- На сегодня хватит. Подработайте эту часть задания. Завтра посмотрим, что получается, и продвинемся дальше. И помните, Николай Николаевич, все ученые - от природы кустари, при всех своих самых глубоких изысканиях. Вы не лучше других: и вас настоящий масштаб пугает. А современное производство немыслимо без масштабов. К начальству пока не ходите, я сам поговорю.
Он умчался, а Павлов, отставив в сторону теперь уже ненужную текущую работу, погрузился головой и сердцем в новые расчеты. Так продолжалось до шести часов, а в шесть он очнулся и перепугался: рабочий день кончался, все расходились. Вероятно, и Лесков собирается уходить из своей лаборатории, а он, Павлов, даже не предупредил, что хочет с ним поговорить. Павлов схватился за трубку и сразу напал на Лескова.
- Саня, - сказал Павлов. - Разреши мне пойти с тобой вместе. Надо кое-что обсудить.
Они условились встретиться на улице.
При виде унылого Павлова Лесков встревожился.
- Что с тобой? - спросил он. - Технологическая записка не утверждена?
- С запиской все в порядке, - ответил Павлов. - Я ею больше не занимаюсь. Меня перебрасывают на другую работу. Буду трудиться в твоей бывшей ленинградской конторе, у Пустыхина. И знаешь, над чем? Над автоклавами для переработки руд. На той неделе уезжать.
Лесков, как незадолго перед тем Пустыхин, возмутился:
- Так какого же шута у тебя погребальный вид? Человек плясать должен, а он повесил нос! Вот уж не думал, что ты способен огорчаться от успеха.
- Да я не огорчаюсь, - оправдывался Павлов. - Я страшно рад. Только я не об этом хотел с тобой…
- О чем же?
- О тебе, Саня.
Лесков удивился.
- Обо мне! Это новость. До сих пор ты даже толком не удосужился выслушать, чем я по-настоящему занимаюсь. Давай посидим на скамейке. Итак, в чем же дело?
Они проходили через скверик, где ночью Павлов гулял с Юлией. Вместо пятен вчерашнего красного солнца на гравии лежали лужи: с утра лил дождь, только к вечеру он прекратился. Несмотря на июль было пронзительно сыро и холодно, как в позднюю осень. Павлов распахнул пальто, снял шляпу: его томил внутренний жар.
- Прости, что вторгаюсь в твою личную жизнь, - сказал Павлов сумрачно. - Если что-нибудь не так, ты меня прерви… Юлия Яковлевна уезжает, Саня.
- Уезжает, - подтвердил Лесков. - Через несколько дней. - Он тронул приятеля за рукав. - Слушай, может, вы вместе поедете? Вот было бы для нее чудесно - такой попутчик!
Но до Павлова не дошло предложение Лескова. Он, как всегда, погрузился в свои думы.
- Если она уедет, значит, вы навсегда расстанетесь… Тебе это все равно, Саня. А Юлии Яковлевне трудно. Она только тобой живет, Саня.
Он говорил так серьезно и грустно, словно заранее старался оправдать Лескова, и теперь сообщал окончательный вывод из долгих размышлений - нет, оправдания быть не может. Лесков был уязвлен. Разговор был неожидан и нелеп. Лесков ответил сухо, стараясь пока не показывать, как его возмущает эта беседа:
- Ну, знаешь, Николай, и с матерями расстаются, не только с сестрами. Моя жизнь не цепями к ней прикована.
Он поспешно добавил, почувствовав, что так о Юлии говорить нельзя:
- И пойми, чудак, для нее же это лучше, настоящая ее жизнь в работе. Я-то знаю, что значит для нее наука. Она тоскует без меня, но без своей лаборатории будет тосковать еще больше. Эти ее планы о продолжении начатых исследований в Черном Бору - химеры, неужели тебе не ясно?
Но Павлов упрямо и печально твердил одно и то же:
- Нет, не говори, перед сестрой ты неправ. Ты о ней не заботишься.
Лесков не сдержал злости. Павлов знал Юлию без году неделю, был человек во всех отношениях посторонний, а сейчас читал Лескову нотации, словно имел на это право. Лесков грубо крикнул, стараясь больнее уязвить Павлова:
- Да тебе-то какое дело, в конце концов? Вот женись на Юлии и заботься о ней, если тебя огорчает, что она остается одна!
Он проговорил это сгоряча, не думая о содержании слов, чтобы только сразу оборвать раздражавший его спор. - Бледный и хмурый, Павлов вдруг стал красным и взволнованным. В его сумрачных глазах появились смятение и растерянность.
- Саня, - сказал он тихо и умоляюще. - Нет, только правду, ты пошутил?
А Лесков неожиданно увидел то, на что он недавно втайне надеялся и что потом показалось ему неосуществимым, - Павлов любил Юлию. Правда, он этого не сказал, но Лескову не нужны были признания, он чувствовал это. И с горячей радостью Лесков припомнил, как и Юлия и он были огорчены невниманием Павлова, как и Юлия совсем упала духом после запоздалой попытки понравиться. Ничего Лесков теперь не желал, как того, чтобы все это оказалось правдой - то, что ему представилось. Все слилось в этом нетерпеливом ожидании: и его любовь к Юлии, и понимание того, что она в самом деле одинока, и сознание своей вины перед ней, и дружеское отношение к Павлову. Лесков ответил горячо и убежденно:
- Разве можно так шутить о Юлии? Если хочешь знать, лучше ее никого не может быть. Я вполне серьезно.
Павлов взволнованно заговорил. Да, это правильно, Юлия Яковлевна хорошая, она, точно, самая лучшая из всех женщин, какие ему встречались. Он давно решил, Юлия Яковлевна была бы чудесной женой. Но он не может закрывать глаза на печальный факт. Она его не любит. Она равнодушна к нему.
Лесков прервал его:
- Да откуда ты знаешь? Ты ведь не спрашивал ее прямо?
Нет, он прямо ничего не спрашивал. Он исходит из того, что Юлия Яковлевна ни на одного мужчину не смотрит. Она пренебрегает всякими ухаживаниями. В конце концов, он, Павлов, хуже любого мужчины: некрасив, немолод, язык у него плохо подвешен. За что любить такого человека?? Может ли он составить ее счастье?
- Да ты спроси ее! - настаивал Лесков. - И что до счастья, - уверен, только ты и можешь сделать ее счастливой. Нет, нет, не спорь, твердо это знаю! - Ему явилась великолепная мысль, все неясности можно было мгновенно разрешить. - Хочешь, я сам поговорю, с Юлией? И, чтоб не откладывать, сейчас же.
Павлов глядел на него округленными, испуганными глазами. Он спросил тихо и страдающе:
- Санечка, как друга… Советуешь прямо?
Лесков ответил решительно:
- Советую. От души!
Павлов глубоко вздохнул. Глаза его потухли, лицо сжалось. Он был похож на человека, собирающегося в трудный путь. Он машинально застегнул пальто, потом сказал, стараясь говорить спокойно:
- Не надо, Саня… Я сам. Пойдем, Саня.
16
В коридоре перед номером Лескова Павлов остановился. Он побледнел от тревоги.
- Знаешь, Саня, лучше, если ты нас оставишь одних. Войдем вместе, а ты потом уйди… На время, конечно…
- Разумеется, - поспешно согласился Лесков. Он медлил открывать двери. - Слушай, Николай, а ты не струсишь? Юлия ведь странная… Вдруг что-нибудь ей не так покажется… Ты меня понимаешь?
Павлов не понимал. Он слушал с большим напряжением.
- Что это, не так? Не поверит мне? Или ты думаешь, Юлия Яковлевна…
Лесков оборвал его:
- Ничего я не думаю. Пойдем!
Юлия сразу поняла, что Павлов исполнил свое обещание и говорил с братом. Она с надеждой переводила взгляд с одного на другого. Торжественный вид брата и волнение Павлова поразили ее. Предупреждая ее вопросы, Лесков сказал:
- Юлечка, ты меня извини, Срочный разговор с фабрикой. Я на полчасика выпадаю. Николай Николаевич хочет сказать тебе нечто очень важное, прошу, отнестись со всей серьезностью.
Выходя, Лесков успел услышать тревожный голос. Юлии:
- Я вас слушаю, Николай Николаевич.
Лесков сел в холле на диван и привалился головой к спинке. Ему в самом деле нужно было поговорить с фабрикой - там опять начались непонятные неполадки. Но он не мог заставить себя потянуться к трубке стоявшего на столике телефона. Теперь он волновался не за Павлова: тому уже некуда отступать, он выскажет все, что полагается, - по-своему, конечно, без высоких фраз, а, впрочем, так, может, и лучше. Его беспокоила Юлия, она не была избалована признаниями в любви, еще неизвестно, как она все это примет. Лесков вдруг рассердился на Павлова - вот увалень, что стоило ему прийти с такими чувствами раньше, как бы Юлия обрадовалась! А может, он ей уже и не нравится? Она совсем холодна с ним. Нет, нет, она огорчена, а не холодна, он-то хорошо ее знает!
"Но она может отказать ему от одной досады, что он вовремя не заметил ее чувства, - с тревогой думал Лесков. - Юлька ведь такая!"
Лесков все более досадовал, что не может вмешаться в их объяснение, если оно пойдет нехорошо, и направить его по верному пути. Что за дурацкий обычай! Судьба Юлии касается его ничуть не меньше, чем Павлова, это часть его собственной судьбы - нет же, только им дозволено ее обсуждать!
Не вынеся ожидания, Лесков вскочил и направился обратно. Тихонько приоткрыв дверь, он помедлил - может, послышится оживленный разговор и смех - верные признаки удачно законченного объяснения. Но за портьерой простиралась тяжкая, унылая тишина. Лесков громко крикнул: "Можно?" - и вошел.
Юлия стояла у окна, замкнутая, раздраженная, с красными пятнами на лице. Павлов сидел на своем любимом стуле, убито опустив голову. Он отчаянными глазами посмотрел на Лескова.
- Одну минуту, - сказал Лесков быстро. - Разреши. Николай. - Павлов только мотнул головой, - Юлечка, выйди со мной.
В коридоре Лесков сердито накинулся на сестру:
- Юлька, что это такое? Почему ты так приняла?
Она отозвалась с негодованием:
- А как я должна была принимать? Я о чем его просила? Чтоб он уговорил тебя не мешать мне остаться! А он руку и сердце предлагает!
Лесков сказал очень серьезно:
- Ну и что же, Юлька? Разве это преступление - предлагать руку и сердце?
Она воскликнула:
- Да ведь это нелепо, Саня! Как ты не понимаешь? Я просила его совсем о другом! Не могу поверить, что он серьезно!..
Лесков ласково притянул ее к себе.
- Никто не сомневался, что ты просила его о другом. Ни одна женщина не попросит мужчину: пожалуйста, сделайте мне предложение. Мужчины, однако, такие предложения делают без официальных просьб. Может, это плохо, но уж таков обычай, ничего не поделаешь. Раньше, правда, чтоб самим не путаться в объяснениях, прибегали к сватам; тоже нескверный порядок. Думаю, и сейчас временами можно его возобновлять. Если ты с этим соглашаешься, я от всей души буду сватом Николая.
Лесков говорил снисходительно и иронически, как взрослый человек беседует с подростком. Он улыбался доброй и наставительной улыбкой. Он неожиданно открыл удивительную истину: Юлия вовсе не старшая сестра, заменившая ему мать, а маленькая девчонка, сам он бесконечно старше ее и опытней. Она возразила, взволнованная, страшась того, что ее слова - правда:
- Нет-нет, несерьезно, Саня! Мне тридцать восемь, я почти старуха. Это он из жалости ко мне: видит, что остаюсь совсем одна.
Она тихо заплакала. Лесков поспешно опроверг и это:
- Ничего ты не понимаешь, Юлька! Дурацкая привычка - придумывать за других, что они должны чувствовать. Николай чувствует по-своему, а не по-твоему. Вытри глаза, Юлечка, вот тебе платочек. Николай любит тебя, пойми, по-хорошему, по-настоящему любит. Глупая, посмотри в зеркало: если кто даст тебе больше двадцати восьми, того надо убить, как зловредного клеветника. Вот еще здесь вытри, под глазами.
Минут через десять Лесков объявил сестре с глубоким убеждением:
- И ты его любишь, Юлька! Теперь я это ясно вижу. Если раньше на капельку сомневался, то сейчас нет.
- Ну, вот еще! - защищалась она, вспыхнув. - Я, конечно, к нему отношусь с уважением; он человек порядочный и умный.
Лесков стоял на своем:
- Любишь, Юлька! Он тебе с самого начала понравился, ты только обиделась, что он держался бирюком. Мне со стороны видней. И будешь с ним счастлива! Знаю это и заранее радуюсь за тебя. А еще больше радуюсь за него. Человеку повезло - нашел такую чудесную жену!
Она говорила растерянно:
- Ах, я ничего не понимаю - как с неба свалилось!. Все я могла подумать, только не это!..
Он продолжал убеждать:
- А теперь подумай и об этом. Помнишь, как ты огорчалась, что он и внимания на тебя не обращает? Ага, вот видишь, значит, ты этого хотела! Ну, как же не любишь?
А еще немного погодя Лесков втолкнул в комнату похорошевшую, смятенную Юлию и весело сказал Павлову.
- Принимай невесту, Николай, - из рук в руки!
Павлов потерянно вскочил со своего стула. Он судорожно схватил Юлию за руку, сказал хрипло: - Юлия Яковлевна, поверьте!..
Лесков командовал:
- Теперь поцелуйтесь! Правильно! Еще разок. Крепче! А сейчас потолкуем, как отпраздновать наш сговор. Через три минуты иду за вином и устрою шум на всю гостиницу.
Павлов испуганно попросил: - Не надо шума, Саня!
- Зверский шум! - кричал Лесков. - Вызову Пустыхина - пусть бьет стаканы! И Лубянского разыщу по телефону - чтобы произнес речь по всем правилам. И Шура - чтоб тряс космами! И Бачулина - чтоб вино в бокалах не просыхало. На снисхождение не надейтесь!
Юлия смеялась радости брата. Потом она ужаснулась и заметалась по комнате:
- Санечка, у нас не хватит еды на гостей. Я сейчас быстренько что-нибудь приготовлю, а ты купи консервов, сыру и хлеба.
Павлов, сдаваясь, сказал:
- Я пойду с тобой, Саня. Помогу нести покупки. Лескову показалось, что Павлов боится остаться с Юлией наедине, и он не стал спорить.
17
И эти три дня наконец кончились, как и все кончается, - бесконечные, бурные и трогательные дни. Лескова, рано пришедшего с работы, встретила уже одетая сестра. Они присели на койку, крепко обнялись и некоторое время молчали, обмениваясь теплом объятия, словно нежными словами. В немногие остающиеся часы нужно было собрать последние, самые важные мысли, высказать последние, самые важные пожелания. Лесков с испугом проговорил:
- Где Николай? Неужели он и сегодня пошел на работу?
Юлия успокоила брата:
- Нет, он еще вчера все закончил. Они с Бачулиным пошли за такси.
Лесков снова заговорил:
- Юлька, ты будешь мне писать? Обо всем: о себе, о Николае, о бабе-яге, как ты с ней ладишь. Ну, словом, обо всем!
Она шепнула, прижимаясь к нему:
- Обязательно буду! И ты пиши, Саня!
Потом она сказала с нежным упреком:
- И не будь скрытным. Ты обещал мне показать девушку, которая тебе нравится, и не показал. Так я и не узнала, кто затронул твое сердце.
Он ответил, улыбаясь:
- Мое сердце на месте, Юлечка. И эта девушка мне давно уже не нравится. Как говорится, вышла небольшая описка.
В дверь ввалились Бачулин с Павловым.
- Товарищи, что же вы прохлаждаетесь? - испуганно закричал Бачулин. - Самолет не будет вас ждать!
Ревниво не давая никому подойти к вещам, Бачулин схватил в обе руки три чемодана и потащил их вниз. В такси на начальственном месте - рядом с шофером - уже сидел Пустыхин, сзади поместился Шур. Пустыхин протянул обе руки Юлии и Павлову, шумно их приветствовал.
- Не торопитесь! - предупредил он шофера. - Дайте отъезжающим насладиться в последний разок видом заполярной природы.
Наслаждался видом, однако, он один. Юлия и Павлов даже не смотрели в окно. Юлия с ужасом припоминала, что забыла снабдить брата крайне нужными предписаниями и советами, без них он пропадет. Он утешил ее, что все это можно будет переслать по почте, до первого письма он продержится. Павлов слушал их шутливый спор молчаливо и серьезно. Бачулин вздыхал и горестно бормотал, что после отъезда Юлии негде теперь будет выпить в Черном Бору настоящего чая, это, несомненно, скажется на выполнении производственной программы местного пивного заводика. Шур держался лучше всех - он дружески улыбался молодым.
Все благоприятствовало отлету: погода, хорошее настроение летчиков, даже то, что в столовую аэропорта не привезли свежих продуктов, и только своевременная отправка машины гарантировала от неприятных записей в жалобной книге. Уже через час Юлия с Павловым поднимались по трапу в самолет. Лесков показал Павлову на Юлию, нежно улыбнулся, погладил себя по голове, потом сделал испуганное лицо и прочертил в воздухе зигзаг со стрелой. Это означало: люби Юлию, заботься о ней; а если случится какое-нибудь несчастье, немедленно телеграфируй - приеду. И Юлия, и Павлов поняли его знаки. Юлия послала поцелуй, а Павлов обнял ее и решительно закивал головой. Это означало: буду любить, буду заботиться, а несчастья не допущу, можешь быть уверен.
Когда самолет, ковыляя и подпрыгивая, как огромная неуклюжая птица, неторопливо пошел на взлетную дорожку, опечаленный Лесков сказал Пустыхину:
- Как много хорошего увозят они с собой!
Пустыхин ответил загадочно и весело:
- Немало хорошего еще возвратится назад!
18
Лесков направил Бахметьева - дядю Федю - на фабрику дежурным по автоматике: он числился теперь наладчиком. Дядя Федя собрал в цеху старых знакомых и важно поделился с ними: "Мы, автоматчики, планируем совсем человеку труд усовершенствовать". Работы ему было немного: вести журнал указывающих приборов; их стояло еще больше, чем самописцев. Дядя Федя, не торопясь, обходил точки, с опаской по три раза всматривался в шкалы и тетрадку - те ли цифры. Он уважал числа, веря, что в каждом из них таится важное значение. Лесков полагался на его записи больше, чем на свои или закатовские, - тот "по запарке" мог и явную ошибку занести.
Дядя Федя вернулся в плохое время: после первого успеха открылся длительный период неудач. Три дня опытная мельница работала с неслыханной на фабрике производительностью, на четвертый производительность упала. Лескову принесли диаграммы шума мельницы. Он изучал их, встревоженный: мельница гремела тем же низким звуком, ровная кривая шума не показывала ни пиков, ни падения. Но сейчас эта ровная линия, такая же точно, как вчера и позавчера, обозначала не пятьдесят восемь тонн в час, а пятьдесят три, и почему, неизвестно. Прошел еще день, и производительность вновь упала - теперь больше сорока восьми тонн в час мельница не перерабатывала.
Лесков позвонил Лубянскому. Они вместе стояли у приборов и обсуждали положение. В стороне прохаживался лысый Николай; он был в дневной смене - Алексей ушел в ночь.
Лесков подозвал измельчителя - тот легче, чем они, мог объяснить загадку.
- Помогите нам, товарищ Сухов, - попросил Лесков. - Может, регулятор неправильно записывает шум? Как, по-вашему, мельница гремит так же, как прежде, или по-другому?
Но Николай не был похож на Алексея. Не постеснявшись Лубянского, он сердито блеснул глазами.
- Мне шума от старухи моей хватает, буду я еще над мельницей задумываться! - ответил он ворчливо.
Чтобы больше к нему не приставали, он пошел на другую мельницу, - та тоже была у него под присмотром.
- Крепко вы его обидели, - проговорил Лубянский. - Не вы, конечно, а ваша автоматика. Вероятно, его злит, что вы во всем советуетесь с Алексеем, - они ведь не ладят.
- А мне все равно, кто с кем не ладит, - с раздражением ответил Лесков. - Терпеть не могу, когда личные дрязги примешиваются к производственным отношениям.