- Одна она у нас в невестах-то ходит. Да и он всем взял. Сокол ясный, а не жених. Гляжу я на них - и душа моя заходится от радости. Все при них. А с лица оба - смотришь не насмотришься. Он как царевич Еруслан, она - как Лимезида.
- Не Лимезида, Стешенька, а Немезида, есть такая богиня в древнегреческой мифологии, - поправила ее Капитолина Алексеевна.
- Ну, так я и говорю - Лимезида… А то, что в греческой стране живет, - это я первый раз от тебя слышу. Теперь буду знать. А то, что богиня, так тут ни убавить, ни прибавить, как есть богиня. И душой, как родник янтарный, чиста, и лицом - хоть в рамку вставляй. Да и он ей под стать… Не избалованный, и умом бог не обидел.
- Стешенька, ты это о Светлане и о Володе? - растерявшись от неожиданности, спросила Капитолина Алексеевна.
- Больше-то не о ком душе болеть, года уже ее подходят, не она первая и не она последняя, суженого-ряженого ни конем не объедешь, ни птицей не облетишь. Судьба, матушка, судьба, значит, ее. - Стеша перевела дух и подвернула газовую конфорку, на которой бурно кипел чайник. - А уж после того, как приснилась она мне сегодня, так тут совсем стало все явственно, как на ладони.
- Стешенька, ты уж лучше расскажи, что во сне-то тебе приснилось, не томи. - Любопытство Капитолины Алексеевны было неподдельным, она и сама иногда не прочь связать свои сны с событиями в жизни.
- Листья… Летят кругом желтые дубовые листья… - Стеша завела глаза под лоб и принялась кружить перед собой руками, словно отгоняя назойливых мух. - Как золотой вихорь вокруг меня, эдак кружатся, кружатся… И вдруг как будто кто-то поднес спичку - листья вспыхнули и начали гореть ярким пламенем. Костер поднялся аж до самого неба. И в этом огне вдруг вижу… Как увидала, так и уплахнулась… Чуть сердце мое не разорвалось. Наша Светлана кругом в огне… Коса у нее распущена, на ней до самых пяточек белое венчальное платье, а в руках - свеча. И тоже горит. А чей-то голос шепчет мне на ухо: "Это она сама подожгла вихорь… Вот и горит…" Гляжу я на нее - лицом ни дать ни взять образ нерукотворной; в большом соборе в городе Рязани в иконостасе перед алтарем стоит, рядом с Заступницей. "Стешенька, Стешенька, - кричит она мне, - спаси меня, горю я…" Сердце у меня еще больше зашлось. Перекрестилась я и кидаюсь прямо в огонь, к ней, чтобы вытащить. А сама думаю: "Если не вытащу - сгорю вместе с ней". Я хочу к ней, а меня все ветром, ветром откидывает от пожара, да так, матушка, отбрасывает, что даже с ног валюсь. Встану, чтоб снова в огонь кинуться, а меня ветром опять назад отшибает… А ноги как ватные, и руки не владеют, будто совсем и не мои. Хочу поднять их - не слушаются, хочу закричать, позвать людей, - а голоса нет совсем. Губами шевелю, потихонечку сиплю, а звука никакого. И кругом ни души. А она, бедняжка, кругом в огне. И все зовет меня и молит, чтоб я ее спасла.
Встала я на колени, перекрестилась на небо и помолилась всевышнему: "Господи!.. Спаси ты ее душу ангельскую. Лучше меня, старую, брось в огнище, а ее, безвинную, помилуй…" Шепчу я эдак молитву, а сама с нее глаз не спускаю. А она все зовет, зовет меня к себе…
И вдруг… Как будто моя молитва дошла до бога. Откуда ни возьмись - Володя. Подъехал ко мне на белом коне. Грива до земли, копыта серебром кованы, набор на уздечке золотом горит… Я так и обомлела от радости, когда его увидала. У меня сердце кровью обливается, спасать ее надо, а он улыбается себе, будто ничего не случилось. Слез он спокойно с коня, подал мне повод и говорит: "Стешенька, ты подержи, а я к ней поднимусь". Сказал, а сам взмахнул вот эдак руками. - Стоя посреди кухни, Стеша взмахнула своими полными руками, будто пытаясь взлететь. - И на диво мое - взлетел. Так легонько-легонько взлетел, как голубь, и в огне скрылся. Мне ничего не остается делать: держу повод коня, а сама творю молитву. И глаз с нее не спускаю. Вижу, подлетает он к ней, берет ее, как лебедушку, на руки на воздусях, как святой, через огонь-пламя спускается на землю, прямо ко мне, рядом с конем. Вижу я, матушка, что чудо свершается, еще шибче молюсь. Я от радости плачу, а они себе улыбаются и меня утешают. На ней платье до земли, белое-пребелое, в кружевах пенных, на ногах сафьяновые сапожки бисером шиты, а на голове венок из живых роз. Из пламени только что ее вынесли, а на платье - ни пятнышка горелого, ни подпалинки. Лицо у нее чистое, как росой умытое. И он рядом с ней, как царевич Еруслан. Взял он у меня повод и, как ветер, проворно взметнул на копя. Как пушинку, подхватил ее на руки, бросил мне под ноги пригоршню золота и сказал: "Не плачь, Стешенька, мы сейчас поскачем в зеленую долину, где течет Нил-река… Там мы пробудем семь недель, а потом вернемся на Волгу-реку коня поить, а пасти его мы будем на заливных лугах у Оки-реки, чтобы было слышно, как рано утром кричат петухи в Рязани. Мы ведь с ней не лежебоки, Стешенька, вставать будем вместе с солнцем…" Сказал он эти слова, погладил гриву коня и взвился в небеса… Тру глаза, гляжу, а они все дальше, дальше… А потом и вовсе за облаком скрылись. Сердце у меня в груди колотится, как божья птаха в силке, от радости… - Стеша всхлипнула, утерла фартуком слезы на глазах и как-то легко-легко вздохнула. - Тут я и проснулась. До самого конца сон доглядела.
- Ну, и что же ты заключила, Стешенька? - почти шепотом спросила Капитолина Алексеевна, тронутая такой глубокой и искренней привязанностью этой почти совсем чужой старой женщины к Светлане.
- Все - как на картах, - развела руками Стеша. - Пожар - к морозам, а душа у нее от любви пылает, как огонь на алтаре владыки. Из огня Володя успел ее вытащить и на коня посадить - неминуема в загс дорога. Вместе на Нил-реку ускакали - в единый узел судьба будет связана, потому как Нил-река святая. Все к добру ложится. На Нил-реке в крещенье все болезни лечат… Дай бог им всю жизнь прожить душа в душу и не болеть…
Капитолина Алексеевна хотела еще кое-что поспрашивать о "вещем сне" у Стеши, но из столовой донесся сердитый голос Корнея Карповича:
- Капитолина!.. Сколько можно ждать тебя?!
- О господи!.. Вот еще навязался на мою душу грешную. Там что-нибудь не осталось от проводов, Стешенька?
- Болесь у него такая… Болесь… Заговором нужно выгонять. У нас в Клепове живет бабка Подведерничиха, так та как рукой снимает. Три наговора - и мужик на ее, заразу, всю жизнь глядеть даже не хочет. К ней бы его, сердешного, свозить. А так вижу - пропадет мужик пропадом. - Стеша достала из-за пустых стеклянных банок в буфете низенький пузатый графинчик, в котором на одну треть от дна колыхалось что-то прозрачное и коричневое. - На, полечи его, горемыку, а то, вижу, места себе не находит.
Капитолина Алексеевна достала из буфета дымчатую стеклянную рюмку и налила в нее коньяку. Графин тут же передала Стеше и попросила подальше спрятать.
- Больше - пусть хоть на колени встанет - ни капли!..
Стеша понятливо кивнула головой и молча спрятала графинчик в духовку газовой плиты.
С рюмкой в вытянутой руке Капитолина Алексеевна вошла в столовую и подошла к Брылеву, который по-прежнему неподвижно сидел в кресле и одним только взглядом отреагировал на ее появление.
- Предупреждаю: сегодня - последняя!..
Брылев медленно встал, принял из рук Капитолины Алексеевны рюмку и тихо проговорил:
- Последняя, Капитолинушка, бывает у попа жена. Ведь так, Стешенька? - бросил он в коридор, где напротив дверей с вязаньем в руках стояла Стеша. И тут же, не дождавшись ответа, торжественно поднял над головой рюмку и почти воскликнул: - За Светлану! За эту маленькую звездочку, которой суждено вспыхнуть великой звездой!..
Брылев пил медленно, тяжело, мелкими глотками. Так иногда пьют хронические алкоголики: страдальчески морщась, фыркая и давясь. Он даже поперхнулся, когда в коридоре раздался длинный звонок.
Капитолина Алексеевна запахнула разлетающиеся полы цветастого халата и бросилась открывать дверь.
Встрепенулся и Брылев. Провал Светланы на втором туре был бы для него большим ударом. Все-таки как-никак он шефствует над ней три года. За эти годы он полюбил семью Каретниковых, где последнее лето его принимали как близкого.
Прислушиваясь к шуму в коридоре, Корней Карпович уже догадывался, что у Светланы все благополучно. В женские голоса вплетался юношеский басок Владимира, его любимца и первого помощника в драматическом коллективе завода. Гордился им Брылев и знал: даже если он в жизни ничего значительного больше не сделает, то и в этом случае прожил ее не зря - подготовил для сцены такого артиста. Брылев был глубоко уверен и тешил себя этой мыслью, что не кто-нибудь, а он, Брылев, разбудил в скромном рабочем парне, как он иногда любил выражаться, "дремлющий Везувий природного таланта". Конечно, если жизнь его не сложится так нелепо, как сложилась она у Брылева. "Пронесло… Слава богу… Остался последний, решающий экзамен", - подумал Брылев, с большим усилием сдерживая себя, чтобы не выйти в коридор, и выжидательно смотрел на матово-стеклянную дверь.
Светлана ворвалась в комнату, бросилась на шею Брылеву, трижды расцеловала его небритые, в глубоких морщинах щеки, обняла Капитолину Алексеевну и закружилась с ней вокруг стола.
- Ну, хватит же, хватит!.. - взмолилась Капитолина Алексеевна.
Когда Светлана отпустила ее, она, устало и тяжело дыша, рухнула в кресло.
- Боже, так можно докружиться до инфаркта. - Свернув веером газету, она махала ею перед лицом. - Ну, рассказывай, не томи…
- Второй рубеж взят! - В голосе Светланы звенела почти детская радость.
Брылев тщетно старался скрыть волнение. Он выбил из еще теплой трубки сизоватый пепел и глухим голосом сдержанно сказал:
- Я всегда говорил, что горная река прорвется к океану!
Владимир стоял у распахнутого окна и любовался семейной радостью.
Высокий и угловатый, он, словно стыдясь своего роста, немного сутулился, отчего его длинные и прямые волосы то и дело спадали на лоб, на впалые щеки; а когда он широким взмахом руки отбрасывал их назад, то они тут же сползали вниз. Владимир смотрел на Светлану, на Брылева, на крайне возбужденную Капитолину Алексеевну, на Стешу, которая не знала, что бы такое сделать, чтобы выказать свою радость, и делал вид, что он вполне спокоен и вместе со всеми рад сегодняшнему успеху Светланы. Никто не знал - ни Светлана, ни ее тетка, ни Брылев, - что прошедшую ночь он уснул только перед рассветом, искурив пачку "Беломора". Светлана сдает экзамены в институт, который он только что окончил. Со Светланой он дружит уже три года. Да, собственно, какая это дружба? Они просто три года вместе занимаются в драматическом кружке при Доме культуры завода. Владимир в спектаклях играл роли стариков и социальных героев. Светлане вначале давали роли детских героинь, мальчишек, а потом уже стали доверять и более серьезные типажи.
Первое время Владимир относился к Светлане так, как может относиться юноша к девочке с косичками, которая в своих интересах и мироощущениях отстает от него на целую эпоху. Он доводил Светлану до дома, иногда ужинал у Каретниковых, рассказывал последние институтские новости и смешные истории из жизни артистов. И всякий раз, когда Елена Алексеевна провожала его до двери и благодарила за шефство над дочерью, он виновато и застенчиво, словно оправдываясь, говорил: "Подумаешь, какие труды… Ведь не я один провожаю… У нас таких маленьких девчонок шесть штук… И почти всех их провожают до дома наши заводские ребята. Правда, мне повезло… Некоторые провожают аж до Речного вокзала…"
Общественная нагрузка… Своего рода комсомольское шефство старшего над младшей…
Но однажды… Это было год назад, когда Светлана училась в девятом классе, на Дубининской улице она оступилась и не могла идти дальше. Не задумываясь Владимир подхватил ее на руки и почувствовал, что не такая она уж легонькая. Обвив шею Владимира, Светлана грудью прижалась к его щеке. И вдруг… Что за чертовщина?.. Наступили такие минуты, которые раньше Владимир никогда не переживал. Почему-то он вдруг почувствовал, что делает что-то нехорошее, запретное. И когда он, внутренне пристыженный самим собой, это почувствовал, то тут же отстранился от Светланы. И странно, почему Светлана, которая, как ему показалось, отлично поняла, почему он стыдливо отдернул голову, вдруг еще сильнее замкнула на его шее свои руки и еще плотнее прижалась к нему? И этот ее почти импульсивный протест и скорее чувственный, чем осознанный поступок был воспринят Владимиром не разумом, а сердцем. Он уже не пытался больше отстраняться и не чувствовал удушливого кольца ее рук, замкнувшихся на шее. Он даже не ощущал ее веса. Он нес ее, как пушинку, и был очень удивлен, когда она остановила его:
- Ты куда несешь меня?
- Как куда? На троллейбусную остановку.
- Ты уже прошел ее…
…Это было год назад. Тихим майским вечером. А вот вчера он провалялся ночь в бессоннице. И больше всего Владимира мучила не мысль о том, пройдет или не пройдет Светлана второй тур, хотя и это его беспокоило и волновало… Из головы его не выходила сцена, в которой по ходу действия спектакля Светлана должна поцеловать своего партнера - Арсена Махарадзе, слесаря-инструментальщика из шестого цеха. И поцеловать не в щеку, а в губы. Вот именно - в губы, так было задано в ремарке пьесы.
Пока еще шел начальный период репетиций, действующие лица обменивались только репликами. Через два дня должны начаться разводы. Владимир живо представил себе, как Арсен Махарадзе, этот красивый и статный грузин с белозубой, ослепительной улыбкой и железными бицепсами (Махарадзе недавно получил звание мастера спорта по штанге), вопьется в губы Светланы (правда, не на репетиции, а на премьере, где все должно быть натурально, с полной отдачей чувств) своими розовыми губами, над которыми взметнулись черные и острые, как копья, стрелки бархатных усиков.
Вчера, во время репетиции, Владимир видел, какими жгучими огнями вспыхнули глаза грузина, когда он произносил реплику, после которой по ходу пьесы он должен целоваться со Светланой. Владимир заметил, как хрустнул в пальцах Арсена спичечный коробок и как из него брызнули спички. Заметила это и Светлана. И Брылев тоже заметил. И все поняли, почему Арсен сломал коробок…
- Ну как, Володенька? - спросила Капитолина Алексеевна. - Думаю, и тебя можно поздравить?
- Спасибо… Искренне рад. - Владимир приложил к груди ладонь и слегка поклонился. - Вас также поздравляю.
Брылев переглянулся с Владимиром и, хитровато подмигнув ему, встал и подошел к Капитолине Алексеевне.
- Чувствую, Капитолинушка, там не стук, а стон. - И тут же положил руку Светланы себе на грудь. - Слышишь?.. Мой колокол бьет, как у Наполеона в битве при Ватерлоо, - шестьдесят ударов в минуту. А все почему? - Брылев победным взглядом окинул всех, кто был в столовой. - Не кто-нибудь, а Корней Брылев выводит эту ослепительную ракету на космическую орбиту! - Вдруг он неожиданно резко вскинул голову, словно что-то взглядом выискивая там, за потолком, на небе, и продолжал: - Я вижу полет ракеты… Вижу!.. Вы только хорошенько вглядитесь, как позади и по бокам этой огненной кометы мелькают крохотные голубые звездочки. - Расслабленно опустив руку, Брылев невидящими глазами смотрел поверх головы Светланы. Казалось, что взгляд его, пронизывая стены, стремительно летел в бесконечность, куда вела его фантазия актера. А губы еле слышно выговаривали: - Помню, как наш старый профессор-латинист, проходя между рядами столов, за которыми сидели мы, притихшие студенты, поднимал свою худую и бледную, как парафин, руку… - Рука Брылева стремительно взметнулась над головой. - И восклицал: "Per aspera ad astra!" Через тернии к звездам! О, как прав был тот великий оракул, мудрость которого исповедовал наш старый профессор-латинист!..
Капитолина Алексеевна, стоя перед зеркалом, поправляла прическу. Зажав в зубах шпильки, она, с трудом сдерживая давящий ее смех, процедила:
- Я думала: один только горьковский актер из ночлежки любил говорить красивые непонятные слова, "Сикамбр, микробиотика, органон…"
Брылев неожиданно и раскатисто рассмеялся.
- Володя!.. Ты слышишь, что говорит наша легендарная Психея? А ты знаешь, Светик, чем она была знаменита в бытность нашего студенчества, когда мы жили в одном общежитии? Если не нальет рюмку, всем расскажу. Расскажу всей Москве! Ты слышишь, Капитолина?
Капитолина Алексеевна стояла перед зеркалом и, притопывая ногой, подводила ресницы и скандировала любимый отрывок из "Сильвы". Она сделала вид, что на неуместную реплику Корнея Карповича не стоит не только отвечать, но и обращать внимание.
- Капитолина!.. Не выводи меня из терпения. Ты уже целую вечность знаешь Корнея Брылева!
Капитолина Алексеевна принялась взбивать пухлыми, перехваченными перстнями пальцами локон. Но локон упорно не хотел принимать форму взвихренной морской волны, которой от него добивались искусные руки.
- Мели, Емеля, твоя неделя!.. А вообще, Корнеюшка, шел бы ты лучше домой да отдохнул бы как следует.
- Считаю до трех: раз, два, три…
Светлана повизгивала от нетерпения:
- Скажите, Корней Карпович!.. Скажите, пожалуйста.
В голосе Брылева прозвучали грозные нотки.
- Капитолина!.. Предупреждаю в последний раз: если не нальешь рюмку, то за всю свою жизнь не смыть тебе позорного пятна! Я уже на грани буйства!..
Не обращая внимания на угрозы Брылева и просьбу Светланы, Капитолина Алексеевна продолжала перед зеркалом колдовать над прической.
Светлана украдкой от тетки за рукав потянула Брылева на кухню и, приложив палец к губам, дала знать, чтобы тот не подвел ее.
Со Стешей Светлана жила душа в душу. Поняв по ее лукавому выражению лица, что где-то что-то у нее спрятано, она расцеловала Стешу в рябинки на ее розовых круглых щеках.
- Стешенька, будь дружочком, налей немножечко Корнею Карповичу, а то он ужасно себя чувствует.
На Брылева, который стоял на пороге и, как большой провинившийся школьник, неуклюже и молча переминался с ноги на ногу и покашливал, Стеша даже не взглянула. Она только горько и как-то протяжно вздохнула и, покряхтывая, полезла в духовку газовой плиты. А когда медленно и осторожно выливала из пузатого графинчика в граненую стопку остатки коньяка, то не удержалась от причитания:
- Нет, нужно обязательно везти к бабке Подведерничихе… Только на нее вся надежда, только она может отвадить от эдакого вражьего зелья… За три наговора как рукой снимает…
Брылев воровато выглянул в коридор и, убедившись, что Капитолина Алексеевна в столовой и по-прежнему продолжает прихорашиваться перед зеркалом, одним глотком опрокинул стопку.
- У-у-х… - выдохнул он и озорно подмигнул Стеше. - Ласточкой взвилась, Стешенька.
- Корней Карпович, расскажите, пожалуйста, про тетю, - почти прошептала Светлана и сделала такое лицо, что, казалось, не уважь ее просьбу - она может расплакаться.
- Ладно, пойдем к ней.
Когда Светлана и Брылев вернулись в столовую, Капитолина Алексеевна уже закончила свой туалет. Поняв, зачем они ходили в кухню, она покачала головой.
- Все ясно. Ты снова, Корней, выходишь на свою орбиту. Горбатого исправит только могила.
- Неправда, меня спасут только хорошие роли. - Достав из коробки табак, он принялся энергично набивать трубку. - Так вот, мои дорогие друзья, вы только представьте себе картину: когда Орленев и Собинов потрясали своей гениальной игрой столичную публику, от нашей легендарной Психеи Хлыстиковой… - Брылев смолк и глубоко затянулся трубкой. Медленно выпуская дым тонкой сизой струйкой, он выжидательно смотрел на Капитолину Алексеевну.