- Да ладно, сколько уместится. Только тише, а то людей перебудим.
- А коли белый день тебе мал, так чего же… - Он отошел.
Стало заметно светлее. Фонарь над уборной светил и так более чем достаточно, а тут еще вышла из-за туч луна.
Попробовал еще раз сунуться Султан, но Лешка потрепал его по шерсти и отогнал, он утихомирился, улегся неподалеку.
У Лешки мелькнуло в голове; вот почему его на это дело подбили. Из-за собак он им и понадобился.
Он перетаскивал обрезки. Он старался набрать те, что покороче и не будут волочиться по земле, и нес их, прижимая к себе. Если удавалось поднять и дотащить охапку обрезков почти бесшумно, то, когда укладывал обрезки на повозку, они отвратительно звякали.
Лешка, Лешка, давно ли ты собирал металлолом с пионерским отрядом, а теперь куда-то воровски волочишь эти несчастные обрезки!
- Ну как, справляешься?
Он вздрогнул: он совсем забыл о возчике.
- Я никогда не подсобляю. Если б подсоблял, я б озолотился. Однако воздерживаюсь. Здоровье не позволяет.
Теперь возчик ходил следом за Лешкой, заткнув кнут за голенище сапога, чиркал спичкой, раскуривая папиросу, и громко говорил о том, что врач ему строго-настрого запрещает курить, а то он помрет.
- А я говорю, - громко сказал возчик, - когда-никогда придет та минута.
- Лешка озирался. Двор - проходной, и в те и в эти ворота могут войти. Или кому-нибудь взбредет в уборную из дому выскочить.
Попробовали б они, Славка и Лабоданов, сейчас тут вместо него крутиться. Еще черта с два бы справились.
Он тащил, и длинные-обрезки волочились по земле, гремя, и Лешка продолжал остервенело тащить их, а этот никчемный тип - возчик - стоял как истукан, вместо того чтобы помочь.
У него зло мелькнуло: втравили его в это дело, а сами за его спиной готовятся урвать деньги, попользоваться. Но некогда было сейчас об этом думать.
Где, когда он испытал такое же вот отчаянное напряжение?
Ну да, в море, когда налетел шторм и шаланду тряхнуло… Но тогда было совсем по-другому.
- Может, все уже? - спросил возчик; он жалел ишака.
Но Лешка добросовестно наполнял повозку. Ну, теперь все.
За кучей обрезков у стены он достал заранее припрятанное старое, драное одеяло, накрыл воз.
- Ну, теперь все. Поезжай! - Возбужденно махнул рукой.
Возчик мочился, зайдя за повозку. Он равнодушно обошел воз, потыкал в одеяло кнутовищем.
- Поезжай! - нетерпеливо приказал Лешка.
Они выехали на улицу, и Лешка почувствовал неимоверное облегчение. Но тут же с повозки, вздрагивающей на булыжнике, стали валиться обрезки, и Лешка бросился поднимать их.
- Перевязать надо было. Бестолковшина! - ругался возчик.
Возчик остановил ишака. Они подоткнули со всех сторон одеяло, и возчик, ворча и вздыхая, жалея ишака, уселся на повозку и велел влезть Лешке. Лешка влез и не сел, а лег животом на одеяло и, не обращая внимания на то, как впивались железные обрезки, прижимал груз всем телом, придерживал руками.
Ишак плелся страшно медленно. Слева над крышами, нагоняя их, бежала луна, скошенная на четверть. Лешка видел ее, повернув набок голову. У него не было ни одной мысли в голове - только острая, обжигающая тревога.
Возчик разговорился. Он жаловался на ишака: купил, чтобы иметь приработок, а прокормить его оказалось накладно, да еще фининспектору плати.
Лешка вдруг вспомнил: не навалил мусор поверх железа, как учил его Славкин знакомый, когда договаривались обо всем, а теперь, если отвернуть одеяло, сразу видно, что везут.
Сворачивали на Торговую. Здесь, слава богу, асфальт. Повозка мягко пошла под гору. Только бы проехать благополучно.
Во второй раз он сделает все как надо, как его учили: завалит обрезки сверху мусором, чтобы в случае чего мог сказать: вывозит мусор на свалку. А ему-то казалось-пустячное дело.
Звякнуло о мостовую упавшее железо.
- Езжай! Не останавливай. Езжай!
- А чего так гнать?
Разве объяснишь? Все время надо быть начеку, хитрить, не подавать виду. Случись что-пропадешь с ним запросто.
Только бы проехать улицу. Там у поворота на мост к заводу всегда болтаются комсомольские патрули. Еще остановят, чего доброго. Было жутко, и в голову бог знает что лезло.
В домах большей частью было темно. На улице попадались лишь немногие прохожие. В каждом из них Лешке чудился патруль.
Неожиданно загудело на металлургическом, и Лешка невольно прильнул лицом к одеялу. Гудок, сначала слабый, тревожно разрастался, распластывался над городом с резким характерным подвыванием.
Повозка стала.
- Ты чего? - спросил Лешка.
- Не слышишь? Гудит безо времени.
Возчик повернул голову к заводу, откуда властно, неся тревогу, рвался гудок. Редкие прохожие останавливались и тоже смотрели туда, захлопали кое-где ставни, люди высовывались из окон.
- Поезжай, дяденька, - просил Лешка. - Ладно, чего там, без нас разберутся.
Возчик не трогал с места.
- Не слышишь, что ли, воздуходувка воет. Наверно, воздух не пошел в домну…
Они поволоклись дальше. Кончилась улица, и город оборвался. Они продолжали спускаться вниз, теперь уже по выбитой дороге, между молодыми садами; скошенная луна бежала за ними. Лешка вдруг почувствовал себя невыразимо одиноким и чужим всему на свете-и этой домне, так тревожно, щемяще гудевшей, и яблоневым деревьям сбоку от дороги… Что он тут делает на этом возу, куда едет?
Возчик что-то монотонное говорил о себе, о том, что работал на заводском транспорте, пока не получил язвы, и с тех пор вот сидит на инвалидности. Лешка не слушал. Ныло расслабленное тело, впивалось железо. Впереди по косогору уже лепились побеленные, залитые светом луны домики начинался Вал, отросток города, слободка. Они сошли и, подталкивая воз, помогали ишаку карабкаться на подъем.
Гудок смолк. Втянулись в тесную уличку. Такие же побеленные домики под черепицей-татаркой, как в старом городе. А за ними пустырь. Глухо тут ночью.
"Ремонт велосипедов…" Сюда, значит. Лешка обогнул дом, вошел во двор и сразу понял: его ждут. Кто-то выдвинулся ему навстречу от крыльца, заслонив кого-то другого, шарахнувшегося в дом. Здоровый мужик в военном галифе и сапогах.
- Кто тут?
- Мне тут дядя Саня нужен, сторож…
- Привез, что ли?
Деловитый, спокойный вопрос. Голос немолодой, надтреснутый. Лешка представлял себе сторожа ветхим старичком, а этот верзила Какой-то.
Они вместе вышли за ворота, подогнали повозку во двор к сараю. И пока разгружали, а появившаяся женщина в фартуке, должно быть, жена дяди Сани, стала помогать так расторопно, хозяйственно, спокойно, так мирно, точно Лешка привез уголь или картошку, и возчик не удержался, тоже стал понемножку перетаскивать обрезки в сарай, и вместе они в два счета разгрузили повозку, - пока это длилось, Лешке все время казалось, что это происходит не с ним, а он видит все это в кино. И весь его путь сюда и погрузка показались ему совсем несложным, неопасным делом.
- Маловато. Еще разик, значит!
Лешка сразу пришел в себя. Ему вдруг показалось неправдоподобным, что этот грубый, здоровенный человек, приземисто стоящий перед ним, широко расставив ноги в сапогах, отвалит ему деньги за такое пустяковое дело. Да он вытолкает его в шею, как только Лешка привезет второй воз. И он вдруг, ощутив в себе глухую решимость, шагнул к нему и, немного стыдясь, хмуро проговорил:
- Мне тут получить надо…
Сторож помедлил, глядя на него.
- За полдела не спрашивают.
Женщина отряхнула фартук и исчезла. Лешка не двигался с места, и сторож сделал знак головой, чтобы он шел за ним. Он вошел за ним в дом и в освещенных сенях увидел большое мучнистое лицо, цепкие глазки, вдавленные под нависшие веки. Он был куда старее и не так крепок, как это показалось в темноте, а скорее тучен. И все-таки это не был сторож. Ряженый какой-то, подставное лицо.
Сторож сказал, вразумляя, отечески, с одышкой произнося слова:
- Большое дело начинаем, не к лицу мелочиться.
Он достал из кармана галифе деньги, сто рублей, и протянул Лешке.
- Половина. На вот. Поторапливайся со вторым возом, - сухо добавил он.
Лешка торопливо пошел, унося в кармане деньги.
Во дворе за их отсутствие особых, перемен не произошло.
Зияла под луной развороченная куча железных обрезков. У Игната Трофимовича свет погас. В Полинкином домике все еще светилось окошко. Под акацией стоял "Москвич" - значит, шофер прикатил ночевать к матери Жужелки.
Лешка принялся за погрузку проворнее и смелее прежнего.
В случае чего, если кто вылезет во двор, как-нибудь отбрешется.
Его радовало, что он выдрал деньги у толстого воротилы, пусть только попробует не заплатить сполна.
- Чего стоишь? Помоги! Быстрее кончим, - напористо сказал он возчику.
И возчик послушался, стал грузить.
За белыми ставнями у старухи Кечеджи вдруг залаяла Пальма. Лешке послышалось-кто-то идет по двору. Он перестал грузить, прислушался. Шаги то приближались нерешительно, то замирали вдруг. Лешка пошел навстречу и увидел Жужелку.
- Что ты тут делаешь? - сонно спросила она.
- Не ори! - Он старался заслонить собою повозку.
- Я не ору. - Она смотрела с недоумением на его всклокоченную голову. Он был в старой рубашке, которую обычно не надевал.
- Что ты делаешь, правда, я не пойму?
- Ничего особенного. А откуда ты взялась?
- Ниоткуда. Я тут сплю. Проснулась, слышу-какой-то шум.
Жужелка ежилась, ссутулила плечи, стесняясь того, что она в неподпоясанном платье, с нерасчесанными волосами, и украдкой смотрела через его плечо на ишака с повозкой, на развороченную кучу железного хлама.
- Одно тут дело. Это тайна. Только ты ничего не видела.
Поняла? - возбужденно сказал он.
Мерзкая Пальма не переставала лаять за ставнями. Возчик громко ворчал и без дела топтался у повозки.
- Не пойму ничего, - сказала Жужелка.
Под ее испуганным взглядом он показался себе необыкновенно сильным и мужественным. Ласково и твердо он взял ее за руку.
- Иди спи. Считай, что все это тебе приснилось. - И вдруг почувствовал: если она сейчас не уйдет, он поцелует ее. - Уходи! - настойчиво приказал он. - Иди, иди. И не оборачивайся.
Он вернулся к повозке ошеломленный, взбудораженный только что пережитым.
Гнусная собака Пальма, чтоб ей сдохнуть, лаяла, надрываясь, уже осипла совсем.
- Ну, кончай, - сказал он помогавшему ему опять возчику, хотя повозка была нагружена на этот раз не полностью. - Сойдет!
Он вспомнил про мусор и стал перетаскивать всякую дрянь прямо из мусорного ящика и бросать на повозку. Потом накрыл все одеялом. Сорвал бельевую веревку, оставленную на ночь Полинкинон матерью, и стал перевязывать воз.
Еще порядочная куча обрезков оставалась на прежнем месте.
Он опустил тяжелый железный щит, придавил развороченную кучу - и опять все как ни в чем не бывало. Поехали!
Повозка тронулась, и ее тарахтенье заглушило быстрое шарканье по двору стоптанных туфель старухи Кечеджи.
Разбуженная Пальмой, старуха Кечеджи-ей всегда чудились воры, пожалев будить дочь, выскользнула за дверь и, трепеща от страха, считая, что каждую минуту ее могут убить, выглядывала из-за кустов. А когда ишак потянул повозку со двора, она опомнилась, заспешила.
- Соседка! - стучала она в окно Лешкиной матери и, сложив козырьком у рта ладони, звала: - Соседка! Выйдите сюда поскорей!
Улица совсем опустела, темно в домах. Лешка шагал за повозкой, Завтра он явится к Лабоданову и небрежно скажет им со Славкой: все в полном порядке. Очевидно, надо будет выпить.
Без этого такие дела не делаются.
Двести рублей-это же независимость от матери и отчима.
Езжай, куда вздумается. У него никогда не было таких денег.
Он накупит Жужелке мороженого всех сортов. Она сказала, что любит крем-брюле. Крем-брюле так крем-брюле.
Да если бы все это нужно было делать не для "дяди Сани", а для Жужелки, он еще не такое бы оторвал.
Свернули на Торговую. Повозка покатила быстрее, и Лешка едва поспевал за ней. Здесь фонари были расставлены чаще.
И по освещенной безлюдной улице, под громкое цоканье ишачьих копыт он спешил за повозкой, как заправский ворюга.
С каждым шагом надвигалось все ближе гигантское дыхание завода, так странно ощутимое ночью.
- Садись, - сказал возчик, натянув вожжи, придерживая ишака.
Лешка сел. Возчик стегнул ишака, и тот потянул живее по спускавшейся вниз улице. Миновали поворот на мост, к заводу - самое опасное место. Дома пошли реже. Вот бывшая школа, каркас без крыши, без полов, - руины, оставшиеся еще с войны… Кончалась улица.
Кто-то поднялся со скамейки у забора. Двое. Два темных силуэта под луной на краю тротуара. Вразвалку, руки в карманах, один из них направился по мостовой, преграждая дорогу ишаку.
- Стоп! Стоп! Эй, кому говорят, не слышишь?
Другой заходил за повозку.
- Попрошу на минуту сойти.
Это еще что за номер?
- Гриша! - опешил Лешка.
Это был он, Гриша Баныкин.
Лешка слез с повозки и голосом неподатливым, не своим, стараясь держаться развязно, сказал:
- Что это я тебя встречаю без конца? Куда ни пойду - ты тут. Только всегда при шляпе, а сейчас без…
Баныкин изумился;
- Это ты?
Он что-то сказал, но Лешка не расслышал и громко спросил:
- Ты откуда тут взялся?
- Что везешь, говорю? - натянуто, отчужденно переспросил Баныкин.
Второй парень подошел и стал с ним рядом, нахально светя в лицо Лешке фонариком.
- Мусор на свалку свожу. А что?
- Это ночью-то? - подозрительно спросил парень. - Чего ради?
- Попросили люди. - Он запыхался, точно бежал.
- Подрабатываешь? - спросил Баныкин. - Так, что ли?
Лешка мотнул головой, подтверждая. У него стучало в висках, а в груди металось что-то, точно он не стоял на месте, а бежал изо всех сил. Сейчас все обнаружится. Ему было мучительно стыдно перед Баныкиным.
- Ври, да лучше, - сказал равнодушно парень и потыкал палкой в воз.
Возчик, не разбирая, что происходит, всполошенно объяснял:
- По пятнадцать рублей сговорились. Ничего тут такого незаконного нет. Один конец туда и назад: время-то ведь какое - ночь. Люди спят, а я у сна отрываю, чтобы вот его прокормить, врага шелудивого. - Он тыкал кнутом в бок ишаку.
Баныкин о чем-то посовещался с парнем, отойдя в сторону, и вернулся к Лешке.
- Ты не подумай ничего такого. - От его тихих и очень внятных слов Лешке стало не по себе. - Мы ничего такого не думаем… А только у нас есть задание. У нас тут комсомольский пост. Ты развяжи веревку.
Лешка сказал упрямо:
- Не буду.
С досадой, присвечивая карманным фонариком, Баныкин отогнул одеяло, насколько позволяла перехватывающая его веревка.
Лешка застыл, не двигаясь с места, и Баныкин стал шарить по возу и, должно быть, тут же напоролся на железо. Он крепко выругался.
- Тут ерунда какая-то навалена.
Подоспел его товарищ, тоже с фонариком.
- Да тут одно железо, - недоумевая, сказал Баныкин.
Парень неуверенно протянул:
- Что-то не так.
Тут бы Лешке сказать: мол, это всего лишь хлам, тоже идет на свалку, они бы и отстали. Его сковывало присутствие возчика. Спроси они у него, и все бы тут же обнаружилось. Но им это не приходило в голову-они были не очень ловки и расторопны. Обо всем этом Лешка сообразил много позже. А в ту минуту он почувствовал себя в ловушке. Он не сомневался - они все знают и хитрят только. Он молчал, точно все это его больше не касалось.
- Чего ты молчишь? Объясни же, что это еще за железо?
Где взял? - твердил Баныкин.
Лешка молчал.
Баныкин еще раз взглянул на него, и Лешка почувствовал, как вражда разделила их, будто они совсем чужие, незнакомые люди.
Это было давно, когда он учился еще в седьмом классе. Однажды он выкинул такой номер: не пошел на воспитательский час, а поднялся на верхний этаж, вылез из окна лестничной клетки на карниз, обхватил водосточную трубу и стал по ней спускаться.
Когда поравнялся с окном своего класса, дотянулся ногой до рамы и постучал.
Первой кинулась к окну учительница Ольга Ивановна. Это она придумала тогда название их отряду-"Впередсмотрящий".
Ребята не успели привыкнуть к такому громкому названию, а об отряде уже писали и в городе и в области. В дни дежурств по школе они старательно драили пол, терли окна. Вот и все их скромные доблести, но если б у них и вовсе не было доблестей, их придумали бы-таким притягательным оказалось само название отряда.
Лешка на уроках Ольги Ивановны стрелял бумажными голубями в девчонок или играл с Длинным Славкой в морской бой.
Раньше Лешка недолюбливал Славку, а теперь его привлекала Славкина беззаботность и пижонская манера одеваться. На переменах они, скрываясь в уборной, накуривались до одурения.
А если случалось, что их застукивали, Лешка отправлялся к завучу и клялся, что курил он один, а Славка при этом только присутствовал. Славку жестоко драл отец, когда на него поступала жалоба из школы, и Славку надо было во что бы то ни стало выгораживать.
Так вот. Он постучал ногой по раме и вызвал страшный переполох в классе, а сам продолжал сползать вниз по трубе.
Вся школа повскакала с мест. Старшеклассники старались перехватить его из окон и кричали, что труба проржавелая, не выдержит. Но он отбился от них, хотя сам чувствовал, как труба трещит и крошится. Жуть брала. Для чего он это затеял? Неизвестно. Но его прямо-таки подмывало выкинуть что-нибудь такое. Наконец он благополучно спустился на землю, как раз на стыке здания школы с детской библиотекой.
- Ты, ты - бич класса! - кричала завуч, бледная от испуга и негодования.
Подбежала Ольга Ивановна, у нее дрожали губы.
- Ты ничего не повредил себе? Как так можно! Как можно! - Она была просто в отчаянии.
Дома была выволочка.
- Люди, которые противопоставляют себя коллективу… они не нужны нам. Это балласт! С такими людьми далеко не продвинемся. - Это говорил Матюша.
Лешка смотрел, как большое белое лицо его лиловело от негодования, и кусал губы.
И опять слово "неблагодарность" пошло гулять по двору.
И опять при мысли, что у Матюши погиб на фронте единственный сын, Лешка чувствовал себя виноватым.
Что тебе надо? Чего ты хочешь?