А заседания в уисполкоме или упродкоме часто происходили с вечера и до позднего утра. Говорили, и курили, и ожесточенно спорили.
…Где-то тихо, словно засыпая, вздыхала гармонь и слышался тихий припев девушек.
Очень осторожно, на всякий случай прячась в подворотню, кратко и лениво лаяли собаки.
- Звезды-то, звезды какие лупоглазые! - проговорил Федя, когда мы с ним дошли до самого конца улицы; дальше уже лежали поля.
Мы остановились и смотрели вверх, будто никогда не видели звезд.
- А что, скажи, Петр, есть, говорят, такая звезда, вроде Марсы…
- Есть такая планета.
- Планета, - повторил Федя. - И, говорят, она по климату схожа с нашей Землей. Книжку я читал чьего-то ученого, не нашей фамилии.
- Фламмариона? - подсказал я.
- Его, его. Он небось немец?
- Француз, Федя. Астроном.
- Как он все знает? И разрисованы в ней на этой Марсе вроде канавы.
- Каналы, Федя.
- В подзорную трубу отражает?
- Телескопы такие есть. Увеличивают в тысячу раз.
- Давай посидим, - указал Федя на бревна у чьей-то мазанки. - Меня всегда, как только погляжу вверх, раздумье берет.
- О чем же раздумье, Федя?
Он вздохнул. Мы закурили. Сидеть под крышей мазанки было хорошо, тихо, уютно. Над рекой и над низиной лугов, уходящих во тьму, висел густой туман. Он казался морем, которому края нет, или мохнатой тучей, неведомо когда спустившейся на землю. Сквозь туман издали пробивались какие-то неясные звуки, таинственные и непонятные. Преломляясь в пространстве, они походили то на тихое рыдание, то на взлет высокой ноты неразборчивой музыки, то на жалобную песнь. Иногда слышался вой. Собаки или волка?
За туманами, за рекой и не так уж далеко отсюда расположилось огромное село с тремя церквами.
- Раздумье мое вот о чем, - начал Федя. - Если там, - он указал на яркую Венеру, приняв ее за Марс, - такой климат, почти как у нас, почему бы и людям на ней не быть? Как ты думаешь, Петр, есть там люди?
- Судя по климату, надо надеяться, что есть, - успокоил я Федю. - А тебе обязательно хочется, чтобы там люди были?
- Это же интересно. Это… - и он осекся.
- Ну что, что? - спросил я.
- Обязательно там люди есть! - утвердил Федя. - Только вопрос - какие они? Вроде нас? С руками, с ногами?
- И даже с головой, - добавил я. - Не хочешь ли ты, Федя, при случае на Марс перемахнуть?
- Неплохо бы прокатиться. Только ведь он далеко-далеко.
- И, кстати, высоко.
Какой он славный - Федя! На вид неказистый, будто весь врос в землю, а смотри, о чем мечтает! Мало ему Земли, подай Марс.
- Да, высоко, - вздохнул он.
- Куда выше, чем "семь верст до небес - и все лес".
- А как ты думаешь, к чему бы там канавы?
- Каналы, а не канавы, Федя. Запомни. Но к чему они, сам не знаю.
- Ты не знаешь? - удивился он и круто повернулся ко мне. - Нет, ты знаешь. Говорить только не хочешь. Не бойся, не поеду я на Марс.
От мостика, со стороны речушки, показалась какая-то фигура. Скоро мы рассмотрели, что это женщина, укутанная платком. Шла она осторожно, то и дело оглядываясь по сторонам. Видимо, она искала кого-то и искала с опаской.
- Э-э, да это сторожиха Василиса. При имении Тарасова от волсовета она приставлена, - прошептал Федя и тихо окликнул: - Василиса!
Женщина остановилась, видимо не зная, кто ее окликнул, и хрипло спросила:
- Это кто?
- Ну, совсем зазналась. Да я, Федя Хохлов.
- О-ох! - облегченно вздохнула Василиса и скорым шагом, теперь уже не оглядываясь, направилась к нам.
- Ведь я тебя, черта, давно ищу. У Катерины была. Сказала - ушли гулять. Где вы пропадали?
- На Марс ездили, - ответил Федя.
- Вон куда вас бес носил! - укорила Василиса.
- А ты садись, рассказывай, как твой барин живет. Совет постановил выдать тебя осенью за него замуж.
- О-ох, Федя, - не обратила она внимания на шутку, - что делается-то! Руки-ноги дрожат.
- Что с тобой, Василиса? - тревожно спросил Федя и положил ей руку на плечо. - Ты заболела?
- А это чей? - наконец-то заметила она меня.
- Свой. Из города прибыл.
Она посмотрела на меня и узнала.
- Тот, что говорил возле волости?
- Он. Поздоровайся с ним. Он бедных и старых не кусает.
Василиса протянула руку, пытливо уставившись на меня. Затем с упреком спросила:
- Это вы что же не дрыхнете?
- Скучно, вот и не дрыхнем. Девок искали, всех парни расхватали. Спасибо, хоть ты пришла… Скажи - сама что не спишь, а, как серая кошка, по ночам бегаешь?
- Забегаешь. Небось я сторожу этого черта… Говорить, что ль? При нем-то, - указала на меня, - можно? О ох, дела, ребятки! - снова вздохнула Василиса.
- Говори, не бойся. Что случилось-приключилось с тобой?
- Ну, слушайте…
Оглянувшись, полушепотом, тяжело дыша и волнуясь, Василиса поведала нам такое, от чего нас проняла дрожь.
Глава 14
- Станция? Кто дежурит? Вы, Маруся? Доброе утро, Маруся. Что так рано звоню? Сразу меня узнала? Нет, мне никак не спится. Дела, Маруся, дела… Спасибо за пожелание. Что без меня в театре ставили? "Дни нашей жизни"? Ого! А кого тебе играть пришлось? Олель? Здόрово. Ну, желаю успеха. Еще поиграем на сцене. Теперь, Маруся, очень-очень прошу - позвони Ивану Павловичу, а он пусть позвонит мне в Горсткино. Спит? Ничего, не рассердится. А во время нашего разговора не включай никого. Ну, ты знаешь, как ответить. Да нет, все добрые люди еще в постели. Звони ему, Маруся.
Я повесил трубку. В волсовете, кроме меня, Феди и Василисы, не было ни души.
Сторожа отпустили домой.
После того как нам обо всем доложила Василиса, мы попросили ее, чтобы она продолжала следить за всем, что будет происходить в доме Тарасова.
- Только зорче смотри, не перепрячут ли они в другое место.
- Нет, перепрятывать они не будут. Схоронили больно ловко. Кто смекнет заглянуть в пустую роялю? Лежит в углу, струны вырваны.
- Сколько же ты насчитала, Василиса?
- Битком набили. Уж не меньше десятка.
- И штыки были?
- Вроде нет. В подпол какие-то жестяные ящики совали. Доску самую крайнюю в полу в углу отодрали. А чего в ящиках - не знаю.
Вдруг зазвонил телефон, и так пронзительно, что мы невольно вздрогнули. Я снял трубку. Сипловатый, знакомый голос. Поздоровались. Надо говорить по телефону так, чтобы было понятно только ему. Намеками я стал объяснять Ивану Павловичу, в чем дело.
- Приезжай, прихвати людей и, конечно, Брынду. Дело серьезное. Нет, мы не пошли туда. Они ни о чем не догадаются. Конечно, спать не будем. Видимо, придется и нам посматривать издали. Никто больше об этом не знает. Где я вас встречу? На гумнах. Недалеко от мельницы. Нет, не догадаются. Слышь, самогонки много хлебнули. Может, теперь спят, как праведники.
Пока разговаривал с Иваном Павловичем, меня трясло не меньше, чем Василису. И усталость от бессонной ночи и от всех этих событий брала свое. Прислонившись к стене возле телефона, я что-то пробормотал и задремал.
- Прилег бы, Петя, на диван, - предложил Федя, - чуток до приезда поспишь. А я подежурю.
- Могут позвонить.
Взглянул в окно. На улице чуть заметно белело. Едва вздремнул, как вновь раздался звонок. Звонил Шугаев, председатель уездного совдепа. Стало быть, Иван Павлович сообщил ему.
- Что делаешь?
- Сидим, Степан Иванович. Ждем Ваню в гости.
- Через час повидаетесь.
- Спать очень хочется, Степан Иванович.
- Спать? - звонко расхохотался он. - Верю, верю. Возражений нет. Я-то, пожалуй, выспался. Сегодня, представь, мы заседали только до двух часов. А сейчас пять. Что там нового в Горсткине?
- Комбед организовали.
- А еще?
- Больше особенно будто ничего.
- Ну, ну, знаю. Иван мне звонил, рассказал. Там кто-нибудь стережет?
- Не без этого. Сейчас и мы с председателем комбеда пойдем туда, вроде в гости.
- Да, эти гости серьезные. Даже больше, чем на первый раз кажется. Когда в город прибудешь?
- Если отгостим, завтра.
- А послезавтра заседание в упродкоме. Отчет комиссара. Приготовься рассказать, как шли дела. Жаркие будут прения. Ну, жму руку!
Он повесил трубку. Значит, снова предстоят споры по продовольствию, по работе комбедов и продотрядчиков. Снова придется выслушивать упреки левых эсеров и визгливые выкрики яростного противника изъятия хлеба у кулаков - начальника милиции Жильцева.
- Федя, пойдем в имение. Сам Шугаев звонил. Намекает, что дела у нас тут серьезные. А он-то знает лучше нас. Как бы нам не промахнуться, не упустить их. Выследить, по крайней мере, надо.
- И я так думаю, - согласился Федя. - Василисе одной там страшно.
- Только осторожнее, - предупредил я, - незаметно надо пробраться и наблюдать.
- Я там знаю каждый закоулок.
Закрыв изнутри сени волсовета, мы через заднюю дверь выбрались на огороды. Идти улицей было бы неосторожно. Уже скоро рассвет. Если встретишь кого, заведут разговор, куда и зачем идем.
Мы шли вдоль речушки, по краю огородов. Шли, тихо перешептываясь и, как воры, низко пригибаясь. Наконец добрались до мостика, что напротив сарая, где мы с Федей сидели.
Перейдя мостик, мы вошли в большой сад, спускавшийся от дома помещика к речушке. Могучие яблони заброшенного сада обросли высокой, до пояса, густой травой. На траве обильная роса. Брюки у меня намокли, вода в ботинках неприятно хлюпала.
Вот и тропа. Мы пошли по ней. Слева показался дом.
Окна и небольшое крылечко черного хода выходили прямо в сад. Ни в одном окне с этой, задней, стороны света не видно.
- Где Василиса помещается? - спросил я.
- Вон в той избенке - прежней сторожке.
- Найдем мы ее там?
- Кто знает, - ответил Федя.
В сторожке тоже нет огня. Мы пробрались к ней, и Федя осторожно постучал в окно. Никакого ответа, Федя постучал сильнее. У меня замерло сердце. Казалось, что он забарабанил толстой палкой по звонким доскам. И тут случилось совсем непредвиденное. Из конуры, что была почти рядом с нами, выскочил огромный лохматый кобелище. Это чудовище помолчало, понюхало воздух и, почуяв своим собачьим носом, что перед ним чужие люди, так истошно взвыло, будто ему хвост отрубили. Пес ринулся на нас. Мы быстро отскочили за угол. Я спешно вынул наган, но сообразил, что выстрелом испорчу все дело. Кобель, к нашему счастью, оказался на цепи. Он метался между сторожкой и своей треклятой будкой, то прыгая на нее, то порываясь к нам.
- Эх, пропали! - шепнул Федя. - Пойдем от черта подальше.
- Хорошо хоть на цепи он, - вздохнул я.
- Его нельзя выпускать на волю. Это самая страшная собака в округе. Волкодав. Она два раза срывалась с цепи. Все прятались от нее куда попало. Насилу поймал ее сам хозяин Тарасов. Одичала совсем.
А собака - будь проклята! - все выла и выла, надсадно, страшно, как к пожару.
- Хоть бы знать, как ее зовут. Ты небось, Федя, знаешь?
- Как-то чудно помещик ее прозвал. Кажись, Архимед. А что это обозначает - никому не отгадать. Но это делу не поможет. Хоть ангелом ее назови, все равно близко к ней не держись. Отойдем подальше. Вот туда… А это что? - вдруг остановился Федя и указал на дом.
В одном из окон сквозь еле уловимую глазу щель в шторе прорезалась желтая полоска света. Мы замерли. Невольно схватили друг друга за руки.
Свет то мелькал, то скрывался, будто кто-то, проходя, загораживал его тенью. И что-то зловещее было в его мелькании.
- Может быть, Василиса? - шепнул Федя.
- Возможно, - согласился я. - Но… что же мы стоим?
Не сговариваясь, мы легли в мокрую траву и поползли к окну, не спуская с него глаз. Окно - рядом с парадным крыльцом. На высокое крыльцо вело несколько ступенек.
Мы ползли, а кобель Архимед все выл.
От напряжения мне резало глаза. Френч на животе был пропитан росою и тянул книзу. Наган во внутреннем кармане болтался, бил в грудь. Бинт на руке намок, развязался и мешал ползти, я наступал на него коленкой. Наконец сбросил его. На какой-то момент щель в шторе расширилась, видимо, кто-то подошел к окну. Мы плотно прижались к траве, затаили дыхание. Меня тряс озноб.
Тень мелькнула, скрылась.
Собака перестала выть, и стало тихо-тихо, только из села доносилось пение петухов. И в этой наступившей тишине мы вдруг явственно услышали свой собственный шорох. Нет, пусть бы Архимед выл, рычал. Это было бы нам кстати. Иначе нас могут услышать.
К счастью, лохматый Архимед вновь взвыл. Наверное, он отдохнул. И снова нам не слышно собственного шороха. Только сердце стучит.
"Ну, вой же, вой во все свое собачье горло", - пожелал я. Архимед, взвизгнув на самой высокой ноте, лениво начал брехать. Вот и окно. Но как встать и заглянуть? Под ногами щебень, куски дерева. Я поцарапал раненую кисть руки, видимо, о гвоздь или о сучок. Чувствую, что поцарапал здорово. От росы рану защипало.
Возле самого окна мы остановились, чтобы передохнуть и угомонить биение сердца. Мы не шептались, мы и так понимали друг друга.
Я кивнул Феде на крыльцо, и он догадался: если кто выйдет на него, нам несдобровать, подстрелят. Потом я кивнул на окно и показал на себя, давая понять, что встану и загляну в щель.
Неслышно, как тень, опираясь больной рукой о выступ фундамента и стараясь, чтобы не хрустнула доска, я медленно начал вставать.
Сначала встал на одно колено, затем на другое и дотронулся до курчавой резьбы наличника. Потом тихо и тяжело начал подниматься. Вдруг хрустнуло в коленке, и мне показалось, что поломалась доска, и я чуть не вскрикнул с испуга.
Вот и щель. Глянул в нее и отшатнулся, замерев.
Осторожно, не прислоняясь к стеклу окна, вновь поглядел.
Первым увидел сухощавого с седой окладистой бородкой и пышными усами старика. Я решил, что это и есть добродетельный помещик Тарасов. Он сидел за столом у дальней, глухой стены. Справа и слева сидели еще двое. Один в расстегнутом френче, низко нагнувшись. Видимо, охмелев, он дремал. Второй, в очках, одутловатый, что-то говорил, размахивая рукой, в которой держал ременный стек. Этого я признал сразу. Васильев, бывший воинский начальник при земской управе. Еще зимой мы схватили его на восстании в Маче и отправили в губернский город. Как он очутился здесь? Кто его отпустил? Может быть, бежал?
На столе бутылки. Помещик, слушая, лишь головой кивал. Наконец задремавший гость поднял голову. У меня подкосились ноги - то был Жильцев. Он был пьян, но не слишком. Они о чем-то заспорили. Васильев принялся хлестать стеком по столу. Тарасов умоляюще замахал на него руками и показал в угол. Значит, еще кто-то есть. Скоро к окну двинулась тень, и почти нос с носом я встретился через стекло с Егором Полосухиным. Отодвинув штору, он посмотрел в окно, затем отошел и сел на кресло возле шкафа.
"Хоть бы слово услышать!"
В комнату совершенно спокойно с подносом в руках вошла Василиса. Расставила на столе тарелки, затем, скрывшись, вновь появилась и внесла огурцы, дымящееся мясо, лук, хлеб.
Когда она входила, разговоры прекращались.
Тарасов что-то крикнул ей вслед. Затем к столу из того же угла, где сидел до этого Полосухин, хромая, прошел молодой человек. Уж этот-то знаком мне. Значит, Ванька Жуков или успел выспаться, или совсем не ложился, а прямо от своих будущих родных прохромал сюда.
"Так вот ты еще каков, дружок!"
Снова вошла Василиса, и на столе прибавились две бутылки, большие квадратные, будто из-под керосина. Это были старинные штофы.
Мне стало ясно. Хотел было отойти - ведь пора встречать Ивана Павловича, - но услышал откуда-то снаружи тихий стук. Тарасов быстро встал и качающейся походкой направился в ту дверь, откуда выходила Василиса. Там дверь на кухню. Опять стук издали. И, кажется, скрип колес, фырканье лошади. Услышал это и Федя. Он поднял голову. Я ему кивнул, он пополз по канаве.
А в это время я глаз не спускал с сидящих за столом. Они настороженно ждали хозяина.
Скоро он вошел, а с ним вместе - этого я никак не ожидал, - вместе с ним тучный старик Климов и председатель Бодровского сельсовета. Председатель нес два жбана, точь-в-точь такие же, какие Андрей захватил тогда у них в салотопне. Все весело поздоровались и сели к столу. Стало быть, вот для кого фабриковали самогон в салотопне.
Председатель был выпивши и сразу начал что-то рассказывать, но Васильев погрозил ему стеком. Председатель, все так же улыбаясь, полез в карман, вынул две бумажки, одну подал Васильеву, вторую - Жильцеву. Как ни было это далеко от меня, но я заметил, что на бумажках были штампы и печати.
"Подложные документы!"
Снова кто-то подошел к окну и, полуоткрыв штору, взглянул наружу. Я прижался к стене. Свет из щели брызнул на улицу. Через некоторое время он исчез.
Из-за угла показался Федя и принялся махать мне, чтобы я шел к нему. Пришлось лечь и ползти по канаве. Опять взвыл Архимед.
Федя взял меня за руку, и мы, полусогнувшись, пошли вдоль стены к углу дома.
- Вон, - шепнул Федя и указал по направлению к какому-то сараю или омшанику.
Там стояла лошадь, впряженная в телегу, на телеге лежала куча травы. Лошадь была привязана вожжой за столб, под морду брошен корм.
- Есть кто там? - спросил Федя, указывая на дом.
Я рассказал, что видел. Федя, посиневший от холода, дрожал.
- А чья это телега? - спросил я.
- Не знаю… Пойдем… вон туда.
Мы тихо добрались до сарая. Дверь была полуоткрыта.
В сарае валялись поломанная мебель, щепки, дрова и три улья. Один улей лежал возле окна.