- Да уж как-то по привычке, вроде бы покороче.
Петр Егорович еще раз внимательно окинул чистенькую комнатку, увешанную фотографиями и грамотами, остановил взгляд на высокой железной кровати с блестящими никелированными шишками на спинках, а также пирамидой взбитых подушек, накрытых белоснежным кисейным покрывалом. Постель была накрыта розовым одеялом. На высоком, старомодном комоде в аккуратном порядке громоздились фигурки желтенького глазастого котенка из папье-маше, молодого серенького олененка, доверчиво тянущегося своей мордашкой к вымени матери, вислоухой пятнистой охотничьей собаки, застывшей в последнем, решающем броске на только что вспорхнувшего глухаря… Посреди всего этого скопища дешевых украшений стояла синяя стеклянная ваза с ребристыми гранями, над которой возвышались две восковые, глянцевито блестевшие розы: одна белая, другая ярко-красная. У подножия вазы мерно и громко отсчитывал секунды огромный будильник с округлым и в некоторых местах уже тронутым ржавчиной колпаком-звонком, внизу которого торчал ударный рычажок с металлической шишкой на конце. "В обед сто лет", - подумал Петр Егорович, глядя на будильник.
Посредине комнаты стоял круглый стол, накрытый розовой скатертью. В углу, за кроватью, - высокий, старомодный гардероб с волнистым, искажающим зеркалом на дверце.
"Быт Замоскворечья тридцатых годов", - подумал Петр Егорович, и ему стала так ясна и так понятна вся прожитая жизнь старушки Сыромятниковой, будто бы он знал ее с самого детства.
- Ну, а где же ваш сосед? Не мешает и с ним поговорить.
- Я сейчас, он дома… - Старушка метнулась к двери, но почти у самого порога остановилась, словно забыв что-то очень важное. - Может быть, вначале чайку? Самовар у меня электрический, через пять минут будет готов.
- Нет-нет, спасибо, никаких чаев. Зашел всего минут на пятнадцать - двадцать. К тому же я плотно позавтракал дома.
- Как хотите. Захо́чете - скажите… - Старушка бесшумно вышла из комнаты, и тут же в коридоре послышался равномерный стук.
"Стучит к соседу… Тот закрывается, боится слесаря". Петр Егорович повернулся назад и набрел взглядом на застекленную рамку, висевшую в простенке между окном и дверью, выходящей на балкон. На алом бархате в сосновой самодельной рамке были прикреплены ордена и медали. Когда вошел в комнату, он не заметил этой рамки. Орден Красного Знамени был старого образца, два ордена Трудового Красного Знамени и орден "Знак Почета" блестели, как новенькие. Эмаль на ордене Красного Знамени в некоторых местах чуть-чуть потрескалась. "Наверное, за гражданскую… В восемнадцатом году многие рабочие с "Бромлея" ушли бить Колчака и Деникина", - подумал Петр Егорович, с каждой минутой открывая все новое и новое из жизни и быта хозяйки этой небольшой чистенькой комнатки. Он даже вздрогнул, когда сзади него открылась дверь и на пороге выросла фигура немощного седого старичка, во взгляде которого застыла не то недосказанность, не то притушенная робость.
- Здравствуйте, - тихо произнес с порога старичок, подошел к Петру Егоровичу, поклонился и, виновато улыбаясь, пожал ему руку. - Казимирский, Михаил Никандрович, пенсионер.
- Каретников, депутат райсовета по вашему избирательному участку, - представился Петр Егорович и, опираясь левой ладонью о поясницу, тяжело встал.
- Ради бога, сидите, зачем вы встали? - замахал руками Казимирский.
Казимирский был небольшого росточка, тщедушный, его тонкая, сухая кисть руки, как подвяленный стручок гороха, скрылась в широкой, костистой ладони Петра Егоровича.
- Прошу садиться. Вот тут Анастасия Артемовна рассказала мне о безобразиях вашего третьего жильца, по фамилии… по фамилии…
- Беклемешев… Николай Петрович Беклемешев, - вставил Казимирский, - слесарь-водопроводчик нашего ЖЭКа, лимитчик.
- Беспокоит?
- Не то слово, уважаемый… простите, вы не сказали вашего имени и отчества?
- Петр Егорович.
- Я говорю: не то слово, уважаемый Петр Егорович. Беклемешев просто тиранит нас с Анастасией Артемовной. Постоянные оскорбления, вечные угрозы, какие-то странные намеки… Вот уж два года, как его вселили в нашу квартиру, мы с Анастасией Артемовной окончательно потеряли покой. - Казимирский наглухо застегнул верхнюю пуговицу теплой пижамы и ознобно поежился. - Меры какие-то нужно принимать. Ведь так дальше нельзя. Ни днем, ни ночью не видим покоя.
- Значит, и вам угрожает?
- Да еще как! Пугает. Болтает все о каких-то двух миллионах, которые я якобы украл из Госбанка в октябре сорок первого года. А я весь октябрь и весь ноябрь был в народном ополчении на можайском рубеже обороны, где меня ранило при бомбежке. У меня есть документы, есть живые свидетели…
Петр Егорович внимательно слушал пенсионера Казимирского и изредка задавал вопросы. Что-то по-детски наивное проскальзывало в чистосердечных ответах последнего и характеристике, которую он давал своему соседу по квартире.
Петр Егорович молчал, а запуганные распоясавшимся хамом старички наперебой приводили все новые и новые факты безобразного поведения соседа. Неизвестно, до каких пор продолжались бы эти жалобы, если б не сильный хлопок входной дверью в коридоре.
- Эй ты, таракан запечный, профессор кислых щей!.. - донесся из гулкого коридора резкий, пронзительный голос. - Вылазь из своей норы, тебе в почтовом ящике письмо от какого-то Мариупольского из Одессы. Тоже, видать, контра порядочная. Все одесситы воры и биндюжники… - Последние слова было разобрать трудно: вошедший прошел или в свою комнату, или на кухню.
- Начинается!.. - с замиранием в голосе еле слышно произнес Казимирский. - И так каждый день. А попробуй призови к порядку - тут посыплется такая матерщина, что и передать невозможно.
И вдруг откуда-то, не то из ванной, не то из кухни, донеслось:
- А ты, старая калоша, чего свои постирушки поразвесила?! Что, хочешь превратить квартиру в банно-прачечный комбинат? А ну, давай снимай сейчас же, а то все к чертовой матери выброшу в мусоропровод!..
Старушка проворно кинулась к двери, но ее остановил Петр Егорович:
- Обождите, пусть выговорится до конца.
- Выбросит!.. Ей-богу, выбросит!.. - взмолилась Анастасия Артемовна. - Полотенце совсем новенькое, первый раз выстирала, махровое…
- Или оглохла, седая ведьма?! Кому говорят, старое чучело, сними свое грязное полотенце, а то я его выброшу в мусоропровод!..
Вдруг дверь в комнату широко распахнулась, и в нее хлынуло с неудержимым напором:
- Опять сходка?! Опять сплетни?!
Однако, заметив в комнате Сыромятниковой постороннего человека, Беклемешев несколько осекся. Но, разглядев, что, незнакомец тоже уже старик, снова взвихрил свой голос на высокие ноты справедливого негодования:
- Что?! Будем и дальше превращать квартиру в прачечную и в мусорную свалку?!
Петр Егорович встал и не сразу разогнул свою длинную спину.
- Молодой человек, почему вы кричите?.
- А кто ты такой?
- Я спрашиваю вас: почему вы так ведете себя в коммунальной квартире?
Беклемешев поднял брови, вытянул вперед шею и звонко присвистнул.
- Папаша, не лезьте в чужие души и в чужое грязное белье. Хотя это сказал не Карл Маркс, а всего-навсего Васисуалий Лоханкин, но я считаю, что он был прав. - Беклемешев звонко поцеловал сведенные в щепоть три пальца, послал воздушный поцелуй Петру Егоровичу и громко захлопнул за собой дверь.
Некоторое время все трое молчали. Казимирский, глядя то на Петра Егоровича, то на соседку, широко развел свои сухонькие руки, словно желая сказать: "Вот, видите? Слышите?"
Анастасия Артемовна закрыла глаза, и ее бесцветные губы сошлись в скорбный морщинистый узелок. Лишь один Петр Егорович был неподвижен. Два желания боролись в нем в эти минуты: одно подмывало тут же, не медля, встать, войти в комнату к распоясавшемуся слесарю Беклемешеву и, не говоря ему ни слова, неожиданно залепить наглецу такую пощечину, от которой он вряд ли бы устоял на ногах; другое удерживало и как бы напутствовало: "Обожди, Петр Егорович, не горячись… ты не замоскворецкий детина, вышедший на лед Москвы-реки на кулачный бой "стена на стену"… Ты депутат… Здесь нужно делать все спокойнее". И второе желание, разумное и здравое, взяло верх.
- Он что, и корреспонденцию вашу проверяет?
- На это мы уже рукой махнули… Спасибо, что хоть только вскрывает письма, а не рвет…
- Вы посидите, а я пойду поговорю с ним один на один. - Петр Егорович встал не но возрасту проворно, словно забыв про боль в пояснице. - Я к вам еще зайду. Разговор этот нужно довести до конца.
В коридоре Петр Егорович чуть ли не столкнулся с Беклемешевым. Тот с чайником в руках, громко насвистывая мотив "Во саду ли, в огороде", шел на кухню.
- Молодой человек, мне нужно с вами поговорить, - спокойно сказал Петр Егорович.
Он на целую голову возвышался над маленьким, узкоплечим Беклемешевым, выражение лица которого и весь его разболтанный вид говорили старому человеку о том, что перед ним стоит человек наглый, злой и бессовестный… Все, что бывает мерзкого в душе человека, в эту минуту отражалось на лице Беклемешева. Воротничок его застиранной нейлоновой рубашки от пота был так желт, что в обычной прачечной его теперь уже вряд ли можно отстирать. Выгоревшие на солнце рыжие волосы при электрическом освещении коридора казались бесцветно-серыми и походили на грязную паклю. Маленькие и, как пуговки, круглые близко поставленные друг к другу глаза Беклемешева изучающе и настороженно бегали по высокой фигуре незнакомого старика.
- А с кем я, если это не секрет, разговариваю? - спросил Беклемешев, и Петр Егорович заметил, что у парня не хватало переднего верхнего зуба.
- Вы разговариваете с депутатом райсовета по вашему территориальному избирательному участку. Моя фамилия Каретников. Вам предъявить документ?
Выражение самоуверенной наглости на лице Беклемешева померкло, и его сменил деловой и серьезный вид.
- Да, в наше время космических скоростей трудно верить на слово. Тем более здесь, в нашей квартире, - с многозначительным намеком Беклемешев кивнул на дверь комнаты Казимирского. - Особенно вот к нему, к нашему Ротшильду, всякие таскаются. И из Одессы, и из Бердичева… Тут гляди да гляди. - Беклемешев внимательно проверил депутатское удостоверение Петра Егоровича и, оставшись удовлетворенным, вернул его старику. - Зайдите, я сейчас поставлю чайничек. - Он махнул рукой в сторону дальней двери в коридоре.
- Спасибо.
Не успел Петр Егорович открыть дверь комнаты Беклемешева, как тот, так и не поставив на плиту чайник, пулей вернулся с кухни и метнулся почти под рукой Петра Егоровича в свою комнату. Стараясь закрыть своим небольшим телом стол, он поспешно убрал с него бутылку, заткнутую серой тряпичной затычкой, и тут же поставил ее в фанерную тумбочку, как видно совсем недавно выкрашенную желтой охрой.
"Самогонку спрятал, мерзавец, - мелькнуло у Петра Егоровича, но он сделал вид, что ничего не заметил и не обратил внимания на беспокойство Беклемешева. - Да и комнату уже изрядно провонял этой дрянью. Не воздух, а сивуха".
Две нераспечатанные бутылки жигулевского нива стояли посреди стола, рядом с алюминиевым блюдом, в котором темнела желтоватыми боками холодная картошка, сваренная в мундире. Тут же, рядом с блюдом, на яркой цветной обложке старого "Огонька" лежала дешевая и, как видно, только что разрезанная на крупные куски невыпотрошенная селедка.
Петр Егорович обвел взглядом грязные, во многих местах засаленные и выцветшие обои, осторожно присел на стул, стоявший рядом с расшатанным квадратным столом, накрытым старой, потрескавшейся и во многих местах прорезанной клеенкой.
- Пора бы и ремонт сделать, товарищ Беклемешев, - спокойно сказал Петр Егорович, продолжая оглядывать запущенную, почти пустую комнату холостяка, в которой, кроме стола и тумбочки, стоял еще вдоль глухой стены старый диван с пузатыми валиками по бокам и облезлый шифоньер производства тридцатых годов.
- А откуда вы знаете мою фамилию? Поди, эти склочники сказали?
- Почему склочники? Я познакомился с ними, и на меня они произвели впечатление скромных и порядочных пенсионеров.
Беклемешев тоненько захохотал, отодвигая в сторону обложку "Огонька", на которой лежала селедка.
- Поспешно судите о людях, товарищ депутат. Чтобы человека узнать по-настоящему, нужно с ним пуд соли съесть, как говорят пехотинцы; а моряки добавляют: пуд соли и вельбот каши. - По лицу Беклемешева было видно, что он остался доволен шутливым экспромтом своего ответа. - Вот так-то, товарищ депутат.
- А я вот с вами, молодой человек, не съел пуд соли и вельбот каши, а вижу вас, как яйцо на блюдце.
Беклемешев надсадно хихикнул и судорожно заерзал на стуле, фанерная спинка которого была прикреплена к гнутым ножкам не шурупами, а прибита большими гвоздями с огромными пупырчатыми шляпками.
- И что же вы можете сказать обо мне? - хмыкнув, уже с некоторым удивлением на лице и беспокойством в голосе спросил Беклемешев.
- Вначале я хочу спросить вас - вы коренной москвич?
- Избави бог, как говорила моя покойная бабка.
- Откуда же вы?
- Из-под Рязани. Есть такой древний русский город Рязань. Слыхали?
- Я так и понял.
- А что, разве у москвича на лбу особое клеймо?
- Не клеймо, а походка особая, и говор тоже особый - московский. Коренной москвич никогда не скажет: "Мяшок смятаны", а рязанец скажет.
Слова старика и тон, каким они были сказаны, Беклемешеву показались оскорбительными. Его даже несколько передернуло. И без того тонкие и бесцветные губы Беклемешева, плотно сомкнувшись, кажется, совсем исчезли.
- Собственно говоря, вы зачем, папаша, ко мне пожаловали: читать мораль или допрашивать? И что вам от меня надо? Я совсем забыл вам сказать, что у меня сегодня выходной. А как депутат, как представитель власти, вы должны знать, что, согласно Конституции, каждый человек в нашей стране имеет право на отдых. - К щекам Беклемешева прихлынула кровь. Постепенно зарозовели и его уши.
- Вы совершенно правы, молодой человек. Я пришел к вам как депутат. А поэтому хочу задать вам несколько вопросов. Но коль у вас нет желания со мной побеседовать один на один в ваш выходной день, то разговор этот мы перенесем вначале по месту вашей работы, а потом, если потребуется, в паспортный стол вашего отделения милиции.
- Зачем же так - сразу пугать начальством, милицией… Я вас слушаю, - тихо произнес Беклемешев, который теперь уже начинал понимать, что хотя перед ним и старик, но старик не простой, а депутат. Беклемешев опустился на стул и положил свои тонкие руки на стол.
- Вы в Москве давно проживаете? - спокойно спросил Петр Егорович.
- Два года.
- Одинок?
- Да.
- И вам предоставлена прописка на этой площади? - Петр Егорович обвел комнату взглядом.
- Как видите. Живу и хлеб с селедкой жую. Да еще пивом запиваю. Может, по стаканчику пропустим? Пивка?.. - Ловким движением рук Беклемешев откупорил бутылку и налил граненый стакан так, что шапка белой пены поплыла по стенкам стакана на клеенку.
- Спасибо, не пью. Года не позволяют.
- Ну, тогда я за ваше здоровье. - Беклемешев тремя крупными глотками опустошил стакан, поставил его на стол и рукавом нейлоновой рубашки вытер с губ пену. - Что ж, спрашивайте. Мы, рабочий класс, депутатов уважаем. Вместе боремся за наше общее народное дело. Вы - словами, мы - мозолистыми руками.
- Вы прописаны по лимиту?
- Так точно.
- Как слесарь ЖЭКа?
- Тоже угадали.
- Временно?
- Вначале на год, а там продлеваем. У нас, у приезжих лимитчиков, почти у всех так. Вначале временно, а потом… Москвичек с квартирами навалом. Только гляди не прошиби. А то нарвешься на такую чувиху, что век не рад будешь ее жилплощади.
- За Можай загонит? - в тон спросил Петр Егорович, наблюдая за откровенной наглостью развязного парня.
- О!.. Да еще как загонит!.. Моего земляка одна ловкачка москвичка вначале женила на себе; он, дурында, с иголочки обул-одел ее, а она ему через год срок схлопотала. Только не за Можай, а чуть подальше Колымы, где зимой плеснешь из кружки воду, а она падает на землю льдом.
- Армию-то отслужил?
- Не довелось… Врачи не дали хлебнуть этой радости. Признали в глазах какой-то дальтонизм. Цвета путаю… Пятерку не отличаю по цвету от трояка. А червонец вижу за квартал. Красный.
- Не устали от города-то? Поди, все-таки Москва не рязанская деревня. Машины, миллионы людей, опять же соседи бывают разные…
- О!.. - ерзая на расшатанном стуле, Беклемешев не дал Петру Егоровичу закончить фразы: - Не зря пословица говорит: перед тем, как купить дом, посмотри, кто будут твои соседи. Я эту сказочку вот теперь испытываю на своей шкуре. Попались такие соседушки, что хоть караул кричи - никак не перевоспитаю. Два года бьюсь, и все впустую, - Беклемешев махнул рукой на глухую стену, у которой стоял засаленный диван с выпирающими кругами пружин. - Слева - одесская контра и ворюга в прошлом, справа - хоть и старая калоша и уже давно пора отправляться в могилевскую губернию, а из авантюристок авантюристка. Зануда, а не старуха.
- Значит, не повезло с соседями? - Петр Егорович смотрел в маленькие, шустро бегающие глаза Беклемешева, и с каждой минутой он был для него все понятнее и яснее.
- Вот так не повезло! - Беклемешев задрал голову и ребром ладони провел по горлу. - Еще вопросы будут, товарищ депутат? А то мне пора обедать. К тому же сегодня собрался съездить к дружку в Тушино.
Петр Егорович разгладил усы и посмотрел на тумбочку, дверка которой была полуоткрыта и из нее виднелась бутылка, заткнутая тряпичной пробкой. В бутылке было чуть побольше половины мутноватого содержимого.
- Беклемешев, тебя в детстве отец хоть раз лупил вожжами? Да так, чтоб ты три дня щи стоя хлебал?
Вопрос этот огорошил Беклемешева. Его остроносое небольшое личико вытянулось и посерело - не то от злости, не то от испуга.
- Вы что хотите этим сказать? - почти шепотом спросил он.
- А то хочу сказать, что зря тебя, Беклемешев, в детстве не били как следует вожжами. Вот поэтому-то и вырос такой наглец и хам. - Снова взгляд Петра Егоровича метнулся на дверку тумбочки. - Спрячь хорошенько… А то ведь все равно вижу. За это неграмотных судят и в тюрьму сажают. Есть особая статья в Уголовном кодексе - самогоноварение. Всю квартиру провонял этой гадостью.
Беклемешев выскочил из-за стола и пинком ноги плотно прикрыл тумбочку. Встав спиной к тумбочке, он заложил руки в карманы и, ощетинившись, замер в стойке, словно готовясь каждую секунду броситься на старика с кулаками. Но при виде невозмутимости и спокойствия седого депутата он тут же весь как-то обмяк, его прошил безотчетный страх, он что-то хотел сказать, но вместо ответа у него вырвалось что-то невразумительное и сбивчивое.
- Давно гонишь? - в упор спросил Петр Егорович.
- Что вы!.. Что вы!.. - замахал руками Беклемешев. - Это я из деревни неделю назад привез. Там кое-кто еще балуется этим делом… Ну, я и прихватил бутылку этой заразы для пробы… Дай, думаю, дружка угощу, чтоб знал, какую гадость пьют некоторые люди.
- А это что из-за дивана торчит, случайно, не змеевичок? Видывал я этакие штуки, когда мы в двадцатых годах громили самогонщиков. Только тогда эта самая техника была куда примитивней. Не было газовых плит, да и сахар был намного дороже.