- Я сейчас… Потерпите немного.
Индивидуального пакета не оказалось. Немец лежал на боку, сжавшись в комок, разжать который едва ли хватит сил. А если перевернуть его на спину? Пожалуй, это ничего не даст, да и времени у него не остается…
И Мухин побежал.
Медпункт разместился в северной части стены, куда не залетали немецкие снаряды. Еще издали Мухин увидел Зою - она сортировала раненых на тяжелых и легких и тут же оказывала первую помощь.
- Ну чего тянешь, Линько, чего тянешь? - кричала она прокуренным до хрипоты голосом. - Заснул, что ли?
Линько, немолодой санитар с лицом, изрытым оспой, и впрямь двигался слишком медленно. Окровавленными, как у мясника, руками он сдирал прилипшие к телу гимнастерки, ножом вспарывал штанины и рукава, разрезал голенища сапог. Потом наступала очередь Зои. Обработав рану, она смазывала ее спиртом, накладывала повязку, вводила противостолбнячную сыворотку и говорила каждому:
- Потерпи, миленький, скоро отправим тебя в тыл, а там и домой к жене поедешь.
На самом же деле у роты Охрименко тыла больше не было. Пока штурмовали кладбище, танки и пехота противника уничтожили дивизион сорокапяток, склад боеприпасов, нарушили связь. Рота оказалась зажатой в пятиугольнике старого кладбища. Ключ от Залучья был теперь в руках 1113-го стрелкового полка, но существовал ли сам полк, никто не знал.
Под самой стеной, куда осколки залетали сравнительно редко, раненых набралось особенно много. Проходя между их распростертыми телами, Мухин оступился и чуть не упал. Кто-то протянул руку, поддержал. Это был ефрейтор Довбня.
- Живой, младший лейтенант? - несказанно удивился он. - Вот чудо! А меня опять зацепило. Такая, значит, планида…
- Зоя! - крикнул Мухин.
Она подняла голову, тыльной стороной руки поправила волосы.
- Там раненый, - сказал Мухин. - Он немец. Мальчик еще… Ранен тяжело. Кажется, в живот…
Все молчали, и Зоя тоже. Она стояла и смотрела на ровные ряды усыпанных прошлогодней листвой могил.
- Если ему не помочь, он умрет! - сказал Мухин, - Дело в том, что… он не хотел стрелять…
Головы раненых повернулись к нему.
- Да, не хотел. И потом, он, наверное, музыкант!
Никто не проронил ни слова.
- Зоя, вы слышите меня? - крикнул снова Мухин.-Военнопленные имеют право на вашу помощь! Вы обязаны, слышите?!
Все молчали, и Зоя тоже.
- Ну, честное слово, он не виноват… - устало сказал Мухин. - Поймите, товарищи, немцы разные бывают…
Бойцы молча смотрели на него, и только ефрейтор Довбня сказал не совсем уверенно;
- Ежели точно - музыкант, то какой из него фашист?
Зоя тряхнула короткими кудрями, словно сбросила оцепенение, приказала санитару;
- Налей, Линько!
Санитар полез куда-то в святая святых закуток, извлек жестяную канистру и руками, испачканными кровью, нацедил немного в алюминиевую кружку. Зоя выпила, облизнула губы.
- Музыкант он или нет, мне без разницы, а токо помочь вашему фрицу не могу ничем.
Вернувшись к раненому, Мухин еще издали понял, что опоздал, и присел на камень.
Два раненых проходили мимо, и один сказал другому;
- Молодой ишшо, младший-то, сердце не как у нашего брата, не скипелось, вот и пожалел фрица.
- Ничего, скипится, - отозвался другой.
Свой взвод Мухин нашел возле часовни. По приказу Дудахина бойцы рыли окопы полного профиля. Внутри часовни на глыбах слипшегося кирпича сидели кружком Трёпов, Бушуев, Раев и Карабан. Перед ними на земле дымил костер.
- Садись, - сказал Трёпов, - расскажи, именинник, как ты пулеметчика снял.
- Где командир роты? - спросил Мухин.
- А с нами и знаться не хочешь? Да, растут люди…
По приставленному к стене узкому бревнышку младший лейтенант поднялся на перекрытие. На загаженных голубями балках стояли Охрименко и Савич и смотрели в бинокли. Далеко в поле, в розовой дымке погожего утра, поднимались к небу зловещие столбы черного дыма.
- Ты прав, Николай, - сказал Охрименко, - это горят Меленки. Только как же это фрицам удалось прорваться? Если шли вдоль берега, так там бы их первый батальон встретил.
- Если было кому встречать, - невесело усмехнулся Савич.
Охрименко молчал.
- Дурацкое положение! - сказал он через минуту. - Выполнить боевое задание и не знать, что делать дальше. - Тут он заметил Мухина. - Слышал, слышал о твоих подвигах. Э, брат, да ты в крови! Куда ранило?
- Товарищ старший лейтенант, я насчет военнопленных. Они имеют право на помощь. Особенно раненые.
- Кто же в этом сомневается?
- Санинструктор Романова.
- Вот как! - Охрименко и Савич переглянулись. - Что же ты, брат, ее плохо воспитываешь?
Мухин густо покраснел.
- Санинструктор мне не подчинена.
- Да ладно, зови! - не скрывая улыбки, сказал Охрименко.
Зоя пришла быстро, не глядя на Мухина, доложила командиру роты о количестве раненых, расходе перевязочного материала, спирта, заменявшего йод.
- Всех перевязала? - ласково спросил Охрименко.
- Так точно, товарищ старший лейтенант, а как же иначе?
Ротный поманил ее пальцем к краю стены.
- А это что?
Вдоль ограды, на тропочках и просто между могильными холмиками лежали люди в серо-зеленых шинелях и коротких, как на подростках, мундирах.
- Так это ж немцы!
- Вот именно, - сказал ротный, - мы русские, они немцы. Разные нации…
- Так они ж - враги!
- Были врагами, когда воевали, а теперь просто немцы. Военнопленные. А раз так, имеют право на твою помощь, ясно?
Зоя опустила голову.
- Что хотите со мной делайте, товарищ старший лейтенант, а только я этой сволочи…
- Разговорчики! - вскричал ротный. - Забыла, о кем разговариваешь?
- Так своих же перевязывать нечем, товарищ старший лейтенант!
- Изыщи. Со здоровых рубахи сыми - теперь тепло - разорви на полосы. Да что мне тебя учить, сама знаешь.
- Все одно не хватит. Вон их сколь. Да и некому это делать. Санитаров четверо осталось, да и те с ног валятся, я сама не знаю на чем держусь - ведь не лошади! Думала, закончу - отдохну маленько… Несправедливо это, товарищ старший лейтенант! Они с нашими пленными чего вытворяли?
Охрименко постегал веточкой застрявшую в расщелине немецкую пилотку, сбил с рукава голубиный помет.
- Удивляешь меня, Романова. Сознательный, понимаешь, боец, комсомолка, медали имеешь и вдруг такое… Ты что же, не видишь разницы между нами и фрицами?
- Вижу.
- Видишь, а рассуждаешь. Кто эти солдаты? Те же рабочие и крестьяне, обманутые гитлеровской пропагандой. Твоя задача эту пропаганду повернуть обратно, против Гитлера.
- Ну и шуточки у вас!
- Я не шучу, Романова. Им ведь что внушают: большевики пленных мучают, голодом морят, убивают - они и верят и дерутся до последнего. А тут - обратно: не мучают, не убивают, да еще и медпомощь оказывают. Что получается? Получается, что Гитлер врет. Уже - сомнение…
- Да нам-то кака корысть от ихних сомнений? Они ж- в плену. Отвоевались.
- Вот тут ты, Романова, обратно ошибаешься. - Охрименко хитро посмотрел на Савича и Мухина, - Они у нас еще повоюют. Не оружием, конечно, а другим манером. Как думаешь, немцы за нами сейчас наблюдают?
- А черт их знает!
- Правильно, глаз не спускают. И, наверное, там, оставшимся, про наши "зверства" болтают. Ну, солдаты, понятно, верят. И вдруг их наблюдатели со стены видят: сидят ихние дружки целехоньки, на головах свежие бинты, а наш повар им в котелки из своего черпака льет…
- Да вы что, товарищ старший лейтенант, с луны свалились? - возмутилась Зоя. - Чего лить-то? Нету у нас ничего, последние сухари раненым раздали!
- А вы водички скипятите. Так, чтоб на всех хватило. Кипяточком и напоите всех. Кипяток - он все лучше, чем ничего. Опять же немцам с промкомбината не видать, чем ты своих пленных потчуешь, а от кипятка какой-никакой, а парок идет… Смекаешь? Этот парок ихние наблюдатели в свои бинокли непременно заметят!
- И повернут автоматы против Гитлера, - язвительно докончил Савич.
- Как знать, други мои, как знать? - задумчиво произнес Охрименко. - Может, и придет такое время, а пока с меня довольно и того, чтобы каждый пятый, когда его припечет, без страха сдавался нам. Иди, девонька, подымай своих лопарей и учти: чем больше вы им бинтов накрутите, тем лучше будет для каждого из нас.
Мухин ждал, что, уходя, Зоя посмотрит в его сторону, но она даже не повернула головы.
- А ротный твой, - сказал Савич, толкнув Мухина локтем. - Ишь, как закрутил! Так я говорю, артист? Да ты чего молчишь?
- Товарищ лейтенант, я требую, чтобы вы обращались ко мне только официально, - сказал Мухин, - и, пожалуйста, без "артистов", это меня оскорбляет.
- Вот те - на! - Савич громко захохотал, обнажив великолепные ровные зубы. - Обиделся! Ну, знаешь, обиды- это не для нас. Для барышень. А ты - парень, между прочим, мировой: сказал - сделал. Да и девки тебя любят… - он проводил глазами уходившую Зою.
- Товарищ лейтенант!
- Ну ладно, ладно, не буду. И чего ты в бутылку лезешь по пустякам? Этого не скажи, того нельзя! За "артиста" взъелся. А чего? Разве ж это прозвище? Это ж - профессия! Токарем-пекарем может быть всякий, а артистом- шалишь! Талант надо иметь! Кстати, разведчик- тоже артист. Хочешь быть разведчиком?
- Я командир стрелкового взвода. И потом… когда у вас в разведке есть такие, как младший лейтенант Карабан…
Савич нахмурился.
- Ты Карабана не трожь. Что ты о нем знаешь? А я с ним вторую войну воюю. Что же касается его ошибки, так у кого их не бывает?
- Так ведь полвзвода полегло!
- А сам куда глядел? Разведчик не семи пядей во лбу, он такой же, как и все, и нечего кадило раздувать. А насчет разведки подумай- стоящее дело. Скажу прямо: ты нам подходишь. Не дурак, не трус, товарищество правильно понимаешь, а главное, немецкий знаешь. В нашем деле это - козырь. Остальному научишься.
- Чему научусь? - Мухин поднял глаза. - "Хенде хох! Мессер из ножен"?
Савич захохотал.
- И этому - тоже.
- Товарищ старший лейтенант, - крикнул наблюдатель, - идет кто-то! К нам идет!
Залитое солнцем поле пересекали двое. За ними охотились сидевшие на стене комбината и появившийся недавно возле одной из бань пулеметчик. Но то ли снайперы не были достаточно искусны, то ли двое оказались стреляными воробьями, как бы то ни было, они с каждой минутой приближались к кладбищу, преодолевая открытые места то короткими перебежками, то по-пластунски, то неожиданными стремительными бросками. У того, который был ниже ростом, под шинелью виднелось что-то белое.
- Что за дьявольщина! - сказал Охрименко, отрывая бинокль от глаз. - Ну-ко, младший лейтенант, глянь. Боюсь, не привиделось ли мне…
Мухин взял бинокль.
- По-моему, это военврач Полякова. А кто второй - не разберу.
- Значит, не привиделось, - сказал Охрименко. - Может, ты, Коля-ягодка, объяснишь, какого дьявола она прется сюда да еще среди бела дня?
Савич стоял бледный, опустив голову, губы его были плотно сжаты.
- Ах, сукины дети, сукины дети! - продолжая наблюдать, возмущался Охрименко. - Жить им надоело, что ли? Да нет, не надоело. Скорей - наоборот…
В какой-то момент бежавшие залегли надолго - пулеметчик прижал их к земле. На Мухина вдруг накатила волна бесшабашной храбрости.
- Разрешите, товарищ старший лейтенант?
- Чего разрешить? - Охрименко смерил его колючим взглядом.
- Разрешите помочь! - Мухин мотнул головой в сторону поля.
- Да? Как же ты им поможешь?
- Очень просто. Сначала сниму пулеметчика, потом…
- Потом? - заорал Охрименко, выкатывая бедки. - "Потом" - не будет! Потому, что он снимет тебя, дурака, раньше! Он классный пулеметчик! А у меня и так боеспособных осталось сорок! Понял? А мне через полчаса бой принимать! Это ты понимаешь?
Мухин попятился, он еще никогда не видел своего ротного в таком гневе.
Неожиданно Савич сорвался с места и прыгнул вниз со стены.
- Назад! - закричал Охрименко. - Лейтенант Савич, приказываю, назад!
Но Савича в часовне уже не было.
Он одним прыжком перемахнул через сложенные у входа мраморные обломки и побежал, петляя, навстречу Поляковой и ее спутнику. Призывая всех чертей на его голову, Охрименко приказал открыть огонь по пулеметчику.
- Срежет ведь сукина сына, сто чертей его бабушке…
Почти одновременно с Савичем из часовни исчез Карабан. Мухин видел, как он бежал вдоль ограды, а потом словно сквозь землю провалился. "Мне бы так научиться!"- с завистью подумал взводный.
Винтовочный огонь оказался неэффективным. Подтащили миномет, и Охрименко сам устанавливал прицел и командовал "огонь". Мины плотно ложились вокруг баньки, одна даже угодила в крышу, но пулеметчик продолжал стрелять. Скорей всего, он сидел в какой-то яме или окопчике с противоположной стороны.
Сначала Савича от Поляковой отделяли метров двести. Когда расстояние сократилось до ста, лейтенант пополз. Иногда он совсем скрывался в складках местности. В такие моменты Охрименко опускал бинокль и прикрывал ладонью глаза…
Неожиданно пулемет замолчал. Еще не веря в чудо, старший лейтенант подался вперед, а рота уже орала "ура" и бросала в воздух свои, потерявшие за зиму форму, шапки.
От баньки, лишь слегка пригнувшись, к Поляковой бежал младший лейтенант Карабан. Но еще раньше возле нее как из-под земли вырос Савич.
Рота бесновалась от восторга, Бушуев хохотал, как сумасшедший, и даже пленные немцы, наблюдавшие за всем через пролом, одобрительно качали головами.
- Вот, Петя, какими бывают настоящие мужчины, - посмеиваясь, сказал Трёпов.
- Настоящие хулиганы! - поправил Охрименко. - Пускай только вернутся живыми, уж я им дам прикурить!
- Позволю заметить, - сказал Трёпов, - они вам не подчинены. Начальство у обоих совсем другое.
- Другое не другое - какая разница? Нас отрезали, - сказал без выражения Охрименко, - Речицы, Сосновку, Избитово, Березовец взяли и - замкнули. Вон Хмели горят, видишь? Стало быть, километров восемь теперь до штаба полка. Да и жив ли штаб - тоже неизвестно. Связи нет.
Трёпов протяжно свистнул, но Охрименко уже забыл о нем.
- Ах, сукины дети! - говорил он, разглядывая в бинокль бегущих. - Видно, правду говорят: дуракам везет. Ни один, кажется, не ранен. А Раиса-то Петровна какова! Вот удивила! Будешь теперь с нами одной ложкой лихо хлебать. Хотя куда тебе, бедолаге, деваться?
Гнев его прошел.
Дождавшись, когда четверо, задыхаясь от бега, миновали пролом в ограде, Мухин пошел к своим. От всего виденного голова его шла кругом.
Негромко переговариваясь, расходились по своим местам бойцы, в неглубоких нишах спали - и к стрельбе, и к "ура" давно привыкли, обтерпелись: не удивишь ничем. Своих раненых разместили в укрытиях, немцы, белея свежими повязками, лежали группами поодаль - в отличие от русских, они и в плену соблюдали субординацию: унтер-офицеры сидели отдельно от солдат.
Смутное ощущение от того, что тогда, в окопе, он сделал что-то не так, не по-мужски, не выходило у Мухина из головы. Теперь это переросло в уверенность: он должен встретиться с Зоей и объясниться. Он направился к перевязочному пункту. Сейчас он подойдет к ней и скажет: "Зоя…"
Пулеметная трасса праздничным фейерверком прошла над головой, с часовни ответили, после чего наступило затишье.
Нет, он возьмет ее под руку, отведет подальше, где их никто не увидит, и скажет: "Милая Зоя, то, что произошло со мной, случилось не по моей вице. Десятки поколений Мухиных воспитывались в духе безмерного уважения к женщине. Все они, гусары, гвардейцы, прапорщики, полковники, есаулы, полковые лекари, гимназисты, наконец, комиссары рабоче-крестьянской Красной Армии, легко сбросившие с плеч рухлядь сословных предрассудков, остались неколебимы в одном - уважении к женщине. Ты не думай, что я тебя не люблю. Я, может быть, не такой храбрый, как лейтенант Савич, и не такой красивый, как Раев, но я всегда буду любить тебя сильно и нежно и сделаю все, чтобы ты со мной была счастлива".
Замирая от ожидания трудного объяснения, Мухин подошел к перевязочному пункту. Возле стены на снарядном ящике, белея голыми ягодицами, лежал в неудобной позе пожилой немец. Перед ним стоял длинный Линько и, сцепив от усердия зубы, пытался вытянуть щипцами застрявший в тканях тела осколок гранаты. Два солдата наблюдали со стороны и посмеивались. После каждой очередной неудачной попытки Линько тяжело вздыхал и, вытирая обильный пот, говорил сердито:
- Чего иржете? Оперировать - это вам не мотней трясти, тут сперва надо науку превзойтить.
- Где санинструктор Романова? - спросил Мухин.
Солдаты замолчали, немец перестал стонать, Линько выпрямил спину. Его выцветшие глаза без ресниц, казалось, оценивали младшего лейтенанта на вес…
- Будить не велела.
- Что? А если срочная операция? Вот хотя бы как эта?
Линько переступил с ноги на ногу, пожал плечами.
- Вы, товарищ младший лейтенант, понять должны: девчонка третьи сутки глаз не смыкала, извелась вся, а туг - что ни начальник - ее требуют.
- Хорошо, - сказал Мухин, - я не буду будить. Скажи только, где она.
Линько с недоверием покачал головой.
- Воля ваша, а только и вам бы ее пожалеть не грех…
- Ладно, показывай!
Недовольно ворча, санитар подошел к нише, где хранились медикаменты, и отогнул край брезентового чехла. На составленных в ряд ящиках с патронами, подкорчив колени к подбородку и подложив кулак под голову, спала Зоя. Рот ее, как у ребенка, был приоткрыт, щеки от сна порозовели, расстегнутые пуговки гимнастерки открывали нежную, без единой морщинки, шею с первым весенним загаром.
- Давеча токо-токо прикорнула - к командиру вызвали, - бубнил за спиной Мухина Линько, - потом Дудахина черти принесли, теперь вот вы…
Мухин не слушал. Сердце его билось беспокойно и радостно, словно торопилось отсчитать положенное судьбой счастье как можно скорее, проглотить его, как глотает молодой солдат перед атакой недоваренную в спешке, твердую, как дробины, "шрапнель", прекрасно зная, что делать этого нельзя и все-таки делая, потому что одному богу известно, вернешься ли еще когда-нибудь к этому занятию… Душа его, хотя и по капле, но неуклонно и с каждой минутой все быстрее наполнялась невиданной нежностью к этому беззащитному- теперь он был в этом совершенно уверен - существу.
- Укрой, Линько, или нет, лучше я сам укрою, а ты смотри, чтобы никто не подходил и не будил.
Он вернулся к взводу, сел в остро пахнущий мочой угол между часовней и оградой, притянул, как это делала она, колени к подбородку и замер, боясь расплескать и без того бьющее через край чувство. Даже не закрывая глаз, он все время видел перед собой Зою. Маленькую, нежную Зою, лежащую в неудобной позе на ящиках, и с удивлением и радостью открывал в ней все новые, не виданные ранее, черты. Короткие жидкие волосы ее неопределенного цвета уже не казались ему ни слишком короткими, ни слишком жидкими, и цвет их был вполне определенный- его любимый цвет спелой ржаной соломы. Даже веснушчатый вздернутый нос вызывал в нем трогательную нежность.