Глава четвертая
Дальше все происходило так. Парень, который был вместе с Ваныкиным, порывался доставить Лешку в милицию, а Баныкин сказал, что он сам разберется, а двоим с поста уходить нельзя.
Повозка со скрежетом развернулась-поехали назад. Возчик был вне себя, что втравлен, как оказалось, в грязное дело.
- Как же он меня… Никогда такого паскудства не возил. - Всю остальную дорогу он подавленно молчал. Иногда только забегал перед Баныкиным, тряся своим брылем. - У меня, товарищ, третья группа… Я по инвалидности…
Поднимались вверх по Торговой. Баныкин шел рядом с Лешкой за повозкой. Он был ошеломлен и торопливо объяснял, точно оправдываясь:
- Бандиты палатку на базаре обчистили. Рулоны мануфактуры. Сегодня повсюду на выходах из города комсомольские посты дежурят. И вот, пожалуйста, являешься еще и ты с какими-то грязными махинациями.
У Лешки все горело внутри. Мелькнуло в голове: как же ему удалось проехать в первый раз? И погасло. В милицию, значит, угодил. Наплевать. Накатывалась пустота. Он почувствовал, что измотан до предела. Будь что будет.
- И кому эта ерунда могла понадобиться?
Лешка тоже этого не знал. Во всяком случае он не собирался никого выдавать. Будь что будет.
- Тебе не совестно?
Баныкин спрашивал так осторожно и сокрушенно, точно имел дело с тяжелобольным.
Лешка грубо ответил:
- Что я, девочка?
Баныкин дернул его за рукав, чтоб он остановился.
- Я сейчас взвинчен в высшей степени. - Они стояли друг против друга. Я что-нибудь наделаю, потом не поправишь.
Заявить недолго. Протокол составят - и хана, тогда привлекут.
Мне во всем этом надо сперва разобраться.
Повозка медленно отъезжала от них вверх по улице, и расстояние между ними и повозкой росло, а Баныкин все еще тяжело раздумывал.
- Вот что. Завтра же, нет, день еще мне нужен. Значит, послезавтра ровно в девятнадцать ноль-ноль явись на то место, где мы тебя задержали. Понял? Если что, я тебя где хочешь достану.
Он посмотрел на Лешку.
- Догоняй же! Чего стоишь? Черт тебя возьми совсем. Ты отвези назад эту дрянь, слышишь? - завопил он. - Где взял, туда отвези!
Опять въезжали во двор, и опять он поднимал железный щит, придавивший кучу железного хлама, и разгружал повозку, сбрасывал обрезки и думало том, что произошло.
Он достал тридцать рублей, врученные ему тем же дядькой для уплаты возчику.
Возчик спрятал деньги в карман телогрейки не пересчитывая и при этом сказал:
- Чтоб мои глаза тебя не видели.
Утром Жужелка обегала все соседние улицы в поисках Лешки и вернулась ни с чем. В воротах она испуганно остановилась, услышав громкие голоса.
- Тебя давно наладить отсюда нужно! - кричала Лешкина мать. - Чтобы твоей ноги тут у нас не было!
- Это можно, пожалуйста. - Жужелка вздрогнула, узнав голос Лабоданова. - Только вы мало что выиграете от этого.
Быстро выходивший со двора Лабоданов увидел в воротах Жужелку, смутился.
- Пижонство! - сказал он, подходя к ней, кивнув через плечо назад во двор. - Дура она.
- Я тоже не переношу ее! - порывисто сказала Жужелка.
Глаза ее сияли - она не могла скрыть, как рада ему.
Лабоданов отвел ее от ворот.
- А где же Брэнди? Куда он девался?
- Я даже не знаю, где он может быть. Я ищу его все утро.
Я думала, он уже вернулся домой…
- А что? - спросил Лабоданов, внимательно глядя ей в лицо. - Чего беспокоиться? Пошел, куда ему надо.
- Все-таки…
Ей так тревожно, так тяжело было одной со всем тем, что она видела этой ночью.
Лабоданов сказал:
- А я ведь исключительно из-за тебя пришел.
- Да? Ты хотел меня видеть?
Он улыбнулся.
- Хотел тебя вызвать на улицу.
Сейчас только до нее дошло, что они говорят друг другу "ты".
Точно во сне возникла вдруг откуда-то Полинка.
- Клена! - громко сказала она. - Чего делается, если б ты только знала! Какие подарки мне в цеху готовят! - Она улыбнулась упоенно, во весь рот, но, заметив, что Жужелка не одна, осеклась и нахмурилась. - Зайдешь за мной потом… - И скрылась в воротах.
Лабоданов потянул книгу, которую Жужелка прижимала к себе локтем.
- Это что? А, учебник.
Он посмотрел на нее рассеянно.
- Ты что, голову мыла?
- А ты откуда узнал?
- У тебя волосы мокрые.
- Мокрые-повторила она за ним, робея, не зная, как выглядит сейчас, с мокрыми прямыми волосами. - Я почти что не спала всю ночь. Тут у нас что было… - Ей неудержимо хотелось все ему выложить. - Ужас… Утром решила вымыть голову, чтоб спать не хотелось.
- А что ж такое у вас было?
Она растерянно замолчала, что-то в его тоне мешало ей говорить.
- Ты-то Брэнди видела?
Она кивнула головой.
- Когда же?
- Ночью.
Он не стал больше ни о чем расспрашивать, взял ее за руку повыше локтя, и тревога вдруг улеглась, стало спокойно. Он был таким взрослым, надежным.
Лабоданов подвел ее к распахнутой двери тира. Из тира доносились возбужденные голоса, то и дело хлопало духовое ружье. Они вошли внутрь.
Здесь почти ничего не изменилось с тех пор, как Жужелка еще девчонкой забегала в тир. Она с интересом осматривалась.
Старая цветастая обивка на прилавке. В глубине, у стены, в четыре яруса-веселые мишени. Чего только тут нет: и мельница, и обезьяна Чита, и пушка, и танцующий с полотенцем заяц.
Рябой дядя Вася в ситцевой полосатой рубашке показывал женщине, как заряжать ружье.
- Ломайте смело, как дома капусту.
Он переломил пополам ружье и вставил новую пульку.
- Сильное у вас оружие, - сказала женщина, - зверь.
У женщины немолодое лицо, наведенные брови и маленькие, по-детски розовые уши, за которые она то и дело закладывала грубо завитые пряди волос.
- Приготовьсь, - сказал дядя Вася.
Женщина долго примащивалась, отыскивая удобный упор на прилавке, и вскинула ружье. Ее резкие, энергичные ухватки говорили об опыте, но совсем другом, имеющем мало общего о духовым ружьем и лотерейными мишенями.
"Бах!" - пальнуло наконец ружье. Женщина волновалась.
Она переломила ружье, вкладывая в каждое движение куда больше силы, чем требовалось. "Бах!" На этот раз в ответ хлопнул пистон сраженной мишени маленькой пушки. Потом свалилась голубая бабочка, завертелись крылья мельницы. Женщина кинула на прилавок смятую рублевку.
- Заберите пока что, - сказал дядя Вася.
Ей полагались премиальные. Он пошел за прилавок поднимать мишени, и его протез гремел, как уключина в лодке.
- Настя! - позвал мужчина в парусиновом, туго облегающем пиджаке, томясь с буханкой белого хлеба под мышкой. - Пошли уже?
- Отстань! - сказала женщина, не оборачиваясь, и отвела за ухо прядку волос. - Я в отпуске гуляю.
Дядя Вася отсчитывал пульки, высыпал их с ладони на прилавок и все не отходил от женщины.
Несколько посетителей с ружьями в руках ждали, пока она Отстреляется, Она целилась в "спутник" - новую, самую трудную мишень. Если попасть в него, маленький шарик завертится вокруг большого, вокруг "земли". Но "спутник" оставался неуязвим.
- Анастасия! - позвал мужчина.
- Не игран на нервах. Тебя просят.
Женщина прикупила пульки, легла на прилавок и целилась.
Платье на ней задралось и открыло высокие икры. Ее голые ноги будто принадлежали другой женщине, с более легким и. молодым телом.
- Ладно, - сказала она, досадуя, что никак не удается попасть в "спутник", и напоследок прицелилась в зайца, танцующего с полотенцем.
Заяц свалился.
- Дай-ка, Вася, - сказал Лабоданов. - Мое?
Он проверил ружье и, стоя боком, вполоборота, высматривал, по какой мишени бить.
"Надо же, - подумала Жужелка, - у него даже ружье свое здесь есть". Второй год она живет рядом с тиром, а не была здесь, кажется, с самого пятого класса. Она украдкой потрогала волосы, они были еще сырые.
Женщина, заметив, что ожидавший ее мужчина ушел, стала торопливо расплачиваться.
- Вася! - громко сказал Лабоданов. - Самому подлезть?
- Ни-ни! Запрещено. - Он посмотрел вслед женщине, усмехнулся. Перерабатывает нашего брата. Видал? Это же партизаны. Мост через Кальмиус взрывали. Ты что-нибудь знаешь про это?
- Я знаю! - звонким, срывающимся голосом сказала Жужелка.
- Изучали в школе, - сказал Лабоданов и прицелился в "спутник".
- Ну-ка, положи ружье. Инструкция для всех одинакова.
Дядя Вася ушел за прилавок, гремя протезом, и принялся устанавливать сбитые мишени. Пока он не вернется назад, ружье в руки брать не разрешается.
- Приготовьсь, - сказал он, ковыляя назад.
- Бью по "спутнику", - объявил Лабоданов.
- Раньше тебя тут желающие есть.
- Свирепо, - сказал Лабоданов и положил ружье. - Тогда жду.
Солидный гражданин без рубашки, в одной белой сетке, прицелился. Он стрелял в "спутника", но все мимо.
- Ерунда! - сказал он, недоумевая и рассердившись в конце концов. - В него попасть невозможно. Или ж испорчен - не вертится.
- Сейчас увидите, - сказал, улыбаясь, Лабоданов и посмотрел на Жужелку. И невидимая ниточка перекинулась от него к ней.
Гражданин критически оглядел Лабоданова и направился к двери.
- Спортсмен! - раздраженно сказал он, хотя явно хотел сказать что-то похлеще. Белая спина его колыхалась в сетке.
Подталкивая друг друга, хихикая, два паренька прилегли с ружьями на прилавок и замерли.
- Вы по "спутнику"? - спросил их Лабоданов.
Они покачали головами. Лабоданов прицелился.
Раздался выстрел. Жужелка вздрогнула. Лабоданов снова целился. Оба паренька не стали стрелять, следя за ним. Лабоданов выстрелил.
- Готово! - сказал один паренек, и они оба засмеялись от удовольствия.
Жужелка подошла ближе, посмотреть, как кружится "спутник".
- Вы тоже интересуетесь? - спросил дядя Вася.
Жужелка замотала головой и засмеялась. Она была очень горда за Лабоданова.
Лабоданов продолжал стрелять теперь уже по другим мишеням, а она стояла рядом, не отрываясь следила за ним.
- Спортсмен! - сказал дядя Вася. - Ты у меня сегодня все пульки за премию перетаскаешь.
Но Лабоданов бросил стрелять.
- Отдай за меня ребятам. Я кончил. - Он повел Жужелку на улицу.
Они немного прошли молча и остановились. Настроение у Лабоданова спало. Он курил, поглядывая на проходящих мимо людей.
- Так ты передай Брэнди, что я его жду. Не забудь.
- Да, да. Я не забуду.
Вдруг он пристально посмотрел на нее.
- Девушка Клеопатра! - сказал он точно так же, как в первый раз, когда они познакомились, и бросил недокуренную сигарету.
- Клена, - мягко поправила Жужелка.
- Девушка Клена! Нет, лучше Клеопатра. - Он приблизился к ней и взял ее за руки повыше локтя, и Жужелке стало вдруг страшно отчего-то. - Слушай же. Сегодня в восемь часов, нет в девять. Так в девять, поняла? Приходи в парк, к памятнику, ну знаешь - крыло самолета у обрыва. Вот туда. Буду ждать. А теперь я ушел. - Он сжал ее руки. - Так в девять, значит.
Она молча кивнула, соглашаясь. Его раскачивающаяся спина вскоре скрылась из виду. Жужелка потрогала волосы и пошла, прижимая локтем учебник.
Рано утром он тихо встал, чтоб бежать от дознаний и не глядеть в честные глаза людей, никогда не нарушавших никаких законов. Но в двери о. н столкнулся с матерью. Увидел ее измученное лицо, понял, что она не спала. Она не проронила ни звука. Это было совсем не похоже на нее. Лешка готов был куда-нибудь провалиться, чтоб не причинять ей таких страданий.
За воротами он вспомнил о ста рублях, лежавших в кармане брюк, и теперь все время ощущал их, точно это камни, а карман, казалось ему, тяжело набит и топорщился, и в то же время эти сто рублей волновали его - у него никогда не было таких денег.
Он не мог окончательно прийти в себя и трезво обо всем подумать. Он чувствовал себя главным действующим лицом в каком-то странном спектакле, который неизвестно еще чем окончится. И от этой неизвестности слегка дух захватывало.
Обгоняя его, ехали в порт битком набитые людьми, истошно звенящие трамваи. Дул сильный норд-ост, раскачивал ветки деревьев. Прямо перед Лешкой и дальше по всей глубине малолюдной улицы медленным белым дождем осыпалась акация.
Лешка вдруг подумал, что какой-нибудь день всего остался ему, чтоб так ходить, смотреть. От этой нелепой мысли в висках принялось стучать. Он присел на лавочку у чужих ворот. Ему необходимо было все обдумать.
Но на месте не сиделось. Он вскочил и быстро пошел отсюда, с этой тихой улички, на проспект, в толпу.
Он шел по проспекту, больше всего на свете желая, чтобы сейчас что-нибудь произошло: выбежал бы на мостовую ребенок, и Лешка ринулся, выхватил бы его из-под самой машины. Или загорелся дом, и Лешка бросился бы в огонь и появился перед толпой с пострадавшим на руках, сам тоже сильно обгоревший.
И все поняли бы, чего Леша Колпаков стоит, что он на самом деле собой представляет.
Вдруг кто-то сильно дернул Лешку за рукав. Он обернулся.
- Помоги, парень! Опаздываю! - выдохнула ему в лицо незнакомая девушка в тюбетейке и темных очках.
Он не сообразил еще, чего от него хотят, как в руках у него оказались тяжелый мешок и парусиновый саквояж.
- Не тяжело? Донесешь?
Он тупо кивнул. А девушка возбужденно торопила его:
- Девятнадцать минут осталось до отхода эшелона! Учти!
Она пошла вперед, торопясь, спотыкаясь от волнения, от боязни опоздать на поезд, изредка оборачиваясь всем телом.
Он тащился за ней, как дурак, как лопух, как груженый ишак, которым каждый может помыкать на свой лад. Какого черта! Мелькнуло: Лабоданов никогда не дал бы себя так облапошить. Он догнал девушку и, идя с ней рядом, спросил:
- А чего вы не поехали на трамвае?
- Ох, эти трамваи! Задержка бывает. Не могу рисковать.
Он не успел ей возразить, как уже замелькали впереди черные спортивные шаровары да подпрыгивающий на спине рюкзак и тюбетейка над ним.
Они пошли по мостовой-так казалось почему-то быстрее.
Асфальт сменился булыжником. Спускались под гору. Ветер гнал пыль им в спину. Мимо проносились, подскакивая, машины.
Лешка нервничал, заразившись незаметно для, себя беспокойством - не опоздать бы.
По сторонам лепились старые одноэтажные дома под черепичной крышей. Будочка холодного сапожника. Бойкая парикмахерская с одним оконцем, вделанным в двери. Показалась вокзальная площадь. Трамвай, скрежеща, давал круг, огибая клумбу в центре площади. Вокзал. Сумрачно, прохладно и пусто внутри. А у выхода на перрон-толчея пассажиров, узлов, чемоданов. Вслед за девушкой, решительно расталкивающей всех, Лешка протиснулся к выходу под ожесточенную брань публики.
- На целину где состав? - крикнула девушка дежурному, и тот махнул рукой:
- За переездом.
И тогда девушка побежала из последних сил по перрону, и рюкзак прыгал у нее на спине. И Лешка бежал за ней, задевая тяжелым мешком об асфальт. У опущенного шлагбаума ждала подвода, запряженная двумя лошадьми. Стрелочница держала в сложенных на животе руках зеленый флажок.
- Вон-на! - указала стрелочница на видневшийся на путях состав.
Но в этом уже не было нужды. Было понятно, что это он, целинный, весь в плакатах, гомонящий, облепленный шумным народом.
- Успели! - обернувшись к Лешке темными очками, выдохнула девушка. Она шла вдоль вагонов, расталкивая провожающих, спрашивая: - Где фармацевтический техникум? Фармацевты где?
Из теплушек неслось пение, и было пестро, шумно.
- Лизка! Лизка! Девочки, Лизка! - закричали, замахали руками, перевешиваясь через перекладину в раздвинутых дверях теплушки.
И Лешкина девушка в тюбетейке завопила счастливо:
- Девочки! Девчонки, милые! Это я! Ох, девчонки, держите консервы!
Ахая, тормоша Лизку, бранясь: "Ах, чтоб тебя, дуреха! Чуть не опоздала!", девчата подхватили мешок у Лешки и передали в вагон. И туда же уплыл парусиновый саквояж. Парень в берете, проходя мимо, деловито сообщал:
- Салют, девоньки] Подтягивайся в вагон! Сейчас двинемся…
Зазвучал горн, В груди у Лешки тревожно отозвалось. Все встрепенулись, замолкли и полезли поспешно в вагоны.
Лизка сняла очки, вытерла скомканной тюбетейкой лицо и крепко встряхнула Лешкину руку.
- Ну, пока. Спасибо тебе. - Она вдруг быстро приблизила к нему распаренное, все в красно-белых пятнах лицо и чмокнула его в щеку. И тут же кто-то другой с торчащими из-под платочка косицами, вывернувшись из-под ее руки, тоже громко чмокнул Лешку.
- А ну вас, - сказал, смутившись, Лешка. - Много вас тут.
- Жди меня! - крикнула девушка с косицами. - И я вернусь! Быть может!
Она протянула руки, и девчата втащили ее, а за ней Лизку в вагон. И теперь они обе стояли в первом ряду, навалившись животами на перекладину, а на них напирали сзади и кричали ему:
- Поехали с нами!
Кто-то затянул:
Мы поедем на Луну,
Там засеем целину…
Состав тронулся. Девчата замахали, закричали что-то Лешке, но невозможно было разобрать что. Лешка тоже махал им и взволнованный шел рядом с вагоном. Его. так и подмывало вскочить к ним в вагон и уехать далеко-далеко от Лабоданова и Славки, от Баныкина, от милиции… Вагон стал обгонять его, и он отбежал, быстро вскарабкался на откос, чтобы девчата в теплушке еще раз увидели его и помахали.
Мимо поползли вагоны, разукрашенные плакатами:
Нос не вешай,
Дорога трудна.
Спи, ешь - Впереди целина.
"Не кантовать! Девушки"-это еще на одном вагоне, где едут девушки.
"Даешь целину!"
И в каждом вагоне, навалившись всем скопом на переклада ны, махали руками и пели. И в каждом пели что-нибудь свое, а оркестр играл свое, и стояла веселая неразбериха от проезжающих мимо хоров.
Эх, бей дробней,
Сапог не жалей.
Заработаем мы с милым
Больше тыщи трудодней.
Проплыла вагон-лавка; прилавок, весы, дядька в белом халате за прилавком - прямо как на сцене.
Состав оборвался и пошел, вихляя хвостом. Открылись заслоненные им маленькие дома рыбаков и в проемах между ними - море.
Провожающие, стоя на откосе, все махали вслед ушедшему эшелону, и Лешка махал со всеми. Оркестр немного еще поиграл, пока состав не скрылся из виду. Потом музыка разом оборвалась, и все стали расходиться.
А Лешка все еще стоял и смотрел на железнодорожный путь, желто-серый от размолотого ракушечника, лежащего между шпал.
Баныкин вошел в ворота под номером двадцать два. Во дворе он застал лишь одну старуху. Она стояла у летней мазаной печки, помешивая ложкой в кастрюле; концы серого шерстяного платка, лежащего у нее на плечах, скрещиваясь на груди, были стянуты узлом на спине.
Небольшая белая собака - Баныкин вступил, видимо, в подведомственный ей сектор двора - приподнялась с нагретого булыжника и служебно залаяла.
- Цыц, Пальма, гуляй себе, - сказала, обернувшись, старуха, и глаза ее из-под сизых нависших век с любопытством оглядели пришельца.
Это была такая заядлая старость, что Баныкин оробел.