Он, однако, сознавал, что даже в споре с самым слабым противником, Шурам, позиции его не во всем тверды. Шур мог создать вокруг Пустыхина атмосферу всеобщего подозрения в фантазерстве. Перед заседанием технического совета это было нежелательно. Пустыхин принял незамедлительные меры.
Утром следующего дня на стене был вывешен свежий выпуск стенгазеты "Труженик рейсшины". После серьезных статей о значении автоматизации и отчета о перевыборах месткома было помещено снабженное иллюстрациями огромное объявление:
НОВОСТИ ТЕАТРАЛЬНОЙ ЖИЗНИ
Местная самодеятельность. Строители возобновляют постановку комедии Шекспира
"МНОГО ШУРА ИЗ НИЧЕГО"
Ежедневные репетиции на главах у всех. Смех до упаду.
В экономическом секторе новая цирковая программа. Популярные комики в вопросах экономики. Хождение на сметных канатах.
Бюджетное чревовещание. Эквилибристика плана.
Последнее достижение автоматики.
СОЛО - ЛЕСКОВ
Полет на ракете в стратосферу. Без руля и без ветрил в чистом эфире.
Возвращение на Землю не гарантируется.
Ужас без конца!
Вез справки из домкома о нормальных умственных способностях вход воспрещен!
Объявление имело успех. Перед стенгазетой весь день толпились хохочущие проектанты. Шур сказал Пустыхину с мрачной печалью, но без злобы:
- Дурак ты, Петр. Смех ничего не опровергает.
- Смех убивает, - нашелся Пустыхин.
Он торжествовал. Он видел, что Шур растерялся от неожиданного выпада. Еще хуже чувствовал себя Лесков. Они встретились с Пустыхиным в коридоре. Лесков, молчаливый и раздраженный, прошел мимо, не поднимая глаз.
5
Александр Яковлевич Лесков, по утверждению его приятелей, был составлен из шипов, игл и раскаленных стальных полос, скрепленных цементом нетерпимости. Даже его сестра Юлия, с ранних лет заменившая ему мать, - она была на одиннадцать лет старше, - не раз говорила с досадой: "Санечка, ты удивительный человек, голова служит тебе лишь для того, чтоб бодаться". И сам он, заболевая припадками самокритики - они появлялись с регулярностью малярийного приступа после каждой неудачи - мрачно сознавался в подлом характере. Но, как это ни странно, все трудности жизни Лескова проистекали из того, что в нем соединились три хороших качества: любовь к своему делу, последовательность мысли и бесстрашная откровенность. В целом они составляли такую неудобную для окружающих комбинацию, что даже близкие друзья временами побаивались его. Начальство переносило Лескова лишь в малых дозах. На ответственные совещания Лескова приглашали, только когда решались вопросы, относящиеся непосредственно к его работе, при этом заранее были уверены, что неприятностей не избежать.
После издевательского объявления в "Труженике рейсшины" не только один Пустыхин понимал, что предстоящее заседание технического совета мирно не пройдет.
Необычность чувствовалась во всем. В кабинете Неделина, где заседал техсовет, натирали полы, развешивали светокопии чертежей. Сам Неделин на два дня переехал в строительный сектор к Шуру. Заседание было назначено на три часа, но члены совета собрались в половине третьего: опаздывать на техсовет считалось неприличным. Необычность была и во внешнем виде собравшихся: проектировщики явились в новых костюмах, гладко выбритые, в воздухе смешивались запахи одеколона и хороших папирос. Один Шур пришел в потрепанной, старомодной толстовке, в какой обычно работал, лишь снял сатиновые черные нарукавники. И люди держали себя с приличествующей обстановке торжественностью - вплоть до начала заседания говорили о посторонних вещах. "Будет буря! - шепнул Пустыхин соседу. - Слышите, старый черт Шульгин болтает о кинокартинах, хотя никуда не ходит, кроме булочной, и то, если жена погонит".
Все работники проектной конторы знали о спорах Пустыхина с Лесковым и Шуром. Анечка, отмечавшая пришедших на заседание, сказала Лескову:
- Вы не отпечатали своей речи, Александр Яковлевич? Неужели без бумажки будете говорить?
Лесков удивился:
- Кто вам сказал, что я собираюсь выступать?
- Знаю, - уверенно ответила она. - И все это знают. Петру Фаддеевичу достанется от вас. Никто даже не сомневается!
Лесков покачал головой. Он ни с кем, кроме Бачулина, не делился своими соображениями. Правда, Неделин вызывал его и с сочувствием выслушал, но это происходило с глазу на глаз. "Василий раззвонил!" - недовольно подумал Лесков.
- Желаю успеха! - шепнула Анечка. - Большого, большого успеха!
- Значит, вы болеете за меня, Анечка? - Лесков улыбнулся. - Что же, это очень приятно, такая внушительная поддержка!
- Не шутите! - сказала Анечка с упреком. - Я ведь серьезно.
Лесков уселся возле Шура, напротив Пустыхина. Давно прошло то время, когда Лесков приходил на заседания техсовета, полный ожидания великих откровений. За три года, проведенные в проектной конторе, он стал опытнее. Он знал уже, что все эти заседания - парад: все существенное решается в личных беседах, в спорах над чертежами и схемами, здесь лишь придают этим решениям официальную форму, считающуюся почему-то обязательной. Знал он и о том, что выступление его не будет иметь серьезных результатов, хотя Анечка и желала ему успеха. Правда, Неделин на этот раз, кажется, за него, но хватит ли у Неделина смелости поддерживать Лескова против всех? Лесков собирался драться до конца, вплоть до формального осуждения своей позиции в протоколе. И оттого, что он проникал сквозь внешнее напускное в подспудное существо каждого, он видел истинное в них, то, в чем они не всегда перед собой признавались. Это было удивительное состояние: перед ним двигались и шумели люди, зал расцвечивался яркими галстуками, хорошими костюмами, ослепительными улыбками и сияющими взглядами, все это казалось ему картинами давно известной пьесы. Лесков громко рассмеялся, на него зашикали: он помешал Неделину, открывавшему заседание. Лесков продолжал улыбаться, прозрение, осенившее его, превращало все образы в карикатуры.
Рядом с Неделиным в конце стола сидел массивный и хмурый Крюк; во все углы обширной комнаты доносилось его шумное дыхание. Все с интересом поглядывали на него, стараясь догадаться, о чем он думает.
Неделин был опытным оратором, он знал, какие речи нужно говорить на собраниях.
- Мы крупный творческий коллектив - такова оценка нашей деятельности со стороны руководящих товарищей, - отметил он значительно. - Мы должны оправдать делами эту характеристику. А сейчас промышленность на пороге нового технического переворота. Кто, кроме нас, может его возглавить?
Он рассказал о новых требованиях, предъявляемых к проекту, упомянул о спорах в конторе: что ж, в спорах рождается истина, не нужно лишь превращать их в личные дрязги. "Я требую принципиальных решений", - заявил Неделин. А Лесков различал за этими хорошими и справедливыми фразами другое, невысказанное. "Товарищи! - укоризненно говорил Неделин этими невысказанными словами, - вы, кажется, собираетесь затеять драчку, вот уж не люблю я драк! Учтите, тут сидит Крюк, человек нам посторонний, он все запомнит и после - при случае - свои же непорядки спихнет на нас, так и скажет: они напутали, а я расхлебываю!"
Докладчиком по проекту выступил Пустыхин. Он детально разобрал то новое, что они внесли в проект, и следствие этих новшеств - немалый скачок в производительности труда. И снова Лесков видел два непохожих обличья одного и того же. Пустыхин разъяснял: "Под нас не подкопаешься, мы шагаем в ногу со временем. Раньше, в годы первых наших пятилеток, мы были впереди. Сегодня, в начавшуюся эпоху смелых технических полетов, мы тоже не отстанем. Новые времена - новые установки. Установки выполнены". А за этими бодрыми заверениями звенел вопль души: "Братцы, не подкачайте! Идет очередная кампания! Сами-то хоть не придирайтесь друг к другу! Нам завод строить, это же не фунт изюма!" Лесков злился: Пустыхин ловко затушевывал истинное содержание их спора. Казалось, он как раз восхвалял все новое и передовое, но это были только слова, все это обычно так и называлось, презрительно и метко: "Внешнее оформление".
Дискуссию открыл Шур. Зал шумел и смеялся: Шур в раздражении разносил выданное Пустыхиным новое задание. Если все принять, потребуется перепланировка площадки: выдача чертежей задержится на месяцы. Но зал смеялся не над этим, он смеялся над тайной обидой, звучавшей в каждом слове. "Вот смотрите, - говорил Шур вторым значением своих слов. - Завод, по существу, остается прежним, меняется в нем очень немногое. И это немногое целиком спихнули на нас, строителей. Технологи благодушествуют, а нам работы по горло. Мы справимся, не сомневайтесь, но ведь теперь нас сделают ответственными за все задержки! Разве это хорошо - отыгрываться на чужом горбу?" И зал отвечал улыбками и шумом: "Да, трудно вам придется, строители, но что ж тут поделаешь?"
Следующим ринулся в бой Шульгин. Зловеще глядя на Пустыхина, он огласил свои подсчеты. Если провести в жизнь новую программу, капиталовложения вырастут больше, чем на сто миллионов против утвержденной сметы. Он спрашивает: откуда взять эти суммы?
- Я требую, Михаил Георгиевич, - кричал Шульгин, повернувшись к Неделину, - чтобы прекратили разбазаривание государственных средств! Пора дать по рукам фантастам и стратосферщикам! Проект разрабатывать - не кантаты сочинять! - И, размахивая листком расчетов, он пригрозил совету: - Я собаку в этих делах съел, товарищи, я торжественно заявляю: не дадут нам этих немыслимых миллионов!
Пустыхин пробормотал негромко, но так, чтобы соседи слышали:
- Собаку съел, а хвостом вилять по обстановке не научился!
Пустыхин сиял. Дискуссия катилась по разработанному заранее расписанию, как поезд по рельсам. Все возможные счастливые случайности были организованы, все несчастные - обезврежены. Никто из противников не представил своей программы, танцевали все-таки от его печки. Конечно, полностью программа не пройдет. Пусть, он бросит им эту мелкую подачку, примет кое-что из поправок. Еще остался Лесков, вот он сидит, красный, нахмуренный, сжимает кулаки. Дурак, каждая мысль выступает у тебя на лице, как оспина, даже этого не можешь скрыть! А все-таки забавно: слова отравляют людей сильнее яда, пьянят крепче вина. Ведь ты отравлен словами "комплексная автоматизация", опьянен мнимой широтой технического горизонта. Неделин жевал эти слова, перекатывал языком, как комочек, из одного предложения в другое, а у тебя даже глаза горели, даже губы дергались. Ладно, собирай свои бумажные громы: если случайно и правду скажешь, все равно за вранье примут.
Неделин не торопился представлять Лескову трибуну, нужно было предварительно выяснить мнение остальных членов совета. А когда он сказал: "Слово имеет руководитель группы автоматики товарищ Лесков!" - по собранию волной покатилась тишина: люди прекращали перешептывания, усаживались поудобнее, лицом к председательскому столу. Крюк с недоумением посмотрел на Неделина: он уловил охватившее собрание возбуждение, но не понимал причину его.
Лесков начал свою речь заготовленной заранее фразой:
- Товарищи, я позволю себе… - но вдруг забыл, что именно он собирается себе позволить. Тщательно разработанный план выступления пропал, словно его утянули из-под руки. Лесков заглянул в блокнот, там мелькали какие-то знаки, слова и цифры, у него не было времени разбираться в них, - речь сама неудержимо рвалась, свободная ото всех расписаний, гневная и вдохновенная. Лесков сразу ударил по тому, что, по его мнению, составляло главное зло сегодняшнего совещания, по тому, о чем говорить не полагалось, хотя все понимали, что как раз в этом суть.
- Мне кажется, мы забавляемся игрой теней, - сказал он едко. - Вот слушаешь - и представляется, что идет горячий спор об одежде андерсеновского короля: одни с гордостью утверждают, что выполнили все установки по линии кройки и шитья, другие жалуются, что по их особенной части - строчке швов - задано излишне много работы, третьи, охваченные благородным негодованием, критикуют необоснованную трату золота и шелков. А король - гол, товарищи, гол, несмотря на всю сутолоку и шум вокруг его мнимой одежды!
Неделин нахмурился: Лесков выступал слишком развязно. Неделин покосился на Крюка, тот невозмутимо рисовал на листе для заметок маленьких чертиков с собачьими хвостиками крючком. Зато Пустыхин наслаждался: он откинулся на спинку стула, в упоении закрыл глаза. Самый опасный из его соперников совершал непоправимую глупость - возносил спор в такую высь, где уже нет высоты, а одна пустота. Он не критиковал недостатки, но все отвергал и всех оскорблял. "Бей, бей! - молчаливо поощрял его Пустыхин. - Когда зеркало в осколках, никто не интересуется, было ли оно кривым, кидаются хватать хулигана". Он все же отмечал некоторые достоинства. "Хлестко! - сказал он про себя с уважением. - Паренек умеет живописать яркие картины. Жаль, что в проектировщики пошел, ему бы в фельетонисты - мелких головотяпов пужать".
Пустыхину, однако, тут же пришлось отказаться от этого радостного заблуждения: уже не фельетонные насмешки, а цифры появились в речи Лескова.
Лесков с вызовом бросил собранию сведенные им в таблицу данные: на каждую тысячу человек, занятых на заводе, семьсот - больше половины - будут трудиться на подсобных немеханизированных работах.
- Как можно говорить о передовой технике, о скачке на высшую ступень, когда себестоимость продукции определяют у вас неквалифицированные люди, чернорабочие? - страстно обратился он к Пустыхину. - Вы понимаете этот абсурд: работает совершенный конвейер, а детали тащат к нему на спине? Да это же все равно, что настилать ковры прямо по грязи.
Цифра на инженера действует сильнее, чем эмоция, техник мыслит цифрами. Число, словно взрывчатый заряд, несет в себе энергию, оно подставляет собой своеобразный концентрат дел, отношений и свойств, за ним стоят люди и вещи. Пока Лесков нападал на проект словами, зал был холоден, из него словно струилась настороженность и недоверие. Но сейчас Лесков дрался цифрами, он с ликованием ощущал, что стоявшая перед ним стена колеблется и поддается нажиму. Он видел угрюмое лицо Пустыхина, восторженного Бачулина. "Крой, Санечка, крой!" - кричали его глаза. А Неделин растерялся: ему все больше нравилась мысль Лескова, но по-прежнему не нравился его тон. Лесков вносил недопустимую страстность в технический спор. Что бы стоило по-хорошему: "Новый вариант, товарищи, бесспорно, на уровне новейших достижений, но сам этот уровень можно еще немножко приподнять". И тут же конкретные предложения в порядке усовершенствования. Человеку со стороны может показаться, что они, неделинцы, занимаются очковтирательством, и только Лесков, великий одиночка, все это вывел на чистую воду. И Крюк, вредный сопун, что-то все заносит в свои бумаги, пойдет потом кляузничать в министерство - не отбрешешься! А все же это правда: ужасно много остается ручного труда! Разве не сказали ему в Москве: "С варварством этим, ручным трудом, пора кончать!"?
Когда Лесков закончил, Неделин строго заметил Пустыхину:
- Что же это получается, Петр Фаддеевич? Вроде концы с концами не сходятся. Вы утверждаете, что достигнут высокий уровень автоматизации, а на поверку сказывается, завод старого типа - ручной? Давайте, давайте, требуется разъяснение!
Пустыхин поднялся со своего стула. Он был бледен и решителен. Он знал: сейчас с Лесковым будет покончено, - или он, Пустыхин, потерпит провал, какого еще, не ведал в жизни. Он раньше всех, раньше самого Лескова почувствовал изменение настроения техсовета. Произошло самое страшное, что могло случиться: массовое отравление модными, неотразимыми фразами. Лесков напустил целое облако смертоносного тумана слов, ловко пронизав его послушными цифрами. И вот результат: даже Шур затих в углу, даже неукратимый Шульгин потерялся - они нападали на Пустыхина, как на фантазера, а фантазер оказался жалким пределыциком.
Высоко подняв голову, Пустыхин бросил собранию:
- Я буду отвечать на вопросы, товарищи, я сам буду их задавать!
Лесков, возвращаясь на свое место, прошел мимо Пустыхина. Они столкнулись взглядами, как лбами. И хотя Лесков уже торжествовал победу, он первый опустил глаза: столько энергии и веры в свою правоту было во взгляде Пустыхина. Этот пустяк на минуту испортил радостное настроение Лескова. Бачулин влюбленно шепнул ему: "Санька, да ты у меня башка! Смотри, выдвину тебя в Верховный Совет!" Усевшись, Лесков мысленно возвратился к своей речи. Он переживал ее, словно слушал со стороны. Нет, очень неплохо получилось! Они важно ходили на сцене и декламировали о выполнении установок по одеванию голого короля. А он, Лесков, одним ударом обрушил их размалеванные декорации. И вот реальность: на подмостках ошалело снуют камергеры и дамы, а за ними грязные стены, театральная ветошь и злой шип режиссера: "Митька, черт, сияния убавь!" Попробуйте, дорогие товарищи, в этих условиях разыгрывать свои парадные сценки!
Пустыхин между тем пункт за пунктом опровергал Лескова. В его голосе слышались те же, странные для технической дискуссии нотки страсти и негодования. Зачем заниматься демагогией, товарищи? От них что требуется? Минимум ручного труда? Минимум не значит полное отсутствие. Почему уважаемый Лесков забывает о решающем, о том, что у них тысяча человек остается там, где на других заводах занято две тысячи? Поймите наконец, нельзя вносить в чертежи еще не существующие машины! Он, Пустыхин, инженер, а не романист, он не повести для юношества пишет, а проектирует заводы, которые завтра же должны давать продукцию. В этой связи он обращается к руководителю автоматики с одним, только одним вопросом и просит ответить без экивоков, прямо и честно.
Пустыхин повернулся к Лескову, за ним в ту же сторону повернулся весь техсовет. Лесков встал, как ученик, вызванный к ответу. Он сразу понял, о чем его будут спрашивать. Он невольно усмехнулся… Нет, далеко ему до Пустыхина! Вот сейчас на него обрушат вопрос, острый, как меч, и сразят этим вопросом, как мечом. Пустыхин, сверля Лескова возмущенным взглядом, продолжал:
- Можете ли вы утверждать, что мы отказываемся внедрять какие-либо существующие машины, облегчающие труд человека?
- Нет, не могу этого сказать, - ответил Лесков, и по залу пронесся шум.
Пустыхин с силой опросил снова:
- Значит, все существенное из реально имеющегося мы учли?
И на это Лесков ответил:
- Да, учли.
Он тут же попытался перехватить инициативу: они, проектировщики, должны подталкивать промышленность, а не плестись у нее в хвосте. Но никто его не слушал. Напряжение, охватившее зал, разом спало. Собрание гомонило, распадаясь на десятки спорящих голосов. Лесков, вдруг всеми забытый, сел.
Один Неделин с сочувствием смотрел на Лескова. Он сожалел о его поражении, хотя и радовался спасению чести проекта. Неделин постучал карандашом о графин и сказал:
- Слово Владимиру Семеновичу Крюку.