Это было сказано искренне и с достоинством. Лесков с благодарностью посмотрел на Лубянского. Он вдруг с облегчением ощутил, что думал о людях хуже, чем они были на деле. Савчук обещал поддерживать его, хотя страшится от этого неприятностей в будущем. А на Лубянского неприятности уже свалились, но он принял их на себя, не спихивая на лабораторию, как очень многие сделали бы на его месте, и мужественно борется с трудностями. Даже Надя держит себя сдержанно. "Кошмар автоматики…" Что ж, можно было и крепче выразиться… Лескову часто казалось, что он один бьется головой в глухую стену, он верил в свою голову, она была крепка, но стена оказалась крепче - в самый раз теперь упасть ему с разможженным черепом. Но его заботливо подхватили под руки, уже и другие рядом с ним бросаются на ту же стену - она не может не поддаться.
Лубянский, не догадываясь, какие сложные чувства одолевают Лескова, озабоченно продолжал:
- Через часок на фабрику приедет Кабаков, очень прошу, Александр Яковлевич, не вмешивайтесь в мой разговор с ним, я лучше сумею растолковать, что к чему.
Лесков поспешил заверить Лубянского:
- Конечно, конечно, я не помешаю!
Кабаков появился в сопровождении свиты из комбинатских и фабричных работников, на площадке сразу стало тесно. Лесков отошел за классификатор. К нему подошел отделившийся от толпы Савчук. Директор фабрики заметил, усмехаясь:
- Ну и расписывает наш Георгий Семенович - мастер! И хоть бы слово о том, что мы тут чуть голову не потеряли. А Кабаков-то из-за этого приехал - из-за непорядков.
Лесков обещал не вмешиваться в объяснения Лубянского. Но с Савчуком можно было не стесняться. Он хмуро пробормотал:
- Боюсь я, Павел Кириллович, красивой росписи. Пока ведь у нас, если честно, провал. Нехорошо, Кабакову внушат, что одни достижения…
Савчук проницательно посмотрел на Лескова.
- Не думаю, чтобы Кабакову что-нибудь внушили, двадцать пять лет знаю Григория Викторовича, не такой он человек. А тревожить случайностями, что нас напугали, не следует, - прав Лубянский.
К ним подошел Кабаков. Он казался довольным. Уверения Лубянского, похоже, сделали свое дело.
- Ну, что же, - сказал он, - первый автоматизированный передел запустили - поздравляем! Лиха беда начало. Правда, чуть не завалили ночные смены, но при освоении нового и не такое бывает, главное, чтоб это не повторялось.
Савчук вдруг сказал, насмешливо прищурившись на мрачного Лескова:
- Не всем нравится, Григорий Викторович. Измельчители ругаются: режим трудный предписан. И сам именинник невесел - ожидал другого. Лубянский тебе доказывал, что достижение, а Лесков изъясняет иначе - провал.
Лубянский с упреком посмотрел на Лескова. Тот растерялся и уже раскаивался, что был откровенен с Савчуком. Лесков вспомнил, как и раньше Савчук огорошивал таким же странным поведением - до собрания хвалил автоматику, на собрании тонко ее чернил. Савчук посмеивался, он не находил в своих словак ничего плохого. И на Кабакова они произвели совсем другое действие, чем ожидал Лесков.
- Это хорошо, - возразил Кабаков одобрительно. - Если для него провал, значит, большего ожидал, к большему стремился. А стремится - рано или поздно добьется. Когда мастер свою работу хулит, еще не значит, что работа плохая, - может, попросту мастер лучше работы.
Он дружески положил руку, на плечо Лескову:
- Павел Кириллович мне рассказал о твоих планах - полной автоматизации фабрики. Планы хорошие, разрабатывай, может, и выйдет толк. А насчет режима согласен с Лубянским - нужен режим на мельницах. От регуляторов нельзя требовать, чтобы они поправляли все, что нерадивый рабочий напортит: механизм не волшебник, он не превращает палку в змею и кочергу в лебедя.
Кабаков удалился вместе со всеми, сопровождавшими его. Лесков спросил у Лубянского:
- Насчет палок и кочерги - ваши слова?
Лубянский засмеялся.
- Мои, а что? Плохо?
- Хлестко, но не очень основательно. Классификаторщик справляется с любым режимом на мельницах, кроме уж самых пиковых. А регулятор при серьезном возмущении на мельницах сразу путается. Человека он полностью пока не может заменить, к сожалению.
Лубянский, пожав плечами, возразил, что у них создалось забавное положение: Лесков ругает собственную продукцию, сдавая ее заказчику, а заказчик хвалит. Долго так продолжаться не может, к этому обязательно придерутся. Не стоит бессмысленно усложнять и без того трудные свои заботы - выпадет еще не один скверный час, пока фабрика привыкнет к новому режиму.
Лесков прервал Лубянского. У него просьба. В цеху сокращен рабочий Бахметьев. Нельзя ли этого человека разыскать и направить в лабораторию? Лубянский позвонил в отдел кадров. Поговорив, он сказал Лескову:
- Завтра направят, дядя Федя еще не получил назначения.
Вечером Лесков сдал дежурство проснувшемуся Закатову и собирался уходить с Лубянским, когда на площадку поднялись Катя и Надя. Катя заговорила с Лубянским, Надя пошла дальше - к приборам. Лесков понял, что придется теперь уходить всем вместе и болтать всю дорогу, - Катя не из тех, с кем можно молчать. Но все, что не относилось к регуляторам, было ему сейчас неинтересно, а вести легкую беседу о них он не мог. И он не забыл, что Надя вздумала его утешать - еще, чего доброго, опять примется за это! Лесков отошел с Закатовым подальше от Нади, около нее остановился Селиков. Он что-то доказывал, разводя руками. Лесков понял, что Селиков оправдывается в недавней грубости. Лесков усмехнулся - ну и денек сегодня, всем приходится извиняться!
Катя громко сказала, обращаясь ко всем:
- Товарищи, сколько же можно? Двенадцать часов ни единого нарушения, а вас не оторвать от приборов. Мы зашли за вами, Надя только что расписалась у меня в журнале, что претензий к регуляторам у них больше нет.
Лубянский натянул пальто и предложил Лескову пройтись на воздухе. Лесков ответил:
- Вы идите, я еще останусь.
- Да вы же только что собирались уходить! - удивленно сказал Закатов.
- А сейчас раздумал, - раздраженно возразил Лесков. - Простите, но мне не до прогулок. Да и вряд ли я смогу быть хорошим собеседником.
Он улыбнулся Кате, чтоб не обидеть ее отказом. Катя взяла под руку Лубянского и позвала Надю, та, не оборачиваясь к Лескову, кивнула Селикову и ушла вперед. Лесков хмуро глядел ей вслед, она торопилась, удары ее каблучков звучали укором. Помолчав минуту, Лесков в третий раз дал распоряжение Закатову:
- Если опять забарахлит хоть один регулятор, немедленно вызывайте, но сами чувствительности не увеличивайте.
Закатов отозвался с нетерпением:
- Да слышал, Александр Яковлевич, слышал! Идите спать, ничего не будем менять. Правда, Сережа?
Селиков, не отвечая, прислонился плечом к щиту, лицо его было насуплено. Закатов шепнул Лескову:
- Чертова штука эта его девка! То ласковая, то злая безо всяких причин. Не повезет, если в такую влюбишься, просто жаль парня.
В гостинице Лесков не зашел в номер: Лубянский, возможно, уже вернулся, не хотелось с ним разговаривать. Лесков присел в холле на диван. Только сейчас он почувствовал, что устал. Это была усталость не от физических усилий, а от душевного смятения. Он снова размышлял о событиях минувшего странного дня. По существу, провал, именно так, по-честному, он обрисовал это Савчуку. За провал ответствен он, Лесков, это его вина: его просчеты, его непонимание технологии. А провал обернулся чуть ли не крупным успехом, Кабаков руку жал, Савчук сменил ругань на похвалы, Надя благосклонно выслушала его извинения, письменно - в журнале - отказалась от своих претензий. А может, и вправду нет провала - регуляторы ведь работают, одни, без людей? Чепуха, разве это работа - при жестком режиме, когда процесс так круто сжат, что и без всяких автоматов пойдет прилично, бывали же дни, когда классификаторщики часами ничего не делали! Нет, не в этом производственная культура, не в жестких предписаниях Лубянского. Настоящая культура в том, чтобы каждая машина, каждый человек осуществлял все, на что он способен. Ах, как еще далеко до такой культуры, другой совсем это мир - по ту сторону сегодняшних возможностей. Разве не на это ему указывают те, с кем он недавно так горячо спорил, - Пустыхин, Баскаев, Неделин? Они ославили его фантастом, может, и вправду он фантаст? Он восставал против ремесленничества, требовал исканий, творчества. А где мера той муке, что называется творчеством? На каком шажке, в какой точке творчество превращается в фантастику, в какой области оно становится бессмыслицей? Он сознательно идет на эту муку, он называет ее освоением нового, объявляет почетной и радостной, она такая и есть, как бедна жизнь без этой муки, а все же до каких границ он может ее распространять?
Измученный этими трудными мыслями, Лесков с горечью вспомнил о медеплавильном заводе. Он ужаснулся: сколько там предстоит неполадок и трудностей! Тысячи просчетов, сотни недоделок, а он даже усом не шевелит. Ведь и там неизбежен провал, как он этого не замечает? И Лубянского там не будет, чтобы властно прийти на помощь и черное превратить в белое.
Лесков устало закрыл глаза и привалился головой к мягкой спинке дивана. Черт с ними со всеми, что будет, то будет! Он ни о чем не думал, отдыхая, равнодушно прислушивался к разговору у столика с телефоном: Мегера Михайловна спроваживала в общежитие очередного командировочного, прибывшего из Москвы.
- С радостью, - говорила она, - с радостью, поймите! Но нет мест. Устройтесь пока там, я позвоню.
В коридоре послышались шумные мужские голоса, и беседа прервалась. Мегера Михайловна встала и напустила строгость на лицо: она не терпела непорядков в доверенном ей учреждении. Лесков приоткрыл веки и ахнул. Его старые знакомые, его противники и друзья - только что он думал о них, - весело смеясь шли на него. Впереди упруго шагал плотный стремительный Пустыхин, за ним вздымался исполинский Бачулин, топорщились седые космы Шура. Ошеломленный Лесков попал в объятия Пустыхина, потом его уминал, словно тесто, Бачулин, бил по плечу Шур. Общий гам и хохот был оборван властным окриком Пустыхина.
- Все по коням! - возгласил Пустыхин, указывая на кресла и заразительно гогоча. - Удивляетесь, конечно, почему, зачем? Вас повидать, дорогой, вас! А кроме того, в качестве выездной бригады "Металлургпромпроекта" набросать проектное задание по второй очереди комбината - навалилось на нас такое скучное дело. Теперь соседи ваши - живем через номер. Ну, как местные дела? Крутилин по-прежнему, кроме лопаты и ломика, никакой механизации не признает? Как сошлись с Кабаковым? О вас уже слышали, развиваете возвещенную революцию в производстве, технику ставите на попа. Рассказывайте, что же вы молчите!
Часть вторая
1
Юлия прилетела в один из хороших летних дней, наступивших после плохой погоды. Она с восторгом осматривалась: при свете солнца Черный Бор казался не хуже многих других городов. Лесков с гордостью показывал сестре новые дома и заводы на склонах горы, провел ее по главной улице. Ковры в гостинице и широкие окна совсем растрогали Юлию.
- Здесь очень неплохо, - заключила она. - Я так рада, что не поехала в этот противный Крым и проведу весь отпуск с тобой. Если бы ты только знал, как я тосковала по тебе!
Она неслышно и быстро двигалась по комнате, вынимая из чемодана одежду и распределяя, что в шкаф, что на стол для глажения, что назад в чемодан. От радости встречи Юлия очень похорошела.
- Боже, как ты изменился! - воскликнула она, усаживаясь. - Ты совсем взрослый стал, Саня! И, кажется, даже подрос.
Лесков усмехнулся.
- Я уже десять лёт, как взрослый, Юлька, ты одна не хотела этого признать. И, по крайней мере, пять лет назад перестал расти. А лет через десять начну уменьшаться в размерах. Все согласно законам природы.
- А кто тебе готовит? - спросила сестра. - Об этом ты не писал.
Он ответил:
- Сам, Юлечка, сам. Ничего не поделаешь, приходится самому..: Обедаю я, конечно, в столовой. Подожди, я тебя сегодня таким роскошным ужином угощу, что ты ахнешь.
- Неужели ты и посуду сам моешь? - изумилась сестра.
Она знала, что брат скорее месяцы будет "сидеть на одних бутербродах, чем преодолеет отвращение к грязной посуде. Тарелку с остатками еды он брал в руки, как ядовитое животное, - с осторожностью и опаской. Лесков разъяснил, что у них как-то установилось разделение обязанностей: он закупает продукты, нарезает хлеб, заваривает чай и открывает консервы, а Лубянский убирает со стола. Это, разумеется, только в те дни, когда они ужинают вместе, разика два в неделю.
- В остальное время ты обходишься без чая, без консервов, - понимающе кивнула сестра. - Знаешь, это смешно, но меня больше всего мучило, что ты своей вечной колбасой испортишь в конце концов желудок. Предупреждаю: колбасы в этой комнате я не потерплю.
- Ну, Юлечка, нельзя же так! - развел он руками. - Я как раз сегодня накупил колбасы про запас. Не выбрасывать же.
Она сказала, не слушая его оправданий:
- Ужасно хочу видеть твоего Лубянского. Ты столько о нем писал хорошего! Вероятно, удивительный человек.
- Удивительный! - горячо отозвался Лесков. - Инженер с редким кругозором и культурой. Тебе с ним будет интересно. Сегодня вечером он придет познакомиться. Кстати, он не женат - ухаживает за одной здешней девушкой, но что-то неудачно.
Юлия рассмеялась:
- Ты напрасно мне это говоришь, Саня. Для твоего Лубянского я уже не могу представить интереса. Какого-то винтика в этих делах у меня не хватает, ты сам это знаешь, и я это знаю. А кто еще будет?
- Еще Павлов.
- Ты писал мне о нем? Что-то не припомню такой фамилии.
- Я познакомился с ним недавно. Он, правда, очень рассеян и хмур, но мне пришлось его пригласить. Если он за целый вечер не проронит ни слова, ты не смущайся, с ним это бывает.
- Мы с тобой тоже не очень веселые люди, - заметила сестра. - Скорей даже скучные. И сами отлично умеем молчать целыми вечерами.
Лесков засмеялся. Он с наслаждением следил, как ловко сестра скользила между столом, стульями и кроватями, ничего не задевая. Если бы он решился хоть вполовину так же быстро двигаться, то давно бы уже что-нибудь с грохотом обрушил. Юлия переставляла вещицы с места на место, оправляла одеяла, взбивала подушки. Лесков, считавший, что заботами Мегеры Михайловны у них в номере поддерживается идеальный порядок, вдруг с удивлением увидел, как комната на глазах преображается и хорошеет, принимает какой-то иной, домашний, а не гостиничный вид.
- Тебе еще кое с кем придется встретиться, - сказал Лесков. - Знаешь, кто приехал в Черный Бор? Вот незадолго" перед тобой.
- Кто, Санечка?
- Пустыхин. С ним Шур и Бачулин.
Юлия, встревоженная, повернулась к брату. Он казался спокойным и веселым. Но она умела понимать его глубже внешнего вида. Она села рядом и обняла его.
- Что это значит, Саня? Неужели продолжение старых споров? Почему он не оставляет тебя в покое?
Лесков пожал плечами.
- Пустыхину, вероятно, кажется, что это я не оставляю его в покое. Он приехал сюда в командировку - разрабатывать проектное задание на вторую очередь одного из здешних заводов. Он, конечно, этого не показывает, но не думаю, чтобы ему было приятно мое присутствие здесь.
- Нет, ты скажи, какие у вас отношения? - допытывалась сестра. - Вы не ругались, не ссорились? Ужасно боюсь, что ты опять не сдержишься.
- А зачем мне не сдерживаться? - возразил брат. - Он свое делает, а я свое. Конечно, если меня спросят, я стесняться не буду. А пока мы с ним расцеловались при встрече, выпили пива, даже песню спели здесь, в номере, - Мегера Михайловна скандал подняла, что мешаем другим спать. Запевал, конечно, Василий.
- Бачулин - хороший человек, - сказала Юлия быстро. - Шур тоже. А Пустыхина я боюсь. Обещай, что ты будешь с ним осторожен.
Лесков знал, что нельзя отделаться от наставлений сестры, если не согласиться с ними. Он мотнул головой.
- Обещаю, Юлька! Буду вести себя ниже травы, тише воды. Устраивает это тебя?
Юлия вскочила и распорядилась:
- Теперь отворачивайся, Саня, я буду переодеваться.
Оставался еще один пункт, живо интересовавший Юлию. Она знала, что говорить об этом нужно не на ходу, не между причесыванием волос и выбором чулок, а по-серьезному, сидя около брата, ласково всматриваясь в его лицо. Да и в этом случае еще не известно, как обернется: Саня с некоторых пор стал сердиться, если его слишком расспрашивали. Юлия спросила, сколько могла равнодушно.
- А как у тебя, Саня, сердечные дела? Об этом ты мне тоже ничего не писал.
- Зачем писать о том, чего нет? - возразил он.
- Неужели так-таки ничего и нет?
- Так-таки ничего, Юлька.
- Разве здесь нет интересных девушек?
- Девушки интересные есть. Но ведь ты спрашиваешь меня не о девушках, а о моих сердечных делах. Дел нет.
Она чутким ухом улавливала недоговоренность в его ответе. Он понял, что она не удовлетворена.
- Видишь ли, - пояснил он. - Мне кажется, что я в этом смысле похож на тебя, мне чего-то не хватает. А может, я просто очень занят, жалко терять время на ухаживание за женщинами.
- Это потому, что ты по-серьезному не влюблялся, - авторитетно заявила сестра. - Влюбишься, сразу поймешь, что ухаживание не трата времени, а наоборот, настоящая жизнь.
Лесков улыбнулся - Юлия всегда говорила о его будущей любви с таким жаром, словно хорошо разбиралась во всех этих делах, а от него ждала одного - крепкой, до чертиков и выше, влюбленности. Она и раньше твердила ему, что с нетерпением ждет его женитьбы и особенно детей - согласна посвятить все свое время их воспитанию, чтобы освободить его от забот. О том, что мать этих будущих детей может не отдать их тетке, она не думала, а он не разочаровывал ее - дело это было, во всяком случае, не близкое.
Лесков попытался перевести разговор на другую тему.
- Как твои дела, Юлька? Отдала вам баба-яга тот важный прибор?
Но Юлия не поддержала его попытки.
- Подожди, Саня. Я хочу знать все… Значит, ни одна из местных девушек тебе не нравится? Но ведь это же ужасно, Саня, такое черствое ко всем равнодушие!
Он решил выложить все начистоту.
- Одна девушка мне нравится. И даже очень, Юлечка. Но я, кажется, ей не особенно, вот беда. И потом мой же работник без устали вращается вокруг нее - не пробиться. Я опоздал, а опоздание в таких делах непоправимо.
- В любви нет опозданий, - еще авторитетней заметила сестра. - Любовь начинается с влюбления, тут предыстории не важны.
Лесков расхохотался.
- Расскажи это Лубянскому. Он увлекается философией. А я человек простой, для меня черное черно, белое бело.