- Успокойтесь, Агриппина Зиновьевна, - сказал Каширин так, словно ничего особенного не произошло. - Две плитки черного чая - это еще не все счастье на земле. Лучше поглядите-ка, какую работницу я к вам привел…
С этими словами он слегка подтолкнул вперед засмущавшуюся Милюнэ.
- Входите в комнату, - пригласила Агриппина Зиновьевна.
Она искоса быстро взглянула на чукчанку и не увидела в ней ничего особенного. Но в комнате, когда Агриппина Зиновьевна пристальнее рассмотрела будущую работницу, она не могла не поразиться. Доброта так и лучилась от всего ее облика, от выражения лица, чуть округлого, мягкого, глаз, светящихся внутренним теплом.
- Как тебя зовут? - спросила Агриппина Зиновьевна.
- Милюнэ…
Голос был низковатый, глубокий.
- Что это значит?
- Заяц вроде бы, - пояснил Каширин. - Да что имя, вы на нее поглядите!
- А можно Машей звать? - вступил в беседу Тренев. - Зайчихой такую прелесть звать как-то… не очень… Словом, Маша было бы для нее неплохо… А, Груша?
- Ну что же, можно и Машей звать, - медленно согласилась Агриппина Зиновьевна. - Только вот делать она, видно, ничего не умеет.
- Да научите ее в два счета! - горячо заговорил Каширин. - Это же такой сообразительный народ! Вы только представьте себе, Иван Архипыч, ее дядя грамоту чукотскую изобрел!
- Петр Васильевич, вы в своих симпатиях к дикарям черт знает до чего можете договориться, - со снисходительной улыбкой заметил Тренев.
- Ну вот - не верит! - сокрушенно развел руками Каширин. - Вы мне скажите, Агриппина Зиновьевна, что надо делать, а я ей переведу.
- Стирать покажу как, - сказала Агриппина Зиновьевна. - Жить будет на кухне, там можно закуток отгородить.
Пока Агриппина Зиновьевна учила Милюнэ, мужчины курили и разговаривали.
- Поручение комитета почетное и важное, - солидно говорил Иван Тренев. - Я даже вам несколько завидую: вы избраны делегатом и вам поручено подобрать еще двух представителей.
- Хозяином Чукотки является прежде всего народ, - сказал Каширин. - Вот этого главного никак не может понять ни ваш комитет, ни Петропавловск. В этом-то и был смысл свержения самодержавия. Главная идея - народовластие.
- Конечно, конечно, демократия, - закивал Тренев, - так-так-так… Но избранный народом комитет олицетворяет, так сказать…
- Ни хрена он не олицетворяет, - отрезал Каширин. - Вы поглядите на эти рожи. Есть ха-ро-шая идея!
- Какая же? - насторожился Тренев.
- Отобрать все склады, все товары, все рыбалки - все в пользование народа! - резко сказал Каширин. - Народ должен владеть всем.
Тренев испуганно огляделся, но быстро взял себя в руки и с вымученной улыбкой ответил:
- Для вас народ - это нечто идеальное… А вы поглядите вокруг. Ну, кому вы отдадите склады? Пьяницам и картежникам?
- Боитесь? - усмехнулся Каширин. - Вижу, что боитесь. А народ, он не такой, как вы думаете. Царя-то кто скинул? Неужто чиновники да адвокаты? Или офицерье, продававшее Россию немцам?.. Вот чую, что в России происходит совсем другое, чем в нашем Ново-Мариинске. Чую - есть сила, только не знаю, какая.
Тренев внимательно слушал Каширина.
- В Петроград бы, - вздохнул Каширин. - Там главное дело делается.
- Можете и в Петроград податься, - кивнул Тренев, словно от него самого зависело, куда направиться Каширину.
Каширин поднял глаза на Тренева.
- Знаю, костью я застрял у вас тут поперек горла… Лишь бы уехал - куда угодно: в тундру, в Петропавловск, во Владивосток, в Петроград. Но я скажу вот что, гражданин Тренев: я уеду - другие приедут. И такие, которые знают, что делать, с какого краю взяться за жизнь, чтобы все тут перевернуть.
Милюнэ и Агриппина Зиновьевна вошли в комнату, Каширин широко раскрыл глаза и от удивления поцокал языком. Не менее его пораженный, Тренев затакал:
- Так-так-так… Так-так-так… - и затеребил свою рыжеватую бородку.
Милюнэ облачилась в старое платье Агриппины Зиновьевны, которое на ней сидело словно богатое, самое красивое в мире платье.
- Королева! - выдохнул Тренев.
- Ну, Милюнэ, - хмыкнул Каширин, - затмила ты всех ново-мариинских красавиц!
- В бане помоем - будет у меня самая лучшая горничная в Ново-Мариинске, - заявила Агриппина Зиновьевна.
Проводив Теневиля и Каширина в дальний путь, Милюнэ перебралась к Треневым. Хозяйка потребовала, чтобы Милюнэ больше не носила кэркэр, и Милюнэ теперь ходила в облезлой заячьей шубейке, повязывая голову платком.
Работы оказалось не так много. Через несколько дней Милюнэ уже умело растапливала большую печку, разводила огонь в плите, ставила самовар и, приготовив все на небольшом медном подносе, украшенном драконами и длиннохвостыми птицами, вносила утреннюю еду в комнату. Агриппина Зиновьевна любила завтракать в постели, капая на простыни чаем и сладкой американской патокой - меляссой.
Этот обычай хозяйка завела с появлением Милюнэ и приохотила к нему и своего мужа.
Потом Милюнэ доедала остатки барского завтрака, вылизывая блюдо с меляссой с таким тщанием, что его больше и не надо было мыть. Вроде бы вдоволь было еды в доме, но она была какая-то легкая, словно игрушечная, и Милюнэ с удивлением прислушивалась к своему нутру, всегда ощущая легкий голод и странную пустоту в желудке.
Первые дни Милюнэ часто ходила в ярангу Тымнэро и рассказывала Тынатваль о странных обычаях тангитанов.
С едой в яранге Тымнэро по-прежнему было худо. Каюр Ваня Куркутский поделился остатками прошлогодней рыбы, и подруга угостила Милюнэ рыбьими головами.
Когда Милюнэ вернулась в треневский дом, Агриппина Зиновьевна повела носом, как собака, почуявшая оленье стадо, приблизилась, сморщила нос и сердито сказала:
- Не смей больше ходить в ярангу! Завтра же помоешься в бане - и чтобы никаких посещений грязных родичей!
Милюнэ с утра натаскала с Казачки воды, наполнила большой вмазанный в печь котел, две железные бочки, зажгла огонь.
В бане становилось теплее.
В самом же доме Треневых готовилось угощение.
После полудня в баню направились Тренев и Грушецкий, прихватив с собой ведро квасу и березовые с осени заготовленные веники, которые хранились в сенях под потолочными перекладинами. Снимая их оттуда, Милюнэ вдохнула до боли знакомый запах березового стланика на берегу реки Танюрер - невольное напоминание о навсегда ушедшем счастливом детстве.
В баню невозможно было войти - такая там стояла жара.
Возбужденно переговариваясь, Грушецкий и Тренев раздевались в предбаннике. В ожидании приказаний Милюнэ сидела у полуотворенной двери и с изумлением глядела, как разоблачались тангитаны. Сначала они скинули шубы, сняли шапки и валенки. Остались во всем белом. Посидели некоторое время, как бы привыкая к жаре. Первым скинул последнюю рубашку рыбопромышленник Грушецкий.
Оба тангитана скрылись в клубах пара в главной банной комнате, и вскоре оттуда раздались вопли и стоны, свистящий звук рассекаемого распаренным веником жаркого, насыщенного паром горячего воздуха.
Несколько раз Грушецкий и Тренев выбегали окунуться в прорубь, растягивались на лавках в предбаннике, не обращая внимания на Милюнэ, пили большими глотками квас, настоянный на тундровой морошке, и, уже еле волоча ноги, снова скрывались в жаркой комнате.
Наконец мужчины вымылись, оделись в чистую одежду.
Пришла Агриппина Зиновьевна с большим эмалированным белым тазом.
- Ты тоже будешь мыться, - сказала Агриппина Зиновьевна, произнося слова медленно и ясно, и показала, что надо раздеться.
С бьющимся сердцем Милюнэ разделась.
Агриппина Зиновьевна внимательно оглядела Милюнэ, провела ладонью по коже живота и восхищенно произнесла непонятные слова:
- Атлас, шелк.
Стена горячего воздуха остановила Милюнэ на пороге. Верхушки легких ошпарило паром. В глазах защипало, удивительно было, что глаза чувствовали жар.
Агриппина Зиновьевна взяла Милюнэ за руку и потянула за собой, приговаривая:
- Идем, идем, не бойся…
Тангитанская женщина распласталась на верхней полке, замочила в тазу березовый веник и позвала Милюнэ.
- Иди сюда! Вот гляди - бей меня вот так, так и еще так!
- Давай! Давай! - кричала Агриппина Зиновьевна, подставляя под удары разные части своего пышного тела.
Обливаясь потом, застилавшим глаза, щекотавшим кончик носа, Милюнэ хлестала тангитанскую женщину. Ей казалось, что она во сне.
Наконец, вздрогнув всем телом, Агриппина Зиновьевна обмякла, расслабилась.
- Довольно, Маша…
Отдышавшись в предбаннике и осушив полведра квасу, хозяйка показала Милюнэ, как мыться, и даже соблаговолила окатить ее холодной водой.
Натянув на вымытое до скрипа голое тело матерчатую одежду, Милюнэ почувствовала себя такой легкой, что казалось: разбегись - и взлетишь, как птица.
У Треневых уже шел пир.
- Хлебни-ка после бани. - Тренев поднес Милюнэ налитую до краев рюмку.
Милюнэ беспомощно огляделась. Она в жизни не пробовала дурной веселящей воды, хотя вдоволь нагляделась на пьяных.
- Дурень ты, - спокойно сказала Агриппина Зиновьевна мужу и отобрала рюмку. - Научишь пить, потом хлопот не оберешься.
- Вы совершенно правы, - заметил Сосновский, - дикарь быстро привыкает к спиртному. Оно для него как наркотик. Потом душу готов прозакладывать за глоток.
- На ней, на водке, и держится вся чукотская торговля! - воскликнул больше всех опьяневший председатель комитета Мишин.
Милюнэ вышла в кухоньку.
Отсюда ей хорошо был слышен разговор.
- Маша! Маша!
Милюнэ сообразила, что это ее зовут. Трудно привыкать к новому, незнакомому имени.
Она быстро вошла в комнату и остановилась в дверях, встретив стену пытливых глаз.
- Ну что, видели, господа? - торжествующе спросила Агриппина Зиновьевна.
- И где же вы раздобыли такую прелесть? - спросил Оноприенко.
- В королевстве Армагиргина, - ответил Тренев. - Привез ее дальний родич нашего каюра Тымнэро.
- Хороша, хороша, ничего не скажешь. - Мишин встал и потрепал девушку по щеке липкой ладонью.
- Ладно, ступай, Маша, - величественно кивнула хозяйка.
Как смотрели тангитаны на нее! Пронизывали острыми глазами, светлыми, колючими, словно ледяными сосульками.
Несмотря на жарко натопленную кухню, Милюнэ вдруг почувствовала проникающую под матерчатую жесткую одежду стужу одиночества. Уйти бы сейчас в ярангу Тымнэро, посидеть у вольного пламени, не заключенного в каменный мешок, погреться теплым дымом, послушать знакомый чукотский разговор.
- Машка! Неси строганину!
Милюнэ проглотила возникший в горле комок и, стараясь быть спокойной, внесла тазик со строганиной в комнату.
Как тонка тангитанская матерчатая одежда! Сквозь нее все чувствуешь, словно ничего на тебе нет.
Милюнэ торопливо поставила блюдо и вышла на кухню. Устало опустившись на жесткую лежанку, вытерла вспотевший от волнения лоб и снова услышала:
- Машка! Самовар!
Это было чудовищное сооружение - огромное, тяжелое, угрожающе полное каких-то внутренних звуков. Самовар стоял на краю плиты, горячий, с синеющими углями в дырчатом поддоне.
Милюнэ ухватила его обеими руками и потащила в комнату…
Гости понемногу расходились. Оставались игроки в карты.
Они смачно и много курили, пили чай и лишь изредка произносили непонятные слова. Сама Агриппина Зиновьевна играла и громко покрикивала на мужа.
Музыкальный ящик возбудил у Милюнэ любопытство и страх. Когда крутили ручку, внутри что-то поскрипывало и стонало. Из широкой трубы вылетал хриплый женский голос.
Что же будет дальше с ней?.. Еды, точнее остатков от хозяйского стола, было куда больше, чем она могла съесть. Она припасла мятую жестянку, куда складывала остатки, чтобы передать Тымнэро. Вспоминались голодные годы на берегу большой реки, думалось о будущем, о завтрашнем дне, когда начнется все сначала - тяжелые ведра с водой, стирка, черный пачкающий уголь, зола, при легком дуновении летящая в рот и ноздри… А что же дальше? Что будет дальше?
Слезы накатывались и тихо капали на лоскутное одеяло, о котором еще несколько дней назад Милюнэ не могла и мечтать… Но что дальше?
Вдруг Милюнэ почудилось, что кто-то вошел в кухню. Это был хозяин. Он ощупью пробрался к котлу с талой водой, зачерпнул ковшом и долго пил, икая и кряхтя.
Напившись, сунул ковш в котел. Легко звякнула жесть.
Милюнэ, сердцем чуя опасность, смотрела на хозяина сквозь полузакрытые глаза.
Тренев быстро оглянулся на дверь и шагнул к лежанке. Милюнэ вся напряглась, задержав дыхание.
Тренев подбирался все ближе. Спасительное одеяло, отделявшее Милюнэ от хозяина, сползло на пол. Самое противное было то, что Тренев пытался лизнуть в губы, обдавая запахом перегара, пищи, табака. Тошнота подступила к горлу Милюнэ, наполнила рот горечью.
- Ах ты рыбья душа!
Тренев так и застыл, словно неожиданно прихваченный морозом.
Милюнэ почувствовала, как Агриппина Зиновьевна изо всех сил ударила мужа.
Сжавшись в комочек, Милюнэ ожидала своей доли наказания. В лучшем случае ей придется расстаться с местом.
На восходе солнца Агриппина Зиновьевна, утомленная, охрипшая от ругани, уснула.
Глава четвертая
В отношении снабжения товарами и продовольствием Чукотка в 1917 году опять была отдана на откуп американским капиталистам. Камчатский областной комиссар телеграфировал краевому комиссару Русанову, что в качестве снабженца Чукотки может быть рекомендован Олаф Свенсон. В 1917 году Свенсон завез на Чукотку товаров и продовольствия на сумму 5784 доллара.
ЦГАДВ
Ранним утром Милюнэ разбудил глухой взрыв.
Будто сдвинулась сама земля, весь низменный правый берег Анадырского лимана, на котором располагались дома Ново-Мариинского поста.
Наскоро одевшись, Милюнэ выбежала из дома.
К лиману с криком бежали люди:
- Пошел лед! Лед тронулся!
Большие торосы, грядой возвышавшиеся у самого берега, шевелились, терлись друг о друга, валились и двигались, ровняя галечный берег, подхватывая с собой всякий мусор - тронутые ржавчиной жестяные консервные банки, пустые бутылки, обрывки тряпок, куски облезлой шерсти, олений волос, собачье дерьмо - все, что было спрятано под снегом.
Освобождение Анадырского лимана ото льда значило, что по-настоящему кончилась полярная зима, пришло короткое, но долгожданное лето с кораблями, новыми людьми, новостями, газетами годичной давности, но все же газетами, и новыми товарами… Через месяц начнется страдная пора на Анадыре-реке - путина, великая рыбная ловля.
Комитет общественного спасения распределил участки между промышленниками и владельцами сетей.
Сооне и Грушецкий остались при прежних рыбалках, хотя требовали отведения новых участков. Тренев осторожно намекнул другу, что нынче не время спорить и требовать.
Мир и спокойствие воцарились в анадырском комитете после отъезда Каширина. По-прежнему собирались у Тренева, играли в карты и обсуждали будущее Чукотки.
Милюнэ тайком от хозяйки бегала к Тымнэро.
- Самая главная еда у них называется котлет… Для приготовления берут мясо, срезают кости, а потом кусками суют в железную машинку навроде челюстей. Глотает машинка это мясо, жует, а с другой стороны выпускает…
- Что ты говоришь, Милюнэ? - Тынатваль сморщила в брезгливой гримасе лицо.
- Это правда! - уверяла Милюнэ. - С другой стороны машинки выходит измельченное мясо. Разве только без дурного запаха.
- И как нутро у них не выворачивает от такой еды! - осуждающе замечала Тынатваль.
- А то есть у них другая чудная еда - длинная, как веревка, а изнутри пустая, макарон называется, - продолжала Милюнэ.
Как не хотелось уходить из яранги, но надо было - Агриппина Зиновьевна не любила, когда Милюнэ надолго отлучалась.
Обычно после ухода поздних гостей Милюнэ мыла посуду и слушала жаркие споры хозяйской четы. Она уже кое-что понимала и догадывалась, что Агриппина Зиновьевна попрекала своего мужа. Тренев защищался и, кажется, оправдывался.
- И кончится дело тем, что ты останешься на бобах! Сейчас самое время лезть вперед, к власти! Все боятся, никто не знает, что будет дальше. А мое сердце чует - по-старому уже не будет! Те, кто похрабрее да порасторопнее, - те и вылезут.
- Что-то таких у нас на Анадыре не видать, - заметил Тренев.
- Вот и хорошо - этим надо и пользоваться!.. Представь себе, Вань… Проходит смута, настает спокойствие и твердость власти, а ты - губернатор Чукотки. Вся пушная торговля в наших руках, Каширин копает для нас золото, дикари платят ясак… Зимой будем уезжать в Калифорнию или во Флориду… Эх, какую жизнь упускаешь, Вань!.. Может быть, это наш последний шанс.
Обогнув остров Алюмка, моторно-парусное судно "Полар Бэр" торгово-промышленной компании Гудзонова залива медленно, словно на ощупь, пробиралось к мысу Обсервации.
Тренев неторопливо одевался, соображая, как ему держаться с американцами.
Можно будет обойтись строго - внушить капитану, что заход в территориальные воды России без особого разрешения властей грозит штрафом… А можно вообще об этом не заговаривать, тем более что американцы никогда не испрашивали разрешения на заход в чукотские воды, считая это излишним… В Ново-Мариинске английский знали двое - Тренев и бывший американский моряк норвежского происхождения Волтер. Третий знаток английского - Каширин - в отъезде.
Тренев тщательно побрился, побрызгался остатками одеколона, надел суконный сюртук и критически оглядел себя в зеркало. Не мешало бы постричься, но времени на это уже не было.
Глядясь в зеркало, Тренев представлял себя во фраке, как мечтала Агриппина Зиновьевна, в цилиндре, в руках черная трость с белым набалдашником из моржовой кости. Именно из моржовой, а не из слоновой…
На берегу уже была приготовлена лодка - утлое суденышко, щедро залитое черным варом. Лодка принадлежала Волтеру и, это означало, что и он поплывет на судно. Кроме Тренева, в лодку сели Желтухин, Сосновский, Грушецкий и Бессекерский.
Шел прилив, и надо было грести изо всех сил, чтобы не промахнуться, не проскочить мимо корабля. На весла сели Бессекерский и Волтер.
Стоявший на носу Сосновский ловко ухватил брошенный с корабля конец.
Шхуна была знакомая, но капитан новый. Он встретил у борта представителей местной власти. Не успели все поздороваться с капитаном, как Тренев услышал знакомый голос.
- Мистер Тренев! Рад вас видеть здоровым и живым!
Тренев поднял голову и увидел на капитанском мостике старого знакомого Олафа Свенсона. Американец, не очень представительный с виду, был одет, как простой матрос.
Олаф умел располагать к себе людей. Он не гнушался чашкой чая, поданной грязными руками эскимосской хозяйки, входил в яранги не зажимая носа, знал эскимосский и чукотский языки в пределах, достаточных для торговых сделок.