Тымнэро!
Это был Анемподист Парфентьев, дальний родич Вани Куркутского.
От крохотного пламени по темным стенам яранги замотались огромные тени. Головы изгибались на самом верху, у дымового отверстия, и рядом с ними торчали остроконечные штыки винтовок.
- Работа, оннак, есть… Обещались хорошо заплатить.
- Что за работа? - спросил Тымнэро.
- Могилу, мольч, копать надо, - ответил Парфентьев.
- Зачем в темноте? - удивился Тымнэро.
Струков о чем-то с раздражением спросил Парфентьева. Тот ответил, и тогда Струков нагнулся и зашептал так строго, что Тымнэро все понял:
- Если ты, дикая морда, сейчас же не вылезешь из своего логова, мы тебя штыком оттуда выковыряем!
Тымнэро сам удивился, как быстро он выполз из-под полога.
Анемподист Парфентьев шел впереди, указывая дорогу на кладбище, за ним тянул нарту с инструментом Тымнэро, затем шел Струков, а уже позади в темноте терялись вооруженные милиционеры.
Над самым обрывом остановились и принялись копать.
- Быстрее, быстрее! - торопил Струков, поглядывая на карманные часы, которые он вынимал из глубин серой шинели.
Когда уставал Тымнэро, за лом и кирку брались милиционеры и Парфентьев. Вроде было готово, и Тымнэро сказал об этом Парфентьеву. Однако Струков не согласился и велел расширить яму почти вдвое против обыкновенной. Когда над Алюмкой проклюнулась заря и словно кто-то сдвинул в сторону черный колпак ночи, яма была готова.
- А теперь пошли с нами, - торопливо сказал Струков и показал на нарту: - Тащи это.
От устья Казачки повернули влево, поднялись до моста и перешли на левый берег.
Возле высокой дернистой стены сумеречного дома остановились, и Струков приказал Парфентьеву и Тымнэро подождать здесь.
Милиционеры с начальником ушли.
Тымнэро слышал собственное сердце: оно колотилось гулко, сильно.
Сначала блеснул огонек, потом светлое пятно от фонаря заметалось по свежему, выпавшему в начале ночи снегу. Толпа людей отделилась от земляной стены и направилась к лиману. Струков кивнул:
- Следуйте за нами.
Тымнэро успел рассмотреть двух несчастных. Они шли опустив головы. И вдруг в голову ударило: вот сейчас эти люди уйдут из жизни. Навсегда! Тымнэро почувствовал, как под малахаем у него от ужаса шевелятся волосы. Ноги подгибались, и он несколько раз споткнулся, пока не упал на замерзшую до каменной твердости землю.
Струков обернулся и недовольно, приглушенно спросил:
- Что там?
- Тымнэро пал, - скучно ответил Парфентьев.
- Как - пал? - удивился Струков.
- Ослабел, оннак.
- Поднять его, сволочь такую! - крикнул Струков, подбежав к лежащему на земле Тымнэро.
Тымнэро поднялся сам, дивясь, откуда у него взялись силы.
Арестованных повели к прибрежным скалам, торчащим над устьем Казачки.
Красная заря уже превратилась в робкий рассвет, и кое-что можно было разглядеть.
Спотыкающихся арестованных поставили у камней. Только теперь Тымнэро рассмотрел, что у них крепко связаны руки. Один из милиционеров надел им на головы мешки из-под американской крупчатки. Все тангитаны действовали с такой деловитостью, что Тымнэро с ужасом убеждался, что для них эта работа привычная, хорошо знакомая.