Селиков пожал плечами и выразительно посмотрел на голову Закатова. Лесков не вмешивался в их спор. Кое-что может оказаться лучше, кое-что хуже, но это не отменит определяющего факта - они напутали в главном, они автоматизировали второстепенное звено цепи, а цепь как была, так и осталась. И он, Лесков, хорош! Сравнивал электронику и пневматику, высчитывал, сколько месяцев простоит тот прибор и сколько этот, а не решил того, что единственно нужно было решить: годятся ли вообще эти приборы? Они спорили о замке - внутренний или наружный лучше запирает двери, - но забыли поинтересоваться, имеются ли эти двери, для которых подбирают замок.
На площадке появились Лубянский и Надя, оба в брезентовых куртках. Надя сухо поздоровалась с Селиковым и еле кивнула головой Лескову и Закатову.
- Поглядите, что творится на флотации, - сердито говорила она Лубянскому. - Настоящий сумасшедший дом!.
Лубянский спросил Закатова:
- Ну, как? Идет регулирование?
- Идет, - сообщил Закатов. - Мы тут обнаружили коренную причину всех неполадок: чувствительности не хватало.
Надя презрительно рассмеялась.
- Насколько я заметила, - насмешливо обратилась она к Закатову, - вы каждые два часа находите истинную причину неполадок, и каждый раз оказывается, что это не та причина. Уж сказали бы прямо, что приборы не справляются с процессом.
Зякатов бурно запротестовал. В спор вступил Селиков. Насупившись, он грубовато бросил:
- Ладно, Надюша, давайте не будем! Скоро все наладим. В общем, топайте, а мы повозимся.
Надя с гневом повернулась к Селикову. - Я уже вчера предупредила вас, меня зовут Надеждой Осиповной. И топать я не собираюсь, я не топаю, а хожу. А сейчас я предъявляю официальную претензию. Я спрашиваю, когда кончится этот кошмар автоматики.
Селиков покраснел: он не ожидал такого отпора. Надя отвернулась от него. На площадке показался Савчук. Он тяжело шагал между классификаторами, останавливался у каждого корыта. За его спиной виднелось румяное лицо Кати; глаза её были широко раскрыты, в нетерпении она старалась сразу все охватить: диаграммы на приборах, воду в классификаторах, лица спорящих. Она издали закивала Наде и Лескову и, оторвавшись от Савчука, побежала к ним.
- Ужас что такое! - шепнула она торопливо. - Звонит Крутилин. Ругаются с никелевого завода. Только что Кабаков разносил Савчука. Если сегодня не наладите, половина комбината остановится. Я тоже прибежала посмотреть, как вы справляетесь.
Савчук наконец доорался до стоявших на площадке. Он укоризненно заговорил, ни на кого не глядя:
- Советовал: никого не сокращайте, пока не отработали схему. Нет, своя голова умнее! А сейчас что будет, дорогие Георгий Семенович и Надежда Осиповна? Вот сосчитано, за последние сутки на двести тысяч рублей ценнейших металлов вывалили сверх нормы в отвалы, так, за зря живешь! Кто виноват? Никто не виноват - автоматы. Эти автоматы все вместе того не стоят, что они за неделю напортят. Ну, герои, как вашу сверхтехнику поправлять будем?
Как ни был он сердит, он не удержался от шутки, улыбка тронула, словно штрихом, его лицо. Он переводил глаза с Лубянского на Надю, с Нади на Лескова. Лубянский твердо сказал:
- Я уже докладывал вам, устанавливаем строгий режим измельчения. Никаких прыжков вверх и вниз! Заданная производительность. Очень прошу не отменять моих распоряжений, сколько бы вам ни жаловались. Плановое задание по помолу руды выдержу, это обещаю.
Надя в ответ на взгляд Савчука, сказала, пожимая плечами:
- У нас одна претензия: слишком колеблются объемы пульпы, не успеваем регулировать флотационные машины.
Лесков молчал. Савчук прямо спросил:
- Ты, именинник, что ж молчишь, товарищ Лесков? Могут твои регуляторы поддерживать постоянство объемов? Учти, лишнюю пульпу сливать некуда, гоним в отвалы.
Лесков ответил:
- Боюсь, автоматы не смогут вести процесс так, чтоб всегда была одна и та же плотность и один и тот же объем. Человек этого тоже не мог: он менял то плотность, то объем, он регулировал гибко, но не точно.
Надя нетерпеливо сказала:
- Не возражаю, чтобы ваши автоматы регулировали так же неточно, как дядя Федя, - он никогда не заливал наши машины выше краев.
- Что же, можно попробовать, - угрюмо согласился Лесков. Он обратился к Закатову: - Прошу перевести все приборы на минимальную чувствительность. - Закатов и Селиков разом запротестовали. Лесков оборвал их: - Спорить будем потом!
Он отошел к помосту. Закатов и Селиков переходили от прибора к прибору, меняя чувствительность регуляторов. В ответ на это на диаграммах исчезали колебательные явления, но строгая линия плотности становилась неровной, волнистой кривой, уходившей то вверх, то вниз от заданного предела. Надя побежала проверять, как отразится на флотации новое задание регуляторам, Катя ушла с нею. Лубянский ходил с Закатовым - он держался подальше от Савчука. Савчук подошел к сосредоточенному Лескову, облокотился, как и тот, на помост, Савчук уже справился с плохим настроением, на лице его блуждала обычная усмешка.
- Блин-то наш комом! - проговорил он, кивнув на автоматы. - Чуяло мое сердце, когда Лубянский пустился в восхваления на собрании. Помнишь, стал вас осаживать? Но чтоб такой страшенный ком, не ожидал! Десяток вздорных механизмов весь процесс на фабрике запутал. Нужно что-то радикальное предпринять, Александр Яковлевич.
- Собираетесь снимать регуляторы? - сухо осведомился Лесков. - Мероприятие радикальное - возвращение к испытанному ручному процессу.
Он глядел на приборы, отвернувшись от Савчука. Директор фабрики молчал, Лесков слышал его шумное дыхание. Савчук наконец ответил осторожно и неопределенно:
- Нет, зачем же все снимать? А может, разредить их: часть процесса - автоматы, часть - люди? Слишком уж крутой скачок - сразу ни одного человека!
Лесков нетерпеливо и возбужденно заговорил:
- Скачок? Шажок это, а не скачок! Все неполадки именно оттого, что нет скачка. На одном узле механизмы, а позади, с боков, впереди люди, те же рабочие. А автомат на них не крикнет, как дядя Федя, не придет ругаться, как Надежда Осиповна, не позвонит по телефону, как диспетчер Катя. Вот где наш просчет: поставили механизм на место рабочего, а способностей человека ему не придали. Он знает одну функцию, тогда как человек, им замененный, знал десять. А вы предлагаете и ту единственную функцию, которую ведет автомат, еще урезать. Нет, это не решение! Все, что делал, человек, должен делать автомат, больше должен делать, и он может больше! Не один автомат поставить на технологической цепочке, а десятки, на каждом узле свой: на бункерах, на дробилках, на транспортерах, на мельницах, на классификаторах, на флотации, в диспетчерской! И всех их связать сигналами и командами, чтобы они как люди, поправляли взаимно ошибки, чтоб автомат на флотации мог рявкнуть на регулятора плотности, на измельчительный регулятор: "А ну, давай!" Или: "Хватит, придержись!" Вот куда нужно направиться - настоящую революцию развернуть, все остальное - дипломатия, а не техника.
И, не давая Савчуку вставить слово, Лесков с раздражением закончил:
- Вы, конечно, думаете: с одним узлом провалились, теперь весь процесс собрались завалить. Думайте, как хотите, убедить можно фактами, а фактов у меня нет - одна теория. Знаю, что теория моя для вас, как горох об стену. Вы одно понимаете - план выполнять, за невыполнение могут с высокого поста сбросить. Все производственники таковы, это я уже успел изучить.
Савчук возразил:
- Почему же горох об стену? Факты я вижу. Автоматы, хоть и неважно, а заменяют человека - это факт. - Он покрутил головой и рассмеялся. - И насчет плана тоже правильно - разика два провали план, обязательно полетишь, и чем выше место, тем круче полет. - Он хитро поглядел на Лескова. - Как думаешь, Александр Яковлевич, сколько директоров фабрики прогонят, пока ты свою программу всеобщей автоматизации осуществишь? Думаю, прими я ее, одним мной дело не обойдется.
Лесков мрачно отозвался:
- В том-то и штука - люди страшатся за себя. Успех будет только в конце, а неудачи подстерегают на каждом шагу - труден путь к успеху.
Они опять замолчали. С лица директора сползла обычная усмешка, он нахмурился, потом сказал:
- Ладно, мысль в этом есть - всю цепочку автоматизировать. И, может, правильно - тут решение. Ну, что же, Александр Яковлевич, давай сговоримся: пока не погонят меня с фабрики за провалы плана, буду тебе помогать. У тебя по этой части уже что-нибудь конкретное или одна голая идея?
Лесков поспешно сказал:
- Все будет конкретно.
- Давай, - кивнул головой Савчук. - А регуляторы свои пока придерживай, чтоб не очень буйствовали.
Он спустился по лесенке в нижнее отделение. Из-за колонны вышли Закатов с Лубянским. Закатов присел на деревянную лестничку, Лубянский встал около Лескова. Он был взволнован и рассержен.
- Волки, а не люди! - сказал он злобно. - Хоть бы у одного нашлось понимание сути, ведь на новую ступень поднимаемся! Ничего подобного, видят только мелкие недочеты. Оденьте человека в одежду, сотканную из солнечных лучей, думаете, солнцу удивятся? Нет, заметят случайно посаженное пятнышко грязи и только о нем пойдет речь. Больше всего эту Ясинскую ненавижу: она готова выбросить всю автоматику, лишь бы ее девушек-флотаторщиц не заставили один день побегать немного больше обычного.
- А по-моему, она права, - нехотя возразил Лесков. - Регуляторы должны регулировать, а не путать. - И, не желая ввязываться в спор, он отошел к Закатову. Тот в отчаянии взирал на загрубленный регулятор: "И на что мне язык, умевший слова ощущать как плодовый сок? И на что мне божественный слух совы, различающий крови звон?" - шептал он с невыразимой печалью. Лесков вслушался и улыбнулся: стихи удивительно соответствовали моменту.
31
Это был тревожный день. Регуляторы исправно вели процесс, но им уже не верили. Лубянский впервые изменил своему обычаю носиться по всем уголкам цеха и не уходил с площадки. Ему пробросили легкий кабелек от конторки мастеров, повесили на одной из ферм телефон. Он властно командовал цехом, на какое-то время верхняя классификация стала основным звеном всего технологического процесса: все работало на регуляторы, Лесков не вмешивался в распоряжения Лубянского. Он с самого начала был против подобного искусственного лечения недостатков - автоматы из помощника технологии превращались в ее деспота. Но он не мог не видеть, что эффект это давало: регулирование теперь шло намного лучше, чем при ручном труде. Обманутый этой мнимой легкостью, Закатов порывался увеличить чувствительность приборов, он умолял Лескова:
- Александр Яковлевич, поймите, это же решающий час - механизмы должны показать свои преимущества перед человеком. Пока Лубянский здесь, это возможно.
На это Лесков спокойно ответил:
- Лубянский сейчас здесь, завтра его нет. А регуляторы должны действовать все время. Мне нужна работа, а не видимость! Успокойтесь, Михаил Ефимович.
А когда к просьбам Закатова присоединился Селиков, Лесков распорядился:
- Друзья, идите спать. Делать вам здесь больше нечего: к приборам я все равно не разрешу подходить.
Селиков спать идти отказался, а Закатов с глубоким унынием проговорил:
- Сережа, я в конторке подремлю часок. Разбуди меня, если что случится.
В середине дня наступил кратковременный период, когда все вдруг словно забыли о существовании классификаторов. Лубянский отправился обедать, Селиков тоже ушел в столовую. Лесков, задумавшись, в одиночестве сидел на широкой деревянной лестнице. Он ждал этого момента, чтобы поразмыслить над происшествием и привести хотя бы в приблизительную систему то, о чем сгоряча наговорил Савчуку. Но думалось о другом: он вспоминал то дядю Федю, то Надино выступление на совещании у Савчука и свою отповедь. Он разговаривал с собою, упрекал себя, стыдился своих слов и поступков. Да, именно так он и сказал старику: "Не беспокойтесь, вас обязательно устроят!". И тот ему поверил, повеселел, оживился. А сейчас он где-то ходит, ищет подходящую для себя работу, вспоминает, конечно, уверения Лескова… Что он думает о нем, Лескове? То самое, наверно, что Лесков сам о себе думает: отмахнулся равнодушной общей фразой. Да, конечно, автоматика - благо, от этого он не отступится. И правильно сказал тот, из кадров: "В масштабе Советского Союза мы тебя по специальности всегда устроим, а хочешь здесь оставаться - извини, надо переучиваться". А как старику переучиваться? И как ему от семьи и квартиры уезжать в другое место? Об этом Лесков подумать не хотел, закрывал на все это глаза. Жизнь от того, что он зажмуривался, не стала проще, нет!
Лесков вздохнул, снова терзая себя. Теперь эта Ясинская… Он высмеял ее на совещании, презрительно оборвал в разговоре. Он даже допустить не хотел, что она может оказаться правой. Перестраховщики, косные люди, консерваторы - так думал он о Крутилине, о Пустыхине, даже; и о ней так подумал. - Нет - и от этого он не отступится - в общем, в перспективе он прав, философски прав - так выразился бы Лубянский. Но, к сожалению, из философии металла не выплавишь, на это уже указал Савчук. И вот результат: философия правильная, а действительность, его маленькая работа, дело его жизни, то самое, за что он непосредственна отвечает, - все это, ничего не попишешь, плохо! "Прекратите кошмар автоматики!" - так выразилась Надя презрительно, нечего ему против этого возражать, нечем оправдываться!
- Ладно! - сказал он вслух устало. - Что пользы копаться в том, что прошло? Нужно думать, как выбраться из провала, это одно важно.
Он встал и подошел к прибору. Диаграмма шла так же неровно, точности в регулировании не было. Лесков посмотрел на классификатор - струя воды лилась в корыто, мутная полужидкая пульпа переливалась через порог, уносилась по желобу. Нет, колебания объемов кончились, хоть этого они добились, человек, конечно, лучше бы вел процесс, но процесс идет, не ломается!
Лесков прошел за колонну к другому регулятору. Здесь он столкнулся с Надей. Она стояла перед самописцем, изучала, как и Лесков, диаграмму.
Надя хотела уйти, Лесков остановил ее.
- Простите, - сказал он, волнуясь. Можно с вами поговорить?
Она секунды две колебалась.
- Пожалуйста, - сказала она сухо. - О регуляторах?
- Да, о регуляторах… Нет, больше о себе, - поправился Лесков. - Пройдемте в сторонку, здесь очень шумит.
Он отвел ее в конец площадки, где ремонтировались два резервных классификатора. На площадке было пусто и сравнительно тихо, можно было беседовать, не повышая голоса. Лесков прислонился к колонне, рассеянно смотрел в сторону, не начиная разговора.
- Знаете, я думал о вас, - сказал он. - И сейчас думал и раньше.
- Да? - холодно ответила Надя. - Интересно, что же вы думали?
Он продолжал, по-прежнему не глядя на нее:
- Я вспоминал наше столкновение у Савчука… Она оживилась и прервала его:
- Вы меня тогда неправильно поняли. Вовсе я не враг ваших работ, я не такой отсталый человек, чтоб не понимать, как все это важно…
Он вежливо кивал головой, ожидая, когда можно будет продолжать.
- Я тогда возражал вам, даже вышучивал ваши соображения. Но вся эта грустная разладка автоматов показала, что я был не прав. Вы, конечно, имели право беспокоиться, все неприятности свалились на вас. Это я и хотел сказать: вы были тогда правы, а я нет. Вот, пожалуй, и все. Да, все!
Надя видела, что ему нелегко далось это извинение, - он побледнел, нахмурился. На его подвижном лице отражается все, что он чувствовал: он уже раскаивался, что начал этот разговор. Надя, смягчаясь, сказала:
- Я очень рада… Мне тоже было неприятно, что мы тогда чуть не поссорились. Я даже собиралась сама подойти к вам…
Он молчал, но не уходил, словно ждал еще чего-то от нее. Она спросила:
- А как вы думаете, удастся ввести все в норму?
Ему не хотелось ни отделываться общими отговорками, ни пускаться в путаные рассуждения. Он ответил неохотно:
- Трудно сейчас что-либо сказать. Будем выискивать подходящий режим, а найдем или нет, увидим.
Она возразила, удивленная:
- Но ведь сейчас автоматы работают, не разлаживаясь!
Он пробормотал, хмурясь еще больше:
- Черт их знает, как они поведут себя без нашего пригляда! Пока не испытано все, обещать ничего не буду. Особенно вам…
- Почему? - спросила она. - Вы думаете, что я не пойму или не поверю вам?
Он ответил грубо:
- С вами надо так - сделать и положить на стол готовое, без предварительных обещаний. Отныне по-другому не буду: спокойнее…
Надя сказала дружески:
- Мне кажется, вы переживаете разладку сильнее, чем она заслуживает! Я, например, такой работой, как сейчас, вполне удовлетворена. Стоит ли мучиться!
Лесков гневно взглянул на нее.
- Кто вам сказал, что я мучаюсь? Вы преувеличиваете, Надежда Осиповна.
Он сделал шаг в сторону, она протянула руку, как бы прощаясь.
- Вечером приду еще раз посмотреть, как дела, - пообещала она.
Лесков возвратился на старое место в том же хмуром настроении. Скоро появился Лубянский. Он успокоился. Тревога, поднятая расстройством регулирования, улеглась, введенный им строгий режим действовал. Лубянский с удовлетворением подвел итоги.
- Вот вам доказательства, Александр Яковлевич, что культура - явление целостное. Нельзя считать себя человеком чистоплотным, если чистишь зубы, но забываешь постирать рубашку. Нельзя комбинировать автоматы с кустарщиной на мельницах. Пусть теперь попробуют измельчители нарушить предписанный режим. Больше того: все стадии процесса зажму в тиски.
Это напоминало мысли самого Лескова; Лубянский тоже понимал, что нет изолированных звеньев в технологической цепочке, нужно вытягивать ее всю. Но было и важное различие в их выводах: Лесков шел иным путем, шел дальше Лубянского. Он не хотел спорить, нужно было еще много думать, пока путаные идеи приобретут достоверность расчета и чертежа. Лубянский уловил в молчании Лескова несогласие и удивленно посмотрел на него. Лесков разъяснил:
- Мне мыслится иное: никакого среднего режима по прописи - столько-то тонн в час, и точка. Нет, все работает на максимуме, а максимум, конечно, неодинаков: сейчас это сорок тонн, а через десять минут - шестьдесят пять. Гибкое регулирование по наибольшему эффекту - вот чего бы я хотел.
Лубянский ответил, ласково улыбнувшись:
- Хотеть вы можете. Никто не запретит человеку хотеть всего, что ему вздумается. Вы только осуществить это свое желание пока не можете, дорогой Александр Яковлевич, вот в чем ваша беда. А я средний режим уже осуществил и буду его поддерживать. Одно обещаю: когда вы доведете свой максимальный режим до реального проекта, я первый откажусь от своих нынешних предписаний.