Все, хватаясь за кусты, поползли с обрыва. Лесков не то сам прыгнул, не то покатился по глинистому обнажению. И сейчас же на него свалился гогочущий Бачулин, а на них с визгом упала Маша. Бачулин был искренним доброжелателем Лескова, но, поднимая Машу, не удержался, тиснул ее; она весело шлепнула его, по спине. Пример Лескова пошел в науку - все один за другим катились по обрыву на песок. Новыми криками встретили прыжок Селикова в воду. "Не заплывать, - сердито кричал ему Пустыхин. - Течение зверское, не вытянешь!" У Лескова заныло тело от желания кинуться в реку. Он попробовал воду рукой - вода была холодная, градусов одиннадцать. У берега Надя махала платком проплывавшему мимо нее Селикову. Лескову показалось, что она с насмешкой поглядела на него; он сразу остановился. Бачулин облапил его и оттащил от берега.
- До водки не разрешу! - объявил он категорически. - И не проси, Саня. Юлия наказывала охранять тебя. Разожги в животе огонь, тогда хоть к черту на рога. Простудная бацилла спирта не терпит, точно!
Селиков выскочил из воды и под общий хохот встряхивался как собака, - во все стороны летели брызги.
- Чудная штука, - хвастливо объявил он, натягивая брюки. - Рекомендую каждому!
Последователей у него, однако, не оказалось. Пустыхин предложил сделать зарядку, пока приедет запоздавший грузовик со "съестным и пивным". Зарядка вышла длинной, за ней последовали игры; обещанный грузовик все не появлялся. В компании оказалось два мяча, на краю пляжа завязалась игра в волейбол, на широкой середине - футбольное состязание. Импровизированные команды количеством игроков не стеснялись - восемнадцать футболистов лихо атаковали два камня - неприятельские ворота, защищаемые восемью игроками. Была ли забита "штука" или нет, никто не видел: после первой же хорошей подачи мяч полетел в реку и, уносимый течением, быстро скрылся из глаз.
Бачулин, не находивший себе места, когда начались игры, требовавшие бега и прыжков, приплелся к Пустыхину и пожаловался:
- Петя, зубы чешутся - пожевать бы колбаски. Душа пива требует. Войди в положение.
Пустыхин пожал плечами.
- А что я могу, Василий? Современный человек теряет три четверти своих способностей, когда нет телефона под руками. Одно могу посоветовать - держи себя вроде наших предков, они к природе были приспособлены: разожги костер, попляши у огня.
- На пустой желудок? - возмутился Бачулин. - Последнюю крошку совести затерял, Петя. Нет, серьезно, от имени голодающей массы взываю. Трагедия, пойми: солнце печет, а в животе мрак и холод. Пошли навстречу грузовик "скорой помощи".
Просьба Бачулина оказала свое действие на Пустыхина. Он поднял по тревоге отдыхающих на пляже шоферов, и через минуту одна машина, обнадеживающе зарычав, помчалась обратно к городу. Прошло, однако, еще с час, пока из лесу выплыл красный пищеторговский фургон, эскортируемый грузовиком "скорой помощи". Раздевшийся до пояса Бачулин с криком "Едут! Едут!" кинулся к фургону, чтобы быть первым в очереди.
- Ты не ходи, Саня! - увлеченно крикнул он. - Я возьму на всех. Подай мне ведерко, что захватили из дому.
Лесков перебросил ему ведро и деньги и уселся с Машей на песке. К ним примостился Закатов. Бачулин застрял у фургона. На каждого человека, честно стоявшего в хвосте, приходилось десять безочередных, и они, согласно обычаю, получали в первую очередь. Бачулин ругался и отпихивал наседающих. Занятый этим, он все не успевал получить свою долю. Потом он приковылял к приятелям, величественный, как идол, - на шее висело тройное ожерелье из сосисок, локоть обвивало колбасное кольцо, одна рука тащила ведро, до края полное пивной пены, другая прижимала к груди буханку хлеба и две бутылки портвейна. Еще два человека подсело к компании - пир пошел горой.
Солнце уже прошло полдень, когда гуляющие покончили с едой. День был на редкость хорош для осени. На небе голубовато-серого, северного оттенка не было ни тучки, солнце не скупилось на тепло. Многие, разомлев от особого, пляжного чувства, всегда охватывающего человека около воды, валились на песок и загорали - не столько физически, сколько психологически. Бачулин, единолично выпив бутылку портвейна, вздумал объясняться Маше в любви.
- Нет, ты не серчай, Саня! - говорил он весело. - А вкус твой хорош, особенно, знаешь, это носик, цветочки на платье и прочее. Прямо тебе скажу: одобряю!
Маша хохотала.
- Одни цветочки хороши? - подзадоривала она Бачулина. - Больше ничего?
- Я же сказал: прочее! - шутил Бачулин. - Прочее - самое лучшее!
К ним подошел Пустыхин, сгибавшийся под тяжестью аккордеона.
- Горька участь популярного музыканта, - вздохнул он. - Таскайся теперь с этим переносным роялем. Не пугайтесь, мучить ваш слух не буду, это Сережин. Он цветочки в кустах собирает со своей девушкой, а мне поручил охрану музыкальной техники.
Пустыхин тоже был навеселе. Он завязал ученый спор с Закатовым. По пляжу ходили девушки в венках из розового кипрея и красных березовых листьев. Кое-где заводили хороводы и играли в кошку и мышку.
- Пойдемте за цветами, - попросила Маша. - Что это мы приросли к одному месту, словно пни!
Лесков стал карабкаться на обрыв, поддерживая Машу. В лесу кипрея было мало, и Лесков предложил выйти на холмы - на открытых полянках этого добра вдоволь. Но Маша не торопилась уходить из чащи. Он потянул ее за собой. Она прижалась к нему и, закрыв глаза, коснулась его губами. Лесков приник к ним и не слышал, как раздвинулись кусты. Из лесу вышли Лубянский, Селиков и Надя с ворохами цветов в руках.
- Автомат безопасности не срабатывает начальник! - громко сказал Селиков. - Так и до аварии недалеко.
Он нагло подмигнул Лескову. Лесков еще не видел Селикова таким - красный, с расстегнутым воротом, с блестящими глазами, он дерзко посматривал то на своего начальника, то на Машу и, видимо, собирался подшучивать дальше. Маша, взвизгнув, проворно убежала в кусты. Селиков захохотал. У Лескова сжались кулаки.
- Слушайте, Селиков, - сказал он сквозь зубы. - Выберите для острот другую мишень. И впредь так плоско не острите - можете нарваться на неприятность!
- А вы для поцелуев выбирайте уголок подальше, - грубо отрубил Селиков. - И вообще здесь вы не начальник, а я не подчиненный - как хочу, так и острю.
- Тогда не обижайтесь на ответ, - проговорил взбешенный Лесков. Он вплотную подошел к Селикову, сгорая от желания ударить его по лицу. Лубянский, испуганный, встал между ними.
- Возьмите себя в руки, Александр Яковлевич! - проговорил он, волнуясь. - Ну, что это такое? Выпили бутылку вина и лезут в драку.
Селиков, сразу став серьезным, хмуро следил за Лесковым. Ярость еще клокотала в Лескове. Он сознавал уже, что не бутылка вина и не глупый поцелуй так неудержимо толкали его на Селикова. И тот тоже понимал это. За спиной Лескова послышался треск сучьев - Надя уходила в чащу. Селиков посмотрел ей вслед.
- Дракой спора не решишь, - сказал он неожиданно спокойно. - А между прочим, я не против драки. Если надо, ищите на бережку, пока же прошу извиненьица - важное дело!
Лубянский взял Лескова под руку и вывел его на полянку.
- Честное слово, не думал, что вы можете быть таким разъяренным, - говорил он. - Если бы я не помешал, вы кинулись бы на него.
- И кинулся бы! - гневно сказал Лесков. - Какое ему дело, с кем и как я провожу время? Вот вы с ним оба ухаживаете за этой Надей, никто вам не собирается мешать. И я, как хочу, так и буду себя вести.
Лубянский вдруг сильно обиделся.
- Прежде всего за Надеждой Осиповной я не ухаживаю, - указал он. - Я не враг своему спокойствию, чтобы влюбляться в таких особ. Я приглашал Катю, но она сегодня заменяет заболевшего сменщика. Если хотите знать, Надежда Осиповна сама просила меня сопровождать ее на прогулке, чтобы не быть одной - только и всего. - И, с удивлением посмотрев на изменившееся лицо Лескова, Лубянский продолжал: - Вся эта ссора выеденного яйца не стоит, пойдемте пить пиво. Кстати, эта Маша… Сколько раз я видел ее в цеху, и ни разу не замечал, что она хорошенькая. Вот что значит для женщины красивое платье! Прямо по Гегелю - форма как существенное в содержании, а не только внешнее.
Но Лесков сейчас даже на пари не мог бы припомнить, какое у Маши платье. Перед ним стояло презрительное лицо Нади, он слышал ее шаги по траве, треск сучьев.
Селиков, догнав Надю, остановил ее.
- Зачем вы гонитесь за мной! - крикнула она раздраженно. - Не смейте подходить ко мне!
- Наденька! - сказал он заискивающе. - Ну, ей-богу, зачем вы? Сами же согласились поехать?.. Поймите, я для вас на все…
Он протянул к ней руку, Надя с ожесточением оттолкнула ее.
- Знаю ваше "все"! Зачем вы повели нас в кусты? Чтобы показать, как Лесков обнимается? Меня ни он, ни вы не интересуете! Ну, чего вы стоите? Я сказала: нам вместе делать нечего!
Он долго молчал, набираясь, словно воздуха перед прыжком, нужных слов. Но слова, приходившие на ум, как на подбор, не годились для разговора с Надей.
- Вижу, вижу, как вас Лесков не интересует! - проговорил он наконец, с отчаянием сознавая, что говорит не то, что нужно. - Вы на него одного смотрите, а когда он говорит, никого больше не слышите. А ему начхать на вас - возится со своей девкой и доволен.
Бледная, с искаженным лицом, Надя подошла к Селикову вплотную.
- Ненавижу! - сказала она звенящим шепотом. - Вас ненавижу, его ненавижу, всех ненавижу!
Она сбежала по обрыву вниз и скрылась за выступом берега. К подавленному Селикову подошел Закатов.
- Сережка! - весело крикнул он, распахивая руки. - Приди, голубь, и прими братский поцелуй! Ну, не вешай носа, знаю, о наших регуляторах скорбишь, что легко не налаживаются. Пустяки все, смотри, какой день, какое солнце, к черту все приборы! - И он с чувством проговорил, мешая стихи двух поэтов: - От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены. Довольно, пора мне забыть этот вздор, пора мне вернуться к рассудку!
- День хороший, - мрачно согласился Селиков. - В такой день нужно вино пить, музыка найдется - танцевать до упаду, а раздразнит какая-нибудь рожа - бить эту рожу!
- Это программа! - обрадовался Закатов. - Все по науке, не подкопаешься. Пойдем, там у нас на донышке литра три пива осталось, ведерко в воду поставили, чтоб не нагрелось. Сегодня гуляем, завтра напущусь на тебя, как лис на куропатку: кончай волынку с наладкой, хватит, Сережа, лентяйничать! Вот так, брат. - И, обнаруживая неожиданную для пьяного человека проницательность, Закатов взял Селикова под руку и, как ему показалось, приглушенным голосом проговорил: - А может, ты оттого скуксился, что твоя стрекозель убежала? Я все видел: мчалась, как заяц от пожара. Не отвечай, понятно! Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои. А между прочим, глупо молчать: ходишь, вроде котел под давлением. У меня тоже, Сережа, горе. Ты, правда, не знаешь, но горе. Любимого человека вырывают из рук. И кто - законный муж! Никаких аргументов не слушает, вот что страшно! Впервые такое у меня, душа на части, не знаю просто, как быть! Ты понимаешь трагедию?
- Тоже мне трагедия! - злобно захохотал Селиков. - Весь город смеется над ней. И чего ты прибедняешься, Михаил Ефимович? Чего требовалось, ведь всего добился, где же здесь горе? Пустили козла в огород, он капусту изгадил - вот и вся твоя трагедия!
Закатов покачал головой.
- Не говори так, не надо, Сережа. Я же тебе как человеку…
22
Лубянский, конечно, не подозревал, какое действие оказал его ответ на Лескова. Это были три слова, всего три слова: "Чтобы не быть одной", - но они разом все перевернули в Лескове: ярость перешла в умиление, терзание превратилось в восторг, недовольство - в ликование. Лескову хотелось всех обнимать, всем говорить ласковые слова. Вместо этого он сбежал от Бачулина, удивленно посмотрел на радостно улыбнувшуюся ему Машу. Он искал Надю. Нади нигде не было. Он сел на камень, ликование сразу погасло. Надя, очевидно, вернулась в город. Он дурак, трижды дурак, дураком и умрет. Ему нужно бы бежать за ней, не оставлять наедине с Селиковым. Неужели так-таки ничего у нее с Сережей нет? Он, конечно, знает, куда она подевалась. Лескова поманил Пустыхин.
- Идите к нам! - крикнул он. - Сережа обещает пропеть частушки о вашем брате-автоматчике!
Бачулин тоже звал Лескова. Лесков подошел к кучке людей. В центре сидел Селиков с аккордеоном. У него был вид разозленного человека, готового скорее к драке, чем к веселью. Пробежавшись по клавишам, он оглядел собравшихся насмешливыми глазами.
- Песня - это слова, а слова - вода, а вода - течет, - сказал он негромко. - Если в кого брызнет холодной струей, пусть не обижается.
- Давай! - кричали слушатели. - Оправдываться будешь в милиции!
Из-под пальцев Селикова вырвался разухабистый плясовой мотив. Селиков запел высоким горловым баритоном:
Чтобы ты в беду не влип
В обращенье с людом,
Оборудуй личный КИП
И таскай повсюду!
Начало песни было встречено смехом и криками: "Здорово! Неплохо придумано - личный КИП! Даешь личные контрольно-измерительные приборы!" К кучке, услышав пение, стали собираться другие гуляющие. Селиков продолжал, перебирая клавиши:
Соблюдая точность мер
В выпиванье водки,
Электронный спиртомер
Установь на глотке.Говорят тебе, старик, -
Это не спроста ведь -
Автоматерный язык
Следует оставить!
У Лескова с самого начала, когда Селиков скользнул по нему злобным взглядом, появилось неясное впечатление, что в частушках должно быть что-то о нем. Эта догадка превратилась в уверенность, когда Селиков пропел:
Чтоб в начальственных кругах
Не прослыть проклятым,
Ты смонтируй на мозгах
Словорегулятор!
Теперь Лесков понимал, что Селиков пел, собираясь вызвать ссору. Еще полчаса назад Лесков пошел бы на прямой скандал. Но сейчас, после слов Лубянского, ссора была немыслимой, а сам Селиков из задиры и нахала вдруг превратился в глазах Лескова в огорченного человека, высказывающего свои обиды тем способом, какой был ему доступен. И Лесков улыбался доброй, прощающей улыбкой в ответ на оскорбительные намеки и ядовитые советы.
А Селиков все пел, напрягая голос, чтоб его слышало больше людей; куплеты его становились все наглее и неприличнее.
Кое-кто уже догадывался, что частушки имеют точный адрес. Другим тоже стало казаться, что в них не общее зубоскальство, а злобные личные намеки. А Лескову самые обидные и грубые строфы говорили все о том же: ничего у Селикова с Надей нет, и она, Надя, хорошо, очень хорошо относится к Лескову, хотя, конечно, и не заглядывается на него, как думал Селиков. Бачулин продрался к Лескову и взял его за локоть.
- Саня! - шепнул он. - Уж не о тебе ли он распелся? Что-то, по-моему, хамовато!
Лесков ответил таким радостным взглядом, что Бачулин в недоумении замолчал.
Селиков встал и передал соседу аккордеон. Глаза его настороженно обегали слушателей.
- Что же, товарищи, возражений вроде не имеется? - спросил он.
- Никаких возражений! - кричали из толпы. - Даешь личный КИП! В рассрочку на каждую живую единицу!
Тогда Селиков обратился к Лескову:
- А вы, уважаемый начальник, не против?
- А зачем мне быть против хорошего? - ответил Лесков благожелательно. - Например, электронный спиртомер - очень неплохо!
Селиков короткое время хмуро раздумывал, потом снова заиграл, уже без слов. Лесковым завладели Бачулин и Лубянский. Бачулин предложил пошляться по бережку: уже солнце склоняется, а они все торчат на пляже, словно другого, хорошего места и нет на свете. Лесков согласился: его все не оставляла надежда увидеть Надю. Лубянский опасался, что их заедят комары, но тоже пошел. Они перепрыгивали с камня на камень, взбирались на обрывы и спускались вниз. Лесков снова, как уже было утром, открыл, что лес по-невиданному красив. Днем, среди пива и солнечного сияния, его красота как-то потерялась: лес как лес, не до него. А сейчас, нарядный и ясный в темнеющем воздухе, он был нов и неожидан. Великая вечерняя тишина охватывала лесной наряд, яркие деревья засыпали, солнечная желтизна высоких лиственниц перемежалась синевой елей. А над ними бушевал в невысоком небе живой, как зверь, закат, отражаясь вместе с лесом в темной, быстро бегущей воде.
Даже Бачулин был поражен.
- Братцы, а ведь здорово! - сказал он.
- Неплохо! - согласился Лубянский, недоверчиво присматриваясь к деревьям, словно сомневался, так ли они красивы, как кажутся.
На небольшом мысе, вдававшемся в реку, они увидели сидящую Надю. Она веткой березы отмахивалась от комаров.
- Надежда Осиповна, зачем вы забрались в эту глушь? - удивился Лубянский.
Она небрежно ответила, не поворачивая головы:
- А здесь лучше. Мне надоели песни и ваше вечное пиво.
Бачулин развалился на бережку и жестом предложил остальным присоединиться к нему. Лесков уселся подальше от Нади. Бачулин, не найдя лучшей темы, пустился болтать о природе. Ему нравится северное лето: прохладно, круглые сутки солнце. А комаров, говорят, в этом году меньше, чем в прошлом: нежный комар не выносит сернистого газа. Закат тоже неплох. Просто удивительно, до чего ярки закаты на этих высоких широтах!
- Раз вам нравится закат, так вы любуйтесь им, - сухо посоветовала Надя. Бачулин сидел спиной к закату.
У Бачулина было чуткое сердце. Он быстро сообразил, кто тут лишний. Он потянул за собой Лубянского.
- Мы с Георгием Семеновичем еще погуляем, - сказал он. - Через часок захватим вас на обратном пути.
Лесков понял, что теперь ему удастся оправдаться перед Надей в своем глупом поведении с Машей. Он отвернулся от Бачулина, махавшего рукой из леса. Надя молчала. Потом она сердито проговорила, не глядя на Лескова.
- Между прочим, я вас не держу, мне и одной хорошо.
Он пробормотал:
- Мне некуда спешить.
Она повернула к нему вспыхнувшее лицо.
- Некуда? А эта девушка? На вас не похоже - так горячо целовать, а потом бросить…
Он смотрел на нее, чувствуя, что задуманный разговор не выйдет. В лице Нади было отвращение и вражда, оправдание не имеет смысла. Он опустил голову. Самое лучшее - уйти от нее, ото всех, пешком отмахать все двадцать пять километров, сразу свалиться на кровать и ни о чем не думать, ни с кем не говорить.
- Что же вы молчите? - крикнула она с возмущением.
Он тихо проговорил:
- Отрицать не могу, в самом деле целовал… А что я вас люблю, все о вас думаю, это вам, конечно, неинтересно!
Признание вырвалось внезапно, Лесков сгоряча сам не понял, что признается. А Надя вовсе рассердилась. Слезы заблестели на ее глазах, голос стал злым и глухим.
- Да, разумеется, так я сразу и поверю! - сказала она, не скрывая слез. - Любовь - думаете обо мне, а бегаете за другой!
Он хотел ответить, но послышался шум. Бачулин и Лубянский, громко разговаривая, возвращались обратно. Лесков все готов был вынести в эту минуту, но не беседу с приятелями. Он вскочил. Надя тоже поднялась. Не сговариваясь, они отступили в чащу и притаились за кустом тальника.
Бачулин поразился:
- Да куда они делись, мы же их здесь оставили? Лубянский равнодушно ответил: