- Маша, - Булатов отодвинулся от нее, - давай перейдем к другой букве. Вот она - "бэ". Видишь?
- На Сооне-сана похожа, - прошептала Милюнэ. - Животик спереди и большая шляпа. Только почему он спиной стоит?
- Так это не Сооне-сан, а буква "бэ"!
- "Пэ".
- Не "пэ", а "бэ"!
Потом, лежа на кровати, они разговаривали.
- Трудно мне будет научить тебя грамоте, - со вздохом произнес он.
- Я буду очень стараться, - обещала Милюнэ.
- Возьмем власть, сразу откроем школу, - уверенно сказал Булатов.
- Скорее бы, - со сдержанным нетерпением произнесла Милюнэ. - Я так хочу, чтобы было как в Петрограде, как в Москве. Я тоже хочу увидеть знаешь кого?
- Кого? - приподнялся на локте Булатов.
- Ленина, - тихо ответила Милюнэ. - Когда Безруков рассказывал, я так и видела будто бы его. Слышала его слова… Поедем в Петроград?
- Поедем, - ответил Булатов. - Вот только закончим тут дела, поставим твердую пролетарскую власть.
- Я и хочу ехать и боюсь, - шептала Милюнэ, прижимаясь к мужу. - Это так далеко, до луны ближе…
- Нет, до луны дальше…
- Почему дальше? Ведь луну мы видим и даже различаем на ней охотника, который тащит нерпу, а Петроград и Ленина мы не видим.
- А вот теперь меня слушай, Маша… Все, что ты говоришь про Луну, это сказки, - сказал Булатов. - На самом же деле Луна - спутник Земли, даже, говорят, осколок нашего мира. Как ты думаешь, какая наша Земля?
- Хорошая, - подумав, ответила Милюнэ.
- Это само собой, - перебил Булатов. - Какой формы наша Земля - круглая, или плоская, или еще какая? А?
- На этом берегу лимана плоская, а на другом - холмистая, а подальше - горы видны в хорошую погоду.
- Да не про это речь. - Булатов даже сел на кровати. - Вся наша Земля - круглая! Понимаешь? Совсем круглая!
Милюнэ зевнула.
- Об этом мне Иван Архипыч говорил, да я не поверила… Да и никто умный не поверит.
- Ты хочешь сказать, что я не умный? - обиженно спросил Булатов.
- Раз ты так говоришь, - пожала плечами Милюнэ. - Но утром ты будешь говорить по-другому.
- Да я и утром тебе скажу, что Земля круглая! Да спроси кого хочешь - того же Безрукова.
- Он такой глупости говорить не будет, - убежденно сказала Милюнэ.
- Это почему же?
- Потому что он умный.
- А я не умный?
- Ты не обижайся, - умоляюще попросила Милюнэ. - Если не хочешь сердиться, не говори, что Земля круглая… Хорошо?
- Да круглая же она!
- Ну, хорошо, - примирительно сказала Милюнэ, - если уж очень тебе хочется, пусть Земля будет круглая.
- Да не я хочу, а она действительно такая!
Безруков собрался ехать на угольные копи.
В комнату вошел Тымнэро, одетый по-зимнему. Он был аккуратно подпоясан, на поясе в ножнах висел нож, а в руках он держал хорошо сплетенный кэнчик.
Еще должен подъехать Ваня Куркутский. Поездка была обставлена как перевозка продуктов из государственного продовольственного склада в тамошнюю лавку. Оттуда нарты должны были привезти уголь в мешках.
- Садись сюда, - позвала Милюнэ Тымнэро, показывая на лавку у стола.
- Ничего, я здесь постою, - ответил Тымнэро.
- Да ты не бойся, не стесняйся, - с улыбкой произнесла Милюнэ. - Тут все свои.
Милюнэ налила ему чаю и положила рядом большой кусок хлеба, намазанный маслом и еще чем-то желтым поверху.
Тымнэро отхлебнул чаю и осторожно откусил хлеба. Было невообразимо вкусно и сладко. Наверное, это и есть американская патока.
Хлебая чай, Тымнэро искоса поглядывал на собравшихся. Однако никто на него не обращал особого внимания. Может, Милюнэ и права на этот раз, утверждая, что эти тангитаны совсем другой породы, чем те, которые сидят в доме уездного правления.
Подъехал с нагруженной нартой Ваня Куркутский, и упряжки двинулись берегом за старую рыбалку Сооне, где лед должен быть крепче. Возле Алюмки из открытых полыней еще поднимался пар.
Безруков сидел на нарте Тымнэро, примостившись немного бочком. Этот тангитан, по всему видать, впервые ехал на собаках. Он ерзал, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, искал удобное положение. Под скалами Второй бухты Тымнэро остановил нарту и подстелил пассажиру клок шкуры белого медведя, Безруков поблагодарил каюра:
- Спасибо, друг.
А седок смотрел на широкую спину каюра, и беспокойные мысли одолевали его. Найдет ли он на угольных копях нужных людей?
В этой монотонной белизне особенно хорошо думалось.
Давно ли все это было? А сколько событий, встреч, какие расстояния преодолены!..
Еще учеником ремесленного училища в родных Горах на Могилевщине деревенский паренек мечтает о Петербурге. На Путиловском заводе с первых дней знакомится с революционно настроенными рабочими и посещает марксистский кружок. После службы на флоте механик машинного отделения крейсера "Олег" отправляется на Дальний Восток. Во Владивостоке становится членом подпольной марксистской группы, а легально - директором-распорядителем Приамурского товарищества кооператоров.
Трудно, наверное, было бы разобраться во всем. Но рядом были хорошие товарищи: и Всеволод Сибирцев - опытный подпольщик, большевик, и порывистый Костя Суханов, и совсем еще юный, стройный, Саша Фадеев-Булыга.
Дальневосточники избрали бывшего балтийского моряка в Учредительное собрание. В Петрограде он встретился со старыми друзьями с Путиловского завода.
Учредительное собрание просуществовало только один день. Посланец революционеров Дальнего Востока стал активным участником Третьего Всероссийского съезда Советов. Слушал речь Владимира Ильича Ленина, и удивительное чувство тогда охватило его: каждое слово, каждая мысль пролетарского вождя, казалось, уже были им самим продуманы…
В середине лета 1918 года во Владивостоке состоялся Седьмой съезд уполномоченных Союза приамурских кооперативов. Ему предстояло рассказать о съезде Советов, о речи Ленина. Слушали внимательно. Тогда многим казалось, что победа близка. Но уже волны белочешского переворота докатились до Владивостока. Последовали аресты… И вот они в тюрьме - Михаил Губельман, Константин Суханов, Всеволод Сибирцев…
Лагерь охраняли белочехи и японские солдаты.
Первая годовщина Октябрьской революции… Митинг и речь Кости Суханова. Кажется, и сейчас в белой тишине можно услышать его глуховатый голос: "Я поздравляю вас, товарищи, с первой годовщиной Великого Октября. Вся наша страна празднует в этот день дату победы народа над властью помещиков и капиталистов! И хотя советская родина охвачена огнем гражданской войны с интервентами, перед народом открылись светлые перспективы будущего строительства нового, социалистического государства".
Это была последняя речь Кости Суханова. Через несколько дней по дороге из лагеря в тюрьму Костя Суханов и еще несколько товарищей были застрелены якобы при попытке к бегству.
Полгода готовились к побегу оставшиеся в живых. Им удалось вырваться из лагеря.
Первое время скрывались на чердаке дома большевика Николая Матвеева. Но из Владивостока надо было уходить. Они были слишком хорошо известны колчаковцам и всем разведкам интервентов… Так возникла идея отправить группу на Чукотку.
Перед отъездом встретились со Всеволодом Сибирцевым.
"Чукотка, - сказал Сибирцев, - на западе граничит с Якутией, а на востоке - с Соединенными Штатами Америки. В Ново-Мариинске мощная радиостанция. На самый крайний случай можно через Якутск организовать связь с Советской Россией, а через радио Ново-Мариинска передавать обращения к мировому пролетариату. Словом, действуйте по обстановке. Задачи революции остаются прежними".
Чукотка… Вот она лежит, покрытая снегами, таинственная и молчаливая.
Нарты шли по льду медленно, почти на ощупь.
Куркутский часто притормаживал упряжку, уходил вперед и палкой с острым наконечником пробовал крепость льда.
Лишь к вечеру вышли на твердую землю - из-за тонкого льда сделали изрядный крюк - и теперь круто повернули на восток, через замерзший залив на мыс Обсервации, который в ясную погоду каждый день Безруков видел в окошко своего склада.
Ближе к шахте снег заметно темнел. А возле огромного махового колеса лебедки он был сплошь покрыт угольной пылью и кусками породы.
Шахтеры радушно встретили путников и тут же повели их греться в небольшую конторку, где от железной печки, сделанной из бочки, полыхало нестерпимым жаром. Быстро разгрузили нарты, артельщик принял товар и стал раздавать нетерпеливым сахар, чай, табак.
Пока каюры пили чай, Безруков знакомился с небольшой лавкой, скорее кладовкой, где шахтеры брали нужные им товары.
Когда в комнатушке остались втроем, Безруков улыбнулся и тихо сказал:
- Вам привет от Каширина.
Один из шахтеров подал руку:
- Ну вот, наконец свиделись… Сергей Кошелев…
Второй тоже назвался. Это были именно те люди, которых знал Волтер.
- Ну, как вы тут? - спросил Безруков, всматриваясь в лицо Сергея Кошелева - крупное, скуластое, с въевшимися в крылья носа точечками угольной пыли.
- Мы ждали вас, - ответил Кошелев. - Группа у нас небольшая, но оружие есть всякое - дробовое, пулевое.
- Товарищи, без особого распоряжения из Ново-Мариинска - никаких выступлений, - предупредил Безруков. - Гибель безвинных товарищей - это жестокий урок. Надо строго соблюдать конспирацию.
На обратном пути в Ново-Мариинск Безруков ехал на нарте Куркутского. Он мысленно подсчитал соотношение сил. Если не принимать во внимание крохотного милицейского отряда Громова, то, в общем-то, на стороне колчаковцев остается немного. Даже торговцы и те начинают поговаривать, что при старом комитете было куда вольготнее: Громов установил непомерно высокий налог на торговцев и промышленников якобы для нужд уездного правления. Причем брал налог в твердой иностранной валюте. Многие подозревали, что эти деньги оседают отнюдь не в сейфе канцелярии, но помалкивали и скрепя сердце платили. Японский рыбопромышленник Сооне, который поначалу отказался платить налог, ссылаясь на свое иностранное подданство, был подвергнут превентивному аресту и после суток, проведенных в тюрьме, согласился, хотя и торговался, предлагая китайские юани и японские иены.
Пересекали лиман в глубине, в верхней его части, где лед был надежен. Собаки бежали дружно. Глядя на них, на их быстрый бег, Безруков улыбнулся: думал ли он когда-нибудь, что ему доведется ехать на собачьей упряжке? Революция распространяется по всему миру, как ураган. И если не Безруков, то кто-то из товарищей, может, уже совсем скоро будет ехать не на собаках, а на слонах в жаркой Индии… Да, там будет полегче. Все-таки тропическая растительность и всякие там кокосы и манго. Может, попроситься туда, когда здесь, на Чукотке, все будет налажено?
Безруков думал об этом с улыбкой, понимая, что уж в Индии-то найдутся свои силы, чтобы пойти по дороге свободы.
Безруков облизал усы: на них быстро нарастал лед и неприятно натягивал верхнюю губу… Да, там, в Индии, такого не будет. Интересно, каково на слоне ездить? На узкой нарте сидеть несподручно, да еще при долгой дороге. А вот на широкой слоновьей спине… Видел Безруков это чудное животное в петроградском зоопарке. Однако спина у слона, должно быть, теплая, как печка. Сидишь, едешь, словно сказочный Емеля на русской печке: сверху солнышко греет, а под тобой слон. У такой громадины и температура должна быть соответствующая.
Чем больше Безруков думал об Индии, тем холоднее ему становилось, и когда заговорил, он едва разжал стянутые стужей губы:
- Слушай, Куркутский, ты про Индию что-нибудь знаешь?
- А хто он? - живо отозвался каюр.
- Не человек, а страна такая.
- Китай, что ли? Али Япония?
- Индия. Какой Китай, какая Япония? На слонах там ездят.
- По скольку запрягают? - с интересом спросил Куркутский.
- Не запрягают, а верхом влезают на них, - ответил Безруков.
- У нас ламуты тоже верхом на оленях ездят, дикоплешие, - сообщил Куркутский, - оннак от этого у них ноги кривые становятся, свободно пролезть меж них можно.
Безруков понял, что ему не соблазнить жителя холодного края индийской жарой, и он умолк, с трудом сомкнув опухшие от мороза губы.
Вечная мерзлота… От кого же он это слышал? Да уж точнее и не скажешь. О чем Тымнэро думает? Что у него на душе? Как он воспринимает новую власть, власть, которая должна принести ему истинную человеческую жизнь? Кто-то сказал, что сами чукчи себя чукчами не называют, а как это…
- Куркутский, как чукчи сами себя называют?
- Грех сказать, - ответил Куркутский, - народ-то сам дикоплеший, а звание себе взяли - лыгъоравэтльан.
- Что это означает?
- Истинно, доподлинно люди, - ответил Куркутский, - а остальные, мольч, мусор человеческий, не настоящие. Добро бы истинно жили по-людски, а то ведь дикоплешие…
- Слушай, Куркутский, я тебя прошу, при мне это слово "дикоплеший" больше не употребляй. Нехорошо это. Чем ты лучше чукчи, если так относишься к ним?
- Так я к ним со всей душой и уважением! - даже как-то сердито ответил Куркутский. - Только вот что скажу, господин Безруков, больно несправедливо к ним относитесь вы, тангитаны. Народ доверчивый, как ребенок, каждый готов помочь, разделить последний кусок, так мало вам того деленого куска, вы еще у него из глотки последний вынимаете. Разве это справедливо?
Да, работы тут после взятия власти будет непочатый край. Школы открыть, обучение наладить… Люди способные к этому, вон Булат хвастался, что Милюнэ уже почти всю азбуку выучила. Врачей нет: больно много кашляющих, видно, чахотка тут свирепствует. Да и с жильем у них худо. Безруков вспомнил ярангу Тымнэро. У иной собаки конура получше, чем яранга.
Впереди показались прочертившие небо мачты анадырской радиостанции. А уже за ними - черные дымки из труб и желтые глазки окошек.
Подъехали к домику Булатова. Хваан встретил их на воле, пытливо взглянул в глаза товарищу.
Безруков с ободряющей улыбкой ответил на его спрашивающий взгляд:
- Рано еще нам в Индию собираться!
Вихри враждебные веют над нами…
- А что такое - веют? - спросила Милюнэ.
Булатов задумался. Почему, действительно, веют? Веют зерно на току, вот это он доподлинно знал.
- Так надо, - твердо ответил Булатов. - Песня революционная, и каждое слово проверено и поставлено для дела.
Милюнэ понимающе кивнула.
Они вполголоса еще раз спели первый куплет:
Вихри враждебные веют над нами,
Черные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
- А что такое - роковой?
- Ну что ты все выспрашиваешь? - сердито ответил Булатов. - Ты должна понимать - песня-то революционная, а что в революционном движении главное? Что Безруков говорил - конспирация! Тайна. Чтобы враг заранее не распознал намерения пролетариата…
- А мне нравится это слово - "пролетариат", - тихо сказала Милюнэ.
Булатов вопросительно посмотрел на свою подругу.
- Я вот кем была? - продолжала Милюнэ. - Сначала Треневы просто кричали мне - эй! А сами друг другу говорили - господин, госпожа, а то и мадам… А мне - эй! Даже когда дали тангитанское имя Маша, все равно чаще кричали - эй! Будто собаку окликали… А это хорошо - пролетарий. Пролетарий Милюнэ. Знаешь, когда захочешь меня нежно-нежно назвать, говори мне - пролетарий. Так тихо, нежно произнеси - пролетарий Маша… Хорошо?
Булатов почесал голову. Милюнэ частенько озадачивала его неожиданными суждениями. Способная она, уже бойко складывала слоги и читала по складам.
- Есть такой лозунг, - сказал Булатов, поглаживая плечо Милюнэ, - его выдвинул вождь рабочего класса Карл Маркс: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
Милюнэ широко раскрытыми глазами посмотрела на Булатова:
- Так и сказал - пролетарии всех стран, соединяйтесь?
Булатов кивнул.
- Как хорошо сказал! - с изумлением прошептала Милюнэ. - Так это же он про нас с тобой!
- Да не в этом смысле говорил Карл Маркс, - усмехнулся Булатов. - Смысл этого призыва в том, чтобы пролетарии всех стран, всего мира объединились для борьбы против богатых, против тех, кто сосет кровь рабочего класса. Поняла?
По вечерам в домик к Булатовым приходили Безруков и Хваан.
В этот вечер они оба были озабочены и молчаливы. Поев и принявшись за чаепитие, Безруков как бы походя спросил:
- Ну как, Машенька, твои успехи в грамоте?
- Уже слоги складывает, - с гордостью за жену ответил Булатов. - Вот тут тетрадка. Страсть как любит писать! Просто удивляюсь!
- Это правда? - с интересом спросил Безруков, быстро переглянувшись с Хвааном.
- Правда, - бесхитростно ответила Милюнэ. - Как будто вышиваю по оленьей шкуре что-то красивое…
- После победы революции, может, и писателем станешь, - заметил Хваан.
- А это что? - нахмурившись, спросила Милюнэ.
- Человек, который пишет книги, - пояснил Хваан.
- Так сколько надо знать, чтобы книгу написать! - ответила Милюнэ.
- Выучишься! - уверенно ответил Хваан.
- Учитель у меня хороший, - с гордостью произнесла Милюнэ. - Хорошо меня учит. Рядом. Когда он рядом, я хорошо понимаю все…
- Машенька! - укоризненно заметил Булатов.
Ему и впрямь было неловко перед товарищами, но он не сердился на Милюнэ. Слушая ее болтовню, поглядывая на нее, он снова чувствовал комок в горле и подступающие к глазам слезы.
- Ты, Булат, наоборот, должен гордиться, что твоя жена так политически выросла, - наставительно сказал Безруков. - Это же важно. У нас не так много людей, которые могут принести настоящую, реальную помощь общему делу. А события решительные приближаются.
- Так она не все в правильном смысле понимает, - смущенно признался Булатов, виновато глядя на Милюнэ.
- Все как надо понимает! - решительно заявил Безруков.
Пока Милюнэ мыла посуду, мужчины вполголоса разговаривали.
- Пришли какие-то особо секретные телеграммы на имя Громова, - говорил Хваан. - По глазам Учватова видел, что это так. Когда принимал, запер комнату и один сидел. Даже охрану выставил за дверь. Сам лично понес в канцелярию, никому не доверил. Обычно ленится по холоду ходить, посылает кого-нибудь из охраны. А тут сам поперся.
- Пьяный Струков проговорился, будто предупреждение пришло из Петропавловска о существовании заговора в Ново-Мариинске. Даже сообщили имена возможных участников заговора. Но это только предположение.
- Громов распорядился усилить охрану канцелярии, да и к своему дому приставил милиционера на ночь. Ходит, топчется, бедняга, всю ночь, мерзнет.
- Да и Струков зашнырял кругом. Чуть ли не все дома обошел. Должно быть, ищет заговорщиков.
- Любым способом нам надо разузнать содержание этих телеграмм, - сказал Безруков.
- Не влезешь ведь в сейф, - заметил Хваан.
- Думать надо, - вздохнул Безруков.
По свежему снегу Тымнэро пошел к Алюмке.