Наискось от председательского стола сидел бледный радист Асаевич. Голова у него шла кругом от противоречивых телеграмм и слухов. Порой ему казалось, что он видит какой-то странный затянувшийся сон - проснется он в своей каморке, и все станет на прежние места. Снова Царегородцев будет занимать место за главным столом в уездной канцелярии, в сенях будут толпиться торговцы и промышленники, богатые оленеводы, мелкие анадырские мещане, промышляющие ростовщичеством, тайной скупкой пушнины за водку, золотоискатели в ожидании разрешения на старательство и разведку драгоценного металла.
Совсем еще недавно все сидели в строгом порядке, соблюдая свое место в небольшом анадырском обществе, и Асаевич отлично знал, как с кем разговаривать.
Вот пришел Иван Тренев. "Лис Тренев", как за глаза называли его многие в Ново-Мариинске. Сходство с лисой-огневкой подчеркивала рыжеватость волос, бородки и даже бровей Ивана Архиповича. Глухая ненависть шевельнулась в душе Асаевича. Как он мог тогда поддаться уговорам этого хитреца, скрыть телеграмму от законных представителей власти да еще согласиться возглавить Комитет общественного спасения? Какой из него председатель? В этом, правда, быстро убедились все члены комитета. Он легко уступил место Ивану Мишину, бывшему делопроизводителю полицейского управления. Низкорослый, лысоватый мужчина, которого все за глаза звали Ванькой, теперь принял важный вид и надулся, как пузырь. Даже голос у него заметно изменился. Когда смещали Асаевича, много толковали о демократии и о том, что надо прислушиваться к голосу народа. Но больше прислушивались к телеграммам из Петропавловска, где настойчиво советовалось Комитету общественного спасения Ново-Мариинска оставить у власти Царегородцева… Эти телеграммы насторожили всех анадырских политиков, и Тренев, теребя жиденькую рыжеватую бородку, задумчиво повторял:
- Так-так-так… Так-так-так…
Вошел Петр Каширин, и все притихли, как бы сжались. Асаевич не совсем понимал силу этого человека, у которого, знал, за душой ничего не было, кроме кайла, остро отточенной лопаты да старательского лотка.
Последним явился Мишин и положил на стол потертый тощий кожаный портфель. Обведя собравшихся строгим взглядом, он сказал:
- Господа!
Каширин громко крякнул, насмешливо посмотрел на Мишина. Бывший царский делопроизводитель отвел взгляд и поправился:
- Граждане! Приближается лето. Продовольственные запасы в уезде истощены, а источники их восполнения остаются до сих пор неизвестными. У нас нет связей с торговым домом Чурина из Владивостока. Братья Караевы, находящиеся на мысе Восточном, не отозвались на наши запросы.
- Однако вся надежа на рыбу, - сказал рыбак Ермачков, хитро взглянув на анадырских рыбопромышленников - молчаливого, флегматичного японца Сооне и благообразного, дородного Грушецкого.
Без Ермачкова не обходилось ни одно примечательное событие в Ново-Мариинске. Он умел проникать всюду и в нужное время, хотя его никогда никуда не звали.
- Моя имей опизатерьства, - с удивительной для него быстротой отозвался Сооне, - моя давай рыба компания, моя своя рыба нет!..
- Сооне-сан прав, - заговорил сытым басом Грушецкий. - У каждого из нас есть свои обязательства перед компанией, и выловленная нами рыба, если бог ее нам пошлет, будет полностью отправлена заказчику.
Иван Тренев, теребя бородку, медленно поднялся с места.
- Граждане, - заговорил он негромко, но проникновенно. - Новая Россия ждет помощи от деловых людей, от людей, готовых поступиться личным благополучием во имя спасения общественного порядка. Мы все ждем от промышленников и коммерсантов деловых предложений.
Все молчали, и каждый посматривал на другого.
Тренев понимал, что ни один из них не отважится на то, чтобы сказать действительно дельное. Все они - даже те, кто корчил из себя настоящих хозяев, - на самом деле таковыми не являлись, представляя в Ново-Мариинске и во всей анадырской округе крупные торговые фирмы.
Иван Мишин оторвался от замусоленных бумажек и громко спросил:
- Кто первый?
- В чем первый? - переспросил Каширин.
- В том, чтобы, значит, поступиться личным, - растерянно пробормотал Мишин.
- Да речь не об этом, - перебил его Грушецкий. - Гражданин Тренев, видимо, хотел сказать о том, что надо изыскать другие источники для продовольственного снабжения. Могу вам указать на такие источники.
Все присутствующие с оживлением повернулись в его сторону.
- Рыбопромышленным оборудованием, сетями, лодками, кунгасами и катерами нас может в обилии снабдить Япония, - продолжал Грушецкий, - а все остальное даст Америка.
- А за какие шиши? - насмешливо спросил Ермачков.
- За ту же рыбу и пушнину, - спокойным деловым тоном ответил Грушецкий. - И если хотите знать мое мнение, гражданин Тренев, то именно нынешнее наше положение открывает огромные возможности.
Тренев слушал Грушецкого с тайной завистью: тот сумел сказать прямо и с достоинством о том, что Тренев побаивался сказать все эти месяцы.
- Граждане!
Это был Каширин.
- Граждане! - повторил он. - Да вы думаете о том, что говорите? В России - свобода! Свобода для всего народа, как это заявлено. А это значит, что весь народ должон решать, как жить дальше. Почему же у нас, в Ново-Мариинске, этого нет? Отчего это у нас у власти все те же люди - Мишин, Асаевич и этот еще? - Каширин небрежно кивнул в сторону Царегородцева.
- Петропавловск предписывает, - нервно заговорил Мишин, - чтобы в уезде была крепкая власть. Вот здесь у меня телеграмма, подписанная Добровольским и Емельяновым…
- Эти господа хорошо мне известны, - оборвал Мишина Каширин. - Они как были царскими слугами, так ими и остались. Того, что вы предлагаете, господин Грушецкий, не будет. Народ не позволит распродавать по кускам Россию иностранцам…
- Ну и с голоду подохнет ваш народ! - со злостью заметил Грушецкий.
- А вот не подохнет! - с вызовом ответил Каширин. - Сколько лет голодали, терпели - еще год потерпим, но Россию продавать по кускам не дадим! Да вы спросили, господа хорошие, хоть одного чукчу или эскимоса, что им надобно? Это же они тут живут, и здесь ихняя земля!
Сооне-сан в испуге завертел коротко остриженной головой.
- Граждане! - Иван Мишин поднялся с председательского места. - Что касается привлечения дикарей к управлению, то просвещенные государства, как известно, этого не делают для блага самих же дикарей.
- А не лучше ли запросить по этому важному вопросу Петропавловск? - предложил Тренев. - У них есть связь с Хабаровском и Владивостоком. Они-то уж знают, как поступать.
- Вы что же, ничего не слыхали? - обернулся к нему Каширин. - Хоть Петропавловский комитет и называет себя новой властью, но он не спешит расстаться со старыми порядками. Я официально ставлю на голосование комитета предложение об аресте господина Царегородцева и всех старых чиновников как уездного, так и полицейского управлений!
Каширин стоял бледный, но всем своим видом выражал решимость.
Японец зашевелился и простонал:
- Моя борьной, моя ходи домой… Моя очень борьной…
Сооне поднялся и стал пробираться к выходу.
Проводив взглядом уходящего, Тренев примирительно сказал:
- К чему такие крайности, гражданин Каширин? Ежели мы всех начнем сейчас арестовывать да сажать в тюрьму, кто останется? Надо искать пути сотрудничества и объединяться на основе общей идеи…
- Объединишь волка с оленем, - проворчал Каширин и сказал: - Я настаиваю на голосовании.
Проголосовали. Большинство высказалось против ареста, остальные воздержались, в том числе и Иван Тренев.
- Следующий вопрос, который нам надо обсудить, - продолжал деловитым тоном Мишин, - это выборы делегатов на съезд представителей в Петропавловск.
- Послать Каширина! - выкрикнул учитель Сосновский, давно забросивший педагогическую деятельность и понемногу спивавшийся. - Пусть он там и митингует.
- Хотите избавиться от меня? - усмехнулся Каширин. - Но ведь я вернусь…
Большинством голосов представителем на съезд был избран Петр Васильевич Каширин.
- Все равно от своего не отступлюсь, - хмуро заявил Каширин.
По Ново-Мариинску, по домишкам, по купеческим, большей частью закрытым по причине отсутствия товара, лавкам, у проруби на Казачке, где бабы брали воду, пронесся слух: Каширин поднимает восстание против Временного правительства.
Сам Каширин загадочно улыбался и о чем-то часто совещался со своим другом Аренсом Волтером, занимавшимся починкой металлических изделий - от примусов до оружия. Аренс Волтер - норвежец - служил на американских судах. Несколько лет назад был списан на берег здесь, в Ново-Мариинске, капитаном, которому не понравились его проповеди о всеобщем христианском братстве. Поначалу Аренс Волтер намеревался основать первую на Чукотке баптистскую общину, но встреча с Петром Кашириным переменила понемногу его взгляды…
- Ваня, скажи, что будет? - пытала Агриппина Зиновьевна мужа.
Но Тренев ничего определенного не мог сказать. Никто не знал точно, что происходит в Петропавловске, во всей России. Телеграммы противоречили одна другой.
- Насчет Каширина все враки, - успокоил жену Тренев.
Легкий на помине Каширин постучался в дом Тренева.
- Здорово, коммерсант! - иронически приветствовал он торговца, зная, что Тренев любит называть себя так, отделяясь от всех других. - По делу я к тебе пришел, - сказал Каширин. - Надобно мне кумачу аршин двадцать.
- На что тебе столько? - удивился Тренев. Красный кумач в основном шел на женские камлейки и расходился довольно туго. - Иль камлейки будешь шить?
- Не на камлейки, а на флаги и лозунги, - пояснил Каширин. - Праздничное шествие будем проводить первого мая.
- Пасхальное, что ли? - заинтересовалась Агриппина Зиновьевна.
- Красная пасха, - ответил с улыбкой Каширин. - Праздник рабочего люда.
- Откуда этот обычай? - с любопытством спросил Тренев.
- От чикагских пролетариев, - ответил Каширин.
- Чудное говорите, Петр Васильевич, - пожала плечами Агриппина Зиновьевна. - Кто же будет праздновать здесь, в Ново-Мариинске?
- Рабочие будут праздновать и туземное население, - ответил Каширин.
Ранним первомайским утром жители Ново-Мариинска увидели странное шествие, двигавшееся со стороны дальнего конца поселка, где между кучкой яранг и кладбищем селились чуванцы и другой бедный люд Ново-Мариинского поста.
Кто-то из баб истошно закричал:
- Идут, идут разбойники! Дикари двинулись!
Всего шло человек пятнадцать. Впереди важно вышагивал Каширин. Куркутский и Волтер держали длинное полотнище, на котором белой краской было написано: "Вся власть трудовому народу и туземцам!" На другом полотнище выведено: "Да здравствует революция! Долой царских чиновников и эксплуататоров".
Отец Николай, только что отслуживший раннюю обедню, во всем церковном облачении стоял на подтаявшем сугробе, чтобы лучше видеть.
Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Вставай на борьбу, люд голодный! -
громко пел Петр Васильевич Каширин, и ему громко вторил, перевирая слова, Волтер.
У крыльца уездного правления Каширин повернулся к собравшимся и громко крикнул:
- Долой царских прихвостней и кровопийц трудового народа!
- С этой свободой как бы он вправду не поднял свой "люд голодный", - мрачно произнес Желтухин. - Люди озлоблены, жрать нечего. Поднеси спичку - вспыхнут.
- Вот и надо дать им возможность выпустить пар, - сказал Тренев, пряча улыбку. - Пусть митингуют, тешат себя.
Между тем процессия остановилась на берегу Казачки, где из снега торчали борта зимовавшего кунгаса. Взобравшись на кунгас, Каширин простер руку над толпой и заговорил.
Издали было плохо слышно, и люди с крыльца уездного правления, стоявшие кучками у своих домов, понемногу собрались позади участников демонстрации.
- Граждане и товарищи! - говорил Каширин. - Сегодня впервые в жизни чукотский край празднует Первомай, праздник трудовых людей всего мира! Оглянитесь вокруг. Какая нищета и несправедливость окружают нас! Из революционного Петрограда к нам пришла весть о свержении самодержавия, об установлении народной власти. А на самом деле что мы видим? Люди, которые должны сидеть в тюрьме или на каторге замаливать свой грех перед народом, свободно разгуливают по Ново-Мариинску. Мало этого, они еще и входят в комитет. Дорогие сограждане Анадырского края и всей Чукотки! Смертельная опасность нависла над нашим краем. Враги новой России из алчных своих побуждений, ради сохранения своих привилегий готовы продать Чукотку и все окраины нашей родины иностранному капиталу. Не дадим в обиду родную землю!
- Не дадим! - крикнул Ваня Куркутский.
- Не дадим! - крикнул Волтер, резко взмахнув своим плакатом.
После речи Каширина процессия спустилась на лед лимана. Прошествовав вдоль гряды торосов, демонстранты стали потихоньку расходиться, пока из всей толпы не остались лишь те, кто нес знамена и лозунги.
Они поднялись у коммерческих складов и направились к домику Аренса Волтера, где запасливый норвежец приготовил нехитрое угощение.
Каширин аккуратно спрятал флаги и транспаранты в кладовую, прикрыл для верности сверху линялыми оленьими шкурами и сказал:
- Еще нам пригодится красное знамя.
За строганиной рыбак Ермачков и младший брат Ивана Куркутского Михаил, обучавшийся грамоте у марковского священника, расспрашивали Каширина о будущем и с сомнением и недоверием переглядывались, слушая его горячие речи.
- У нас будет пролетарская республика! Погодите немного, дайте расшевелить народ. Эх, ну почему не пришел Тымнэро?
- Темный он совсем, - авторитетно заявил Ермачков. - Забитый да робкий.
- Для таких и революция! Чтобы поднять людей с коленей, - заявил Каширин.
Первомайская демонстрация напугала анадырский комитет, никто не хотел собираться на заседания, чего-то выжидали в своих домишках.
В ночи далеко светился огонек костра, горевший в чоттагине.
Из отверстия в крыше яранги к бледному небу тянулся столбик дыма, внутри слышались приглушенные голоса.
На длинной цепи поодаль от хозяйских собак отдыхала гостевая упряжка.
Кашлянув несколько раз, Каширин низко пригнулся и вошел в полутемный, едва освещенный костром чоттагин.
- Амын етти, Кассир, - радушно встретил его Тымнэро. - Мои родичи приехали. Это Теневиль, а женщина - Милюнэ. С верховьев они, из стойбища самого Армагиргина.
- А-а, - протянул Каширин, - вон ты какой, пишущий Теневиль! Как поживает брат Солнечного владыки Армагиргин?
- Живет, - просто ответил Теневиль, разглядывая удивительного тангитана, который без брезгливой гримасы вошел в ярангу и, главное, хорошо говорил по-чукотски.
- Слыхал я, - обратился Каширин к Теневилю, - что ты письменный чукотский разговор придумал. Это что же, ты буквы изобрел, азбуку?
Эти слова не были понятны ни Теневилю, ни Тымнэро, но Теневиль с достоинством пояснил:
- Мой чукотский знаковый разговор только для нашего языка.
- А ну покажь!
Теневиль вытащил из дорожного мешка гладкую дощечку, отскобленную до бумажной белизны. Каширин взял ее и придвинулся к костру.
Знаки были выдавлены на мягкой древесине чем-то острым - то ли шилом, то ли гвоздем. Иные были похожи на изображения людей, животных, предметов, но больше было непонятных, странных, иной раз чем-то напоминающих Каширину вывески на японских и китайских лавках во Владивостоке. Несколько раз на глаза Каширину попадались изображения двух радиомачт Ново-Мариинска, знакомых ему по дощечке, принадлежащей Тымнэро.
- Любопытно, - пробормотал он. - А прочитать написанное можешь?
- Я же писал, почему не могу? - удивился несообразительности тангитана Теневиль.
Он взял дощечку:
- "Пришла весть от Черепака о Солнечном владыке. Будто сошел он с золоченого сиденья навсегда. Уехал Черепак. Сильно стал пить Армагиргин и хотел взять Милюнэ…"
- Милюнэ - вот она, - кивнул Теневиль на молодую женщину, оторвавшись на миг от чтения.
- Да, брат, - в задумчивом удивлении пробормотал Каширин, - надо же сообразить такое.
- Трудное это дело, - заметил Тымнэро. - А нужен ли для чукчи письменный разговор? Может, этого совсем и не надобно?
- Нужно! - убежденно произнес Каширин. - Мне мой дружок Ваня Ларин говаривал - будет у чукчей, эскимосов и чуванцев свой письменный разговор. Не тангитанский, а свой!
Милюнэ слушала словно чуть прихваченную весенним заморозком чукотскую речь тангитана, и боязнь заползала в душу: как-то ей доведется жить в этом непривычном селении, с железными мачтами для ловли далеких слов? Но некуда пойти девушке-сироте, негде искать защиты.
Каширин поглядел на Милюнэ. Красавица! И откуда только берутся такие здесь, в холодном краю, в грязных и дымных ярангах, при постоянном голоде?
- Погостевать приехала?
- Насовсем она переехала сюда, - ответил за девушку Тымнэро. - Сирота она, а мне дальняя родственница… Может, кто из тангитанов возьмет ее в услужение?
- Да ты что? - Каширин еще раз пристально посмотрел на девушку. - Такую красу на растерзание анадырским волкам отдавать!.. Постой-ка. Кажись, Треневу нужна прислуга.
Утром того дня, когда Милюнэ надо было показаться жене торговца Тренева, Тынатваль наставляла ее:
- Главное в тангитанской жизни - это чистота. Любят они все мыть да скоблить. Раз в неделю жарко нагревают особую деревянную ярангу, войди внутрь - сваришься. В этой яранге хлещут себя связками березового стланика. От этого они и белые. Снаружи не так, а вот доведется увидеть тебе голого тангитана, так он такой белый, будто и впрямь вареный.
Женщины сидели у едва тлеющего костра в чоттагине, ожидая мужчин, которые пошли на переговоры к Ивану Треневу.
- Ну, считай, что мы тебя просватали! - громко объявил Каширин, входя в чоттагин. - Агриппина Зиновьевна берет тебя в услужение, будет тебя кормить, приоденет соответственно да еще раз в месяц товарами будет платить.
С замиранием сердца Милюнэ шла следом за широко шагавшим Кашириным. Лишь сейчас она могла вблизи рассмотреть тангитанское стойбище, застроенное будто выросшими из земли домишками. Среди них торчали два-три больших деревянных здания, одно из которых было увенчано крестом, как церковь в Маркове. Снег в Ново-Мариинске был грязный, закопченный угольным дымом.
Дом Тренева встретил Милюнэ громкими голосами:
- Рыбья твоя душа! Нет у тебя мужской твердости, даром что штаны носишь!
Голос был пронзительный, казалось, он протыкал кожу человека, словно железная игла.
- Что за шум, а драки нет? - крикнул Каширин, распахивая дверь в дом и пропуская вперед Милюнэ.
Агриппина Зиновьевна, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, стояла в тесных сенях и выговаривала мужу. Иван Тренев по обыкновению теребил бородку и еле слышно частил:
- Так-так-так… Так-так-так…
- А, Петр Васильевич! - Агриппина Зиновьевна обратилась к Каширину. - Явились! Что же это творится? А?
- Об чем речь? - спокойно спросил Каширин.
- А о том, что вы заставили мужа торговать в убыток! - крикнула Агриппина Зиновьевна. - Сейчас весна, товару недостаток, а он отдает за песца две плитки чая! Вы хотите нас по миру пустить!