Когда восторг немного утих в нем, Лесков осведомился:
- Что я должен делать в лаборатории?
- А то же, что делал: обслуживай предприятия, внедряй потихоньку разработанные модели одну за другой. Еще приготовь мне десять экземпляров этого отчета. - Кабаков положил руку на том, принесенный Лесковым. - Готовься в командировку, вместе с тобой поедем в совнархоз, к Савчуку. Оттуда - уже с ним - в Москву, а ЦК, в Госплан. Ориентировочно месяца, через полтора. И знаешь, зачем?
Лесков кивнул на свой отчет.
- Проталкивать этот проект, я думаю. Доказывать; что он осуществим, несмотря на его грандиозность.
- Не совсем так. Опять, товарищ Лесков, не разобрался в обстановке. Жизнь ушла дальше, чем ты надеялся в самых смелых своих мечтах. Будем проверять, все ли ты сделал, чего от тебя ожидают в Госплане. Там ведь тебя с твоей лабораторией давно запланировали как некоторую движущую силу.
- Нет, ничего не понимаю, - признался Лесков. Кабаков говорил, прохаживаясь по кабинету:
- Вы вот с Закатовым и Галаном спорили о конструкциях приборов, о деталях к ним, о монтаже их, а другие люди размышляли, что из всего этого получится для общества в целом. Да, не удивляйся, так! Осуществим это. - Кабаков показал на том отчета, - из двух тысяч работников фабрики от силы останется тысяча. Куда освобожденных девать? Безработицу плодить? Люди ведь привязаны к семьям и квартирам. Не приведет ли автоматизация вместо блага к народному горю? Там, у капиталистов, она как раз такая…
- И я об этом думал, - сказал Лесков. - Часто думал.
- Правильно, нужно об этом думать. А к каким выводам пришел?
- Ну, в двух словах не скажешь.
- Скажи в двадцати, время у нас есть.
Лесков рассказал Кабакову, какое впечатление произвело на него увольнение дяди Феди, и вкратце изложил то, о чем беседовал с Надей.
Кабаков одобрительно закивал головой.
- Вижу, тебя не одна голая техника интересует. В принципе мысли твои правильны. Именно так и собираются решать эту проблему в масштабе страны: новое строительство, сокращение рабочего дня, увеличение материальных благ для каждого трудящегося - вот следствия автоматизации.
- Но это в масштабе всей страны, - задумчиво сказал Лесков. - У нас, на нашем пятачке земли, будет труднее: столько освобожденных придется устраивать!
Так же будет, как и везде по стране, - уверенно проговорил Кабаков. - В Черном Бору начинается строительство новых заводов. Рабочую силу для этих заводов со стороны завозить не будем, она появится в результате внедрения твоих автоматов. Вот об этом и пойдет у нас речь в Госплане: достаточно ли она глубока, запроектированная нами техническая революция, чтоб обеспечить уже принятые планы расширения производства.
Лесков сказал, усмехаясь:
- Я думал, все поразятся размаху нашего начинания. А нас, возможно, еще обругают. Мало!..
- И такое не исключено, - согласился Кабаков. - Ты до сих пор всех подталкивал. Как бы теперь не пришлось тебя самого подталкивать!
Кабаков проводил Лескова до приемной. У двери он вспомнил:
- Сегодня Пустыхин прилетел. Привез наметки удивительного проекта одного из новых наших заводов. Вчерне я просматривал, что-то не совсем ясно. На доклад его обязательно приходи, тебя там тоже многое касается. А сейчас немедленно разыщи его. У него важное сообщение о твоей сестре. Болеет она что-то.
30
Лесков кинулся в гостиницу. От Мегеры Михайловны он узнал, что Пустыхин приехал один, остановился в том же номере, где и раньше жил, но на месте его нет, исчез через пять минут после прибытия. Лесков прикидывал: раньше всего Пустыхин, конечно, заехал к Кабакову, потом - в проектный отдел или на заводы. Искать его надобно где-то в этих местах. Лесков схватился за телефон. В проектном отделе Пустыхин был, но уже ушел, на заводах не появлялся. Лесков, расстроенный, раздумывал, куда бы еще позвонить. Он с некоторых пор сам стал догадываться, что с Юлией неладно. Она писала все реже, письма были все суше, о том, как протекает беременность, она ничего не сообщала. Николай вообще не писал, раз и навсегда отговорился занятостью.
Лесков уже собирался уходить из гостиницы, когда его вызвали к телефону. Он сразу узнал веселый голос Пустыхина.
- А я сижу у вас! - кричал Пустыхин в трубку. - Черт знает что - начальство шляется по городу! Немедленно приезжайте, а то начну за вас командовать: ваша лаборантская братия истосковалась по умным распоряжениям.
Когда Лесков появился в своем кабинете, сидевший за его столом Пустыхин, понял, что Кабаков уже подготовил его. Смеющееся лицо Пустыхина стало серьезным. Закатов, сидевший с Пустыхиным, незаметно удалился.
- Не падайте духом, пока ничего страшного, - быстро сказал Пустыхин, энергично встряхивая руку Лескова. - Все расскажу, имею на этот счет специальные полномочия. Самое главное: жива!
Лесков сказал, бледнея:
- Неужели до того дошло, что речь идет о жизни? Почему мне ничего не написали?
Пустыхин выразительно передернул плечами.
- Не хотели расстраивать. Боялись, что задурите. Да сядьте же, жуткий человек, говорю вам: серьезно, но не страшно.
- Что с Юлией? - требовал Лесков, не слушая успокоений Пустыхина. - Ничего от меня не скрывайте!
- Ах, какой вы! Ну как, успокоились? Теперь слушайте. Беременность у Юлии Яковлевны проходит тяжело. Какая-то ненормальность в организме, ну, и под сорок, для первородящей многовато. Сначала были обмороки, даже на улице, дошло до того, что без Николая Николаевича она ни шагу, он ее на работу провожает, с работы, дома ни на секунду одну не оставляет. Муж, доложу я вам, удивительный! Короче: месяца два назад стало совсем плохо. Нависла угроза выкидыша, каждое неосторожное движение, каждый шаг опасны… Собирали мы профессоров, сам я с верным Васькой впихивал их в такси. Профессора трясли лысинами и постановили: нельзя ей рожать, насилие, мол, над природой и прочие тонкие материи. Юлия Яковлевна, конечно, послала всех профессоров к чертям, а себя осудила на немыслимый режим. Второй месяц она лежит в постели, не поворачивается, голодает по строжайшим законам науки: соки, компоты, овощи, ни грамма мучного, чтоб ребенку хватало, а весу ему излишнего не было. Вот, собственно, и все. Лежит, борется за жизнь ребенка, вас тысячу раз целует, Николай тоже - таково положение на день моего отъезда.
Лесков сказал глухо:
- Петр Фаддеевич, я вам верю, ничего не утаили?
Пустыхин клятвенно поднял руку.
- Как на духу! Правда, вся правда, ничего, кроме правды!
Лесков схватился за трубку и заказал срочную телеграмму в шестьдесят слов: упреки, вопросы, готовность немедленно приехать.
- Думаю, вы там не нужны, - сказал Пустыхин, когда заказ приняли. - Впрочем, это - ваше дело. По-человечески понимаю: всех нас тревожит состояние Юлии Яковлевны.
Мрачный Лесков некоторое время молчал, потом стряхнул с себя оцепенение и заговорил о делах Пустыхина.
- Говорят, вы удивительный проект привезли? В чем же его удивительность?
- Придете на доклад - узнаете, - весело ответил Пустыхин. - Одно могу сказать: собираюсь свести с вами счеты.
Лесков с недоумением смотрел на Пустыхина. Тот насмешливо подмигнул.
- Не делайте такого растерянного лица, Александр Яковлевич. Неужели вы серьезно думали, что дело у нас ограничится только той стычкой? Ни одной минуты не собирался ставить на этом точку.
Лесков серьезно возразил:
- По-честному, я предполагал, что это мне надо сводить с вами счеты. Ведь вы меня побили в тот раз, и крепко побили. Мне пришлось уйти, а не вам.
Пустыхин довольно засмеялся.
- Побить еще не значит победить. Тут тонкое различие. В общем, приходите завтра вечерком.
Доклад Пустыхина состоялся на заседании технического совета комбината. Пустыхин знакомил совет с разработанным их конторой проектным заданием второй очереди одного из заводов комбината.
В зале сидели все видные местные работники: хозяйственники, инженеры, проектировщики. Совещание открыл Кабаков. Лесков с Надей уселись в первом ряду. Перед докладом в коридоре шли оживленные споры - введение в официальную дискуссию. Почти все слышали о существе нового варианта завода, некоторым он казался крушением основ металлургии. Пустыхин не прятал новое в ворохах старых одежд, а подчеркивал, что речь идет о радикальной ломке традиций.
- С точки зрения существующих критериев, - говорил он, - огневая металлургия приемлемее. Но мы выдвигаем совершенно новый в проектировании критерий, - годится ли выбираемый процесс для полной автоматизации или нет. Процесс должен совершаться без ручного труда, никаких рабочих, привязанных, словно цепями, к своим машинам, - вот наше предварительное условие. Вы, может быть, скажете: возьмите испытанные агрегаты и методы переработки руд, позовите автоматчиков, и пусть они внедрят автоматизацию на этих освоенных агрегатах. Я и сам поступал когда-то подобным же образом и торжественно, при свидетелях, отрекаюсь от этого: ничего хорошего не получается. Наш критерий заранее отметает всякое кустарничанье и скороспелое приспособленчество. И, если внимательней рассмотреть, предлагаемый нами автоматизированный завод окажется экономически выгодней. - Пустыхин живыми глазами осмотрел зал и с вызовом выложил на стол свой основной козырь. - Тут многие зашумели, когда я сообщил, что капиталовложения в завод вырастут на полмиллиарда рублей. Ручаюсь, у вас явилась мысль: человек сошел с ума, он выбрасывает на ветер народные деньги. Успокойтесь, товарищи, мы в здравом уме. На новом заводе рабочих будет тысячи на три, на четыре меньше. Экономия на одном том, что не надо строить жилищ этим рабочим и их семьям, составит около ста миллионов - вот перерасход частично и возвращается. Но главное не в этом. Главное в том, что экономится зарплата - тоже миллионов около ста в год. Заводу стоять минимум полсотни лет, а все перерасходы окупаются за первые четыре-пять лет - разве это не поразительно? Теперь я спрашиваю вас: какой вариант экономически выгодней?
Он обращался больше всего к Кабакову, главному своему противнику. Кабаков был известным в стране специалистом по огневой металлургии, на его заводах были достигнуты самые высокие показатели, каждая из многочисленных орденских колодок на его груди отмечала особую ступень использования печей - это были не столько знаки его личного почета, сколько вехи развития ныне низвергаемой технологии. И Пустыхин, верный открытому им закону, что "счастливые случайности заранее организуются", целеустремленно бил в эту точку, убеждал в своей правоте Кабакова. Вслед за ним выступили другие проектанты, каждый смотрел на молчаливое, замкнутое лицо Кабакова, тоже обращался к нему. Они, оказывается, давно уже знали о новом проекте Пустыхина, смело его поддерживали: Пустыхин провел обширную подготовку и тут. Кабаков не выдержал этого широко задуманного нападения. Он спросил с досадой:
- Не понимаю, к чему горячие убеждения? Не мы, производственники, решаем эти вопросы. Ваши наметки будут изучаться в Госплане, там скажут окончательное слово.
На это Пустыхин ответил, торжествуя:
- Ваше слово нам важнее решений Госплана. Лучше вас никто не знает технологии. Если вы скажете "да" новому процессу, ему не осмелятся стать на дороге.
Его удар попал в цель - сумрачный Кабаков улыбнулся. Но он еще не желал сдаваться.
- Тут некоторые товарищи указывали, что новый завод только называется металлургическим, а по существу, что-то вроде ректификации спирта или нефтяной перегонки, - заметил он. - Дело, конечно, не в форме, если ректификация руды пойдет - пусть идет! Речь о том, что напрасно вы хороните огневую металлургию: возможности ее далеко не исчерпаны. Я считаю, что автоматизация агрегатов открывает новые горизонты на наших заводах.
Пустыхин немедленно отозвался:
- А я попрошу Тимофея Петровича доложить собранию, каково его мнение об этих горизонтах.
Кабаков с любопытством смотрел на злого Крутилина, пробиравшегося к трибуне. Кабаков не сомневался, что Крутилин опорочит автоматизацию и постарается укусить его, Кабакова: директор медеплавильного был не из тех, кто легко забывал обиды. Крутилин начал с того, что автоматизация, точно, разворачивает новые горизонты, весь вопрос в одном, какая автоматизация. Автоматизация, проводимая Лесковым с высокого благословения Кабакова, - кустарщина, а не горизонты - таково его глубочайшее убеждение. Несерьезно подходят к трудной проблеме автоматизации, вот в чем беда. Автоматизация - это реконструкция производства, а не нашивание заплаток на мелкие дыры, даже ремонт оборудования ведут серьезнее, чем автоматизацию: планируют его, оговаривают сроки, чертежи подготавливают. Чего он требует? Глубины и деловитости. Составьте предварительно толковый проект, охватите обучением всех производственников, массы поднимите на автоматику, зажгите массы пафосом автоматизации, как зажигали раньше пафосом строительства, - только тогда развернутся горизонты. А что касается доложенного Пустыхиным проекта, то проект ему нравится, он решает проблемы, которые на старых агрегатах уже не решить. Конечно, придется переучиваться. Ничего, люди не машины, можно и переучиться, а кто не сумеет, тоже есть решение - выходи на пенсию!
Крутилин не удержался от этого последнего выпада, он метнул сердитый взгляд на Кабакова. Тот усмехнулся, непонятное другим упоминание о пенсии развеселило его, почти примирило с речью Крутилина. Кабаков предложил:
- Давайте еще Лескова заслушаем, его эти вопросы ближе других касаются.
Лесков волновался. Он не мог усидеть на месте, возбужденно перешептывался с Надей. Пустыхин казался ему сейчас невероятным - тот ли это человек, с которым он так отчаянно сражался всего год назад? Лесков любил выспренние образы, ему казалось, что весенний раскованный поток наконец прорвал скалы, вышел на простор, сам прокладывает среди холмов свое русло.
И, встав, Лесков произнес горячую речь; еще недавно она была бы немыслима. Все знают, какие споры происходили у него с Крутилиным, будут они и впредь, но тут он присоединяется к Крутилину: прав Крутилин, они кустарничают, нужно перестраиваться. И еще раз он прав: решение проектировщиков - огромный скачок вперед, надо, обязательно надо помочь скачку совершиться. Огневая или автоклавная металлургия - все равно, важно, чтоб технология была на уровне современных возможностей. Если автоклавы поддаются полной автоматизации, долой печи, да здравствуют автоклавы!
Кабаков больше не спорил. Пожимая плечами, он недовольно заметил Пустыхину:
- Все-таки считаю, что странен этот ваш новый критерий, к пуговице пиджак подбираете.
Пустыхин громко смеялся, он не отвечал на шпильки. Он уже видел, что его проект получит так нужное ему одобрение производственников и что удается к яркой пуговице подобрать хороший пиджак.
Лесков после собрания схватил под руку Пустыхина, еще раз высказал свое восхищение. Нет, нет, он до сих пор не может прийти в себя, это поразительно - такой гигантский скачок вперед!
Пустыхин отшутился:
- Отстающего лупят больше, чем передового, - обернись и дубась. А чтоб передового вздуть, надо его раньше догнать - прямая выгода идти впереди…
Лесков продолжал:
- Об автоклавах мне часто говорил Павлов, и я относился к ним довольно скептически. Но то, что вы сейчас докладывали, не имеет с ними ничего общего - грандиозно, грандиозно!
Пустыхин радостно ухмылялся.
- Очень приятно, что вам понравилось - бывший противник все-таки. А Павлову пришлось перестраиваться, ничего, не брыкался. Под конец его даже одергивали, чтоб не заносился сверх меры - размах пьянит!
После совета Лесков долго гулял с Надей по темным улицам. Шла вторая половина зимы - пора снегопадов и ветров. На эту ночь была отпущена метель. Косой мелкий снег обжигал щеки, резал глаза. Лесков вталкивал Надю из одной парадной в другую. Стоять долго на месте он не мог, возбуждение, одолевавшее его, требовало движения, а Надя быстро уставала от ветра. Она, впрочем, не жаловалась. Она не замечала, что ей невмоготу, он первый догадывался об этом. Когда они бывали вместе, она вообще ничего не замечала, кроме того, что он рядом. Они учились трудному и радостному искусству - смотреть на мир одними глазами, думать о мире одними мыслями; с непривычки это было не просто, на остальное не хватало времени. Мысли Лескова были глубже, он захватывал шире, Наде поневоле приходилось подлаживаться к нему. И хоть физической близости у них еще не было, они были уже близки самой высокой и тесной близостью - двух половинок целого. Она, однако, далеко не во всем соглашалась; и он ей уступал.
- Знаешь, Надя, - восторженно говорил Лесков, - теперь собственная работа кажется мне пустяком и вздором. В конце концов я заплаты ставлю, как выразился Крутилин. А Пустыхин с Павловым открывают новые пути - вот она, возвещенная революция в технике!
Это был один из тех редких случаев, когда Надя возмутилась.
- Не смей больше! - приказала она. - Слушать тебя не хочу - заплатки! Это я, по-твоему, дыра, что на меня нужно заплатки ставить? Ты помогаешь мне, тысячам таких, как я, вот что ты делаешь!
Она так гордилась им, что не позволяла ему умалять его собственную работу. Чтоб не сердить Надю, он старался себя не слишком ругать. Сегодня, правда, был особенный день, в такой день хотелось восхищаться чужими достижениями, радоваться тому, что другие умнее тебя, горевать, что до них уже не дотянуться. Но Надя не делала скидок на особые дни, все дни в ее календаре были окрашены в один цвет - цвет ее любви к нему, веры в него.
Лесков заговорил о другом.
- Когда же мы кончим эти прогулки по улицам? - воскликнул он со смехом. - Честное слово, мы всю нашу жизнь растеряем на тротуарах. Завтра я устрою скандал в жилищном управлении, не постесняюсь!
- Устрой, устрой скандал! - шептала Надя, прижимаясь к нему. - Не стесняйся! А когда нам дадут комнату и мы заживем, как все, я признаюсь тебе, что это было лучшее время в моей жизни - наши прогулки в пургу и мороз. Но только тогда признаюсь, в нашей комнате, раньше не проси!
- И не надо раньше признаваться! - отозвался он. - А то у меня зла не хватит на скандал в жилищном управлении.