"Это еще хуже, - подумал Елагин, - так бы ее донесло до берега, а теперь она затонет. Ее зальет. И не найдешь". Он еще не осознал до конца, что произошло.
- Всё, ребята! - крикнул Сангулов. - Давайте прощаться, и к берегу!
И в самом деле, теперь у лодки делать было нечего. Еще какое-то время она продержится на поверхности, а потом ее зальет. Так что лучше уж теперь, пока есть силы.
- Прощайте, ребята! Если что, не очень сердитесь на меня, Елагин! Прощай, Коля! Может, и не доберусь, так что не поминайте лихом. Счастливо вам жить! - И Сангулов оттолкнулся от лодки.
Елагин помедлил, о чем-то думая, чертыхнулся и двинул за ним.
- Не бросайте меня! - вдруг донесся до них отчаянный Колин голос. - Я не умею плавать!
Это прозвучало так неожиданно, что они проплыли еще несколько метров, пока до их сознания дошла новая беда. Не сговариваясь, даже не взглянув друг на друга, и Елагин и Сангулов поплыли обратно.
- Возьмем его! - крикнул Сангулов, но, видимо, тут же понял, что из этого ничего не выйдет. До берега далеко, не хватит сил тащить его на себе, и тогда он принял другое решение: - Я с ним останусь! - Он ухватился за нос лодки. - А ты быстрей к берегу, чтоб помогли нам! Давай! - И стал перебираться по борту к Николаю.
Но Елагин не мог вот так сразу оставить их, что-то не позволяло их бросить, но и задерживаться у лодки не имело смысла. Вода, которая была в "казанке", на каждой волне тяжело перекатывалась то из носа в корму, то с кормы в нос, и тогда новая вода вливалась в лодку.
- Да плыви же ты! - остервенело крикнул Сангулов. - Я не брошу его! Плыви!
И Елагин, еще не осознав того, что Сангулов, отпуская его, спасает ему жизнь, поплыл к берегу. Плавал он средне, но и волной и ветром помогало, и он стал быстро отдаляться от лодки.
Стемнело, и южного берега уже не было видно. Даже лесного холма, который местные называли "городище". И от этого Елагину стало тревожно, и уже закрадывался страх, что он не доплывет. Но он внушал себе, что сил у него хватит, а волна и ветер не дадут ему сбиться с пути. И он плыл в темноте, и волны то поднимали его, то опускали. Как-то он захотел было посмотреть на оставшихся, но на него налетела волна, он чуть не захлебнулся. И больше не оборачивался.
Так плыл он долго и уже стал уставать. В спокойной воде он умел отдыхать, лежа на спине, не двигая ни руками, ни ногами, но сейчас ничего не получилось. Он сразу стал тонуть. И тут его охватило отчаяние. "Боже мой, неужели я утону? Утону, и все... и вся жизнь!.. Господи, и ничего не видно!"
Было уже совсем темно. Даже в трех метрах от себя ничего нельзя было различить. И тогда он стал прощаться, чувствуя, как силы покидают его. Он прощался со всем, что было ему дорого, прощался с самой жизнью и готов был уже утонуть, как вдруг словно кто-то рядом сказал ему: "Встань!" И он встал и ощутил под ногами твердое дно. Его толкнуло в спину волной, но он устоял. И пошел к берегу. Шел, и плакал, и смеялся, не веря, что остался жив.
Вначале ему было по пояс, но с каждым шагом становилось все мельче. Он миновал редкие тростники и увидал в стороне мелькнувший огонек. Огонек появлялся и пропадал - это оттого, что его закрывало кустами. Ветер не стихал, и кусты то пригибались к земле, то вырывались из-под ветра, закрывая чье-то освещенное окно.
Он дошел до него. Постучал. И тут же обессиленно опустился на лавку.
Дальше все было как во сне. Кто-то помог ему войти в дом, кто-то стал раздевать, а Елагин, то смеясь, то плача, все говорил, чтобы скорее плыли к Сангулову и Коле.
- Они там, на Раскопельских камнях... Только быстрее. Один из них не умеет плавать. А в "казанке" уже много воды... только быстрее.
Но выходить в Чудское нечего было и думать. Ветер дул с прежней яростной силой. И оставалось только одно: ходить по берегу с фонарями, махать ими, оповещая тех, кто, может, плывет к ним.
Всю ночь светили фонари, раскачиваясь во мраке. Ветер не утихал, но к утру сник, и озеро постепенно успокоилось.
На его глади ничего не было. Чистое, ровное пространство. К этому времени не осталось никого и на берегу. Все разошлись по домам. И только один Елагин не уходил, все еще надеялся; может, покажутся, может, идут берегом...
1977
НАСТАВНИК
Он проснулся среди ночи. За окном еще только начинало брезжить, отчего в комнате стоял сонный полумрак. "Часа четыре, не больше", - подумал Иван Степанович и хотел было повернуться на другой бок, чтобы еще поспать, но вспомнил вчерашний разговор с председателем и инструктором райкома партии, и сон как ветром сдуло.
Накануне, только он успел сойти на берег, как его вызвали в контору. "Чего бы это такое, - в недоумении подумал Иван Степанович, - вроде бы все в порядке", - и, не заходя домой, зашагал к конторе правления.
В кабинете председателя рыболовецкого колхоза сидели двое: сам председатель, тучный мужчина лет пятидесяти, и незнакомый Ивану Кириллову - лет под сорок, в галстуке и очках.
- Здравствуйте, - сказал Иван Кириллов незнакомому, а председателю молча подал руку. Он знал его давно, сызмальства.
- Здравствуй, здравствуй, Иван Степанович, - весело отозвался председатель. - Садись.
- Ничего, мы и так, постоим. Чего звал-то? - спросил Иван Кириллов, присаживаясь на край стула.
- А вот зачем. Знакомься, это инструктор райкома партии Константин Григорьевич Кузнецов.
- Здравствуйте, - еще раз поздоровался с инструктором Иван Степанович и чуть дернул головой вниз. И снова уставился на председателя.
- Ты, Иван Степанович, наверное, слышал - сейчас по всей стране идет движение. Наставничество - называется оно.
- А как же, слышал: и в газетах писали, и по радио.
- Так вот, мы тут с товарищем Кузнецовым посоветовались и решили рекомендовать тебя в наставники.
- Это очень серьезное дело, - вступил в разговор инструктор и внимательно поглядел на Ивана Кириллова, на его прокаленное ветрами и солнцем лицо с обтянутыми, сухими скулами и твердым взглядом небольших серых глаз. - Это не только передача опыта старшего младшему, не только воспитание младшего поколения, но и более тесное единение двух поколений.
- Если говорить образно, то это как бы - монолит, - сказал председатель.
- Вот именно, единение старших и младших должно быть таким же крепким, как монолит, - подтвердил инструктор. - Вам ясно?
- Так это конечно...
- Ну вот, - снова вступил председатель, - у тебя в бригаде работает Александр Мельников. Не так ли?
- Так.
- Паренек он, насколько мне известно, дисциплинированный. Недавно из армии.
- Месяц как у меня.
- Срок, по-моему, достаточный, чтобы присмотреться. Как он?
- Так, вообще-то, ничего. Старается. - Иван Степанович вспомнил, как этот паренек в первый день вместе с бригадой вышел на Чудское. Он все норовил показать себя толковым в деле, и хотя не так-то ладно у него получалось, но за старание бригада не была на него в обиде. - Ничего парнишка, ничего, - утвердительно сказал Иван Степанович.
- Это хорошо, - обрадовался председатель, - ведь наше дело такое, что мы должны и вперед смотреть. Верно?
- Само, собой... - согласился Иван Степанович, не понимая, куда гнет председатель.
- Так что надо думать и о том, кто тебя заменит, когда уйдешь на пенсию.
"Ах вот оно что!" - недовольно подумал Иван Степанович и, осердясь, сказал:
- Ну, до пенсии мне еще три года.
- Все так, но время идет. А точнее сказать - летит!.. Так как смотришь на то, чтоб стать наставником?
- Это, значит, чтоб я готовил себе замену?
- Нет-нет, - энергично вмешался инструктор. - Тут речь о другом. В конечном счете вы можете и после шестидесяти работать. Было бы здоровье и желание. А речь о том, что вам поручается ввести в жизнь молодого человека.
- Поставить или, точнее сказать, наставить на путь истинный, - добавил председатель.
- От вас будет многое зависеть, - сказал инструктор.
- Так ведь я весь на виду. Пускай учится. Как выбирать сети, это каждый знает. Узнает и он. А остальное - чего ж? Моторист куда надо доставит, - стряхивая пепел в широкую, как морская раковина, ладонь, сказал Иван Степанович.
- Нет, ты это брось, - тут же вмешался председатель, - ты не хитри. Выбирать из сети рыбу или поставить мережи - невеликая наука, а вот где вернее взять рыбу - в этом деле мастер только ты. Да и вообще, ты у нас один из самых сознательных. - Сказав последнюю фразу, председатель лукаво взглянул на бригадира. Может, рассчитывал, что при таких словах бригадир помягчает, улыбнется, но Иван Степанович и бровью не повел. Сидел и думал: надо ему быть наставником или не надо? Пожалуй, и не надо. Чего себе загодя яму копать? Замена. Кака така замена?
- А что, кроме меня некому?
- Рассчитываем еще на двоих, но из рыболовецких бригад - только на вас. Настоящего наставника не так-то легко найти, - ответил инструктор.
Это польстило Ивану Степановичу. "С одной стороны, конечно, не резон возиться с Сашкой, - думал он, - но с другой - вроде бы и неловко отказывать, если просят".
- Да не ломайся ты, - полусердясь, полушутя сказал председатель. - Нужное дело. А ты всегда был сознательным!
"Во как бьет на сознание, - усмехнулся Иван Степанович и стряхнул пепел в ладонь, - это он выхваляет меня перед инструктором, а не кто, как сам неделю назад грозил вкатить выговор, если еще раз заметит, что бригада вернулась поддавши. А как было не выпить, когда дул северный, и руки стыли, словно зимой, и рыбаки попросили, чтоб он отрядил кого на берег, в магазин. И он отрядил. А потом они всей бригадой, за исключением Сашки, сидели за рубкой моториста, укрываясь от ветра.
Сашка же кутался на корме в свой матросский бушлатишко.
- Иди, чего ты там! - позвал его Иван Степанович и показал на бутылку.
Сашка в ответ отрицательно покачал рукой.
- Иди-иди, - повелительно крикнул бригадир, - быстро!
И Сашка подошел.
- Ты вот что, парень, когда зовут - иди, а ежели бьют - беги. Бить тебя никто не собирается, но и от бригады в сторону не прыгай. Давай тяни! - и подал ему чашку с водкой.
- Да не люблю я ее, дядь Иван. И потом, на воде пить не полагается - закон моря. Неравно за бортом очутишься.
- А мы тебе много не дадим, - под смех рыбаков сказал Иван Степанович. - Давай не задерживай посуду!"
Вспомнив все это, Иван Степанович глубоко вздохнул и сказал:
- С бухты-барахты не решишь. Серьезное дело-то.
- Совершенно правильно. Очень серьезное дело. Можно сказать, доверяем молодую жизнь. Поэтому к вам и обратились. Надеемся, - сказал инструктор.
- Не ломайся, - сказал председатель и подвинул ему для пепла коробку из-под скрепок. Сам он не курил.
- Да разве я ломаюсь... Дело-то непривычное, но если во мне такая нужда, то, что ж, я согласен, - ответил Иван Степанович и затер окурок о ладонь.
- Вот и хорошо! - облегченно сказал председатель. - Как прогноз на улов?
- Так ведь если западный подует, тогда рыба заходит, а при восточном она стоит, сам знаешь.
- Это верно. К тому же похолодание обещают.
- Похолодание ничего, хотя тоже отражается. Но главное, чтоб ходила. Чтоб не было восточного.
- А у тебя и при восточном случается добрый улов.
- Так это потому, в каком месте поставишь сети. Бывает, ближе к эстонскому берегу, а бывает, к Горбам или к Раскопели.
- Ну вот, видишь, есть у тебя и опыт и знания. Вот и надо все это богатство передать молодежи. Не уносить же с собой на пенсию.
- Да чего ты все "пенсия", "пенсия"! - не выдержал Иван Степанович. - Я, может, до семидесяти лет буду работать!
- Совершенно правильно, - сказал инструктор, - и еще не раз посоревнуетесь с тем же Александром Мельниковым.
"Тогда на кой мне и знанья ему передавать?" - хотел было сказать Иван Степанович, но сдержался.
- Значит, договорились, Иван Степанович, - сказал инструктор и подал руку.
Рука у него была хотя и небольшая, но крепкая. Чему подивился Иван Степанович.
Поворочавшись еще в постели, он закурил и стал думать о том, какие осложнения принесет ему новая забота. До вчерашнего дня все было просто и ясно. Рыбные места он знал. Знал и ход рыбы в зависимости от погоды и времени. Недаром же его бригада всегда была на первом месте.
- И как ты угадываешь, где рыба табунится? - другой раз спрашивали его.
- А я не угадываю, а знаю, - отвечал с задором Иван Кириллов. - Кто угадывает да гадает - тот не рыбак.
- Так хоть научил бы. Ты-то навряд сам дошел.
- Дед да отец натаскивали. Чтоб из роду в род передавал.
- Ну вот и натаскай.
- Да ведь ты мне не внук, а чужая собака не в нашем огороде. Зачем мне это?
А теперь, значит, все надо будет открыть Сашке. А кто мне Сашка? И тут Иван Степанович подумал о сыне. Вот ему бы все давно открыл. Да далеко сын. В Сибири. И не думает прибиваться к родному берегу. Даже в отпуск и то все реже и реже навещает. Так что, конечно, если здраво подумать, то не для кого и хранить свои знания да опыт. А Сашка что ж, он паренек старательный. К тому же после армии не затерялся где-либо, а домой вернулся, в родные края. Это тоже надо учитывать... Не то что мой. Чего променял свою землю на Сибирскую? Чем она лучше? Тут одно Чудское чего стоит! А Сашка паренек правильный. Только надо будет оговорить: как овладеет уменьем, чтоб в другую бригаду перевели. Чтобы в другом квадрате ловил, а не ползал по моим местам. Пусть там открывает новые кормежки. А вообще-то, даже занятно потягаться с ним - кто кого переловит! Ну, на всякий случай не все уловки да догадки, как рыбные места находить, надо выкладывать. Кое-что можно и для себя оставить. Но тут же Иван Степанович эту мысль отбросил. Если уж тягаться, так на равных. Негоже парнишку обманывать. Пускай уж как полагается быть, чтоб не было потом совестно...
Иван Степанович представил, как он будет уходить в море (Чудское он всегда называл морем), зная, что Сашка там, и как по-иному у него пойдет работа. Тогда мало будет только выполнить план или взять лишку, надо будет и обскакать молодого бригадира. От такой мысли Ивану Степановичу стало занятно. Он сел на постели. Снова закурил.
- Дымишшу-то напустил, - недовольным голосом спросонья сказала жена. - Хоть бы фортку открыл.
Он открыл форточку и вышел на крыльцо.
Воздух был чист и свеж. На востоке яснело. По всему заполью в низинах белел туман. Было тихо, лишь где-то неподалеку, в густых ветвях краснотала, четко и уверенно щелкал соловей.
"Да, конечно, надо будет Александру объяснить все. Без утайки. В конечном счете все в одну корзину идет". Но он тут же вспомнил, что не только своим уменьем да знаньем другой раз превышал план. Случалось, ставил мережи и в дни нереста в прибрежье, когда рыба как дурная валила к тростникам. И он перекрывал ей путь. И сходило такое дело... Теперь же - Иван Степанович осуждающе покрутил головой, - теперь же как-то вроде и нехорошо будет таким делом заниматься. Да и не учить же парня дурному. Правда, дурное-то от случая к случаю, но все едино, что уж не красит, так не красит...
"Вот дьявольщина, а! - усмехнулся Иван Степанович. - Ловко получается, ерш тебе в нос! Вот тебе и наставник!" Но вместе с чувством некоторой досады где-то рядышком устраивалось и другое чувство - не то чтобы гордости, но хорошего, душевного удовлетворения: что-ничто, а все же, значит, немало уважают, если попросили быть наставником. Наиболее сознательным определили. А что, так оно и есть, разве не сознательный? По большому-то счету председатель все видит, все понимает, хитрая бестия!
Еще было рано. Еще можно бы часок и соснуть, но Иван Степанович не уходил с крыльца. Он неотрывно глядел в синеющую даль Чудского, чувствуя, как сердце охватывает что-то незнакомое, обновляющее.
Чудское же, огромное, теряющие свои границы, было хорошо ему видно. Оно сливалось с небосводом, таким же еще ровно бесцветным, как и оно само. И тихо было на нем, словно оно отдыхало и набирало силу перед новым большим днем.
1977
РАДИ ЗЕМЛИ СВОЕЙ...
Не понимала старая Пелагея, как это можно отдать дом, сад с огородом, отдать бесплатно, да не своим, а чужим, и поэтому не верила, и глядела на старика Купавина с косоватой усмешкой, и по-за спиной говорила другим, что хоть он и отдал дом новопоселенцам, да только не задарма, а получил денежку, но велел молчать, чтоб разговоров ненужных не было. А то ведь интерес и дальше пойдет: за сколько продал, да сколько запросили, да все ли деньги сполна отдали, а может, в долг? А к чему ему такая болтовня. Не к лицу она ему, старому коммунисту, бывшему председателю колхоза. Так думала и не верила даже и тогда, когда новопоселенцы заверяли ее, что ни копейки не взял Иван Игнатьевич, что даже и заикаться о плате не велел.
- Да почему же это такая к вам милость да доброта у него? - качала в недоверии головой Пелагея. - Кто вы ему? Добро бы родня какая.
- Да верно вам говорю, ни копейки не взял. Я уж и то: зачем обижаешь нас, Иван Игнатьевич, не нищие мы. Сразу не сможем, по частям выплатим, - говорила Елизавета Михайловна, мать молодого хозяина, еще крепкая тетка, и хоть показывала себя как бы и обиженной, но в глазах у нее плескалась радость, и тогда на Пелагею нападало сомнение, - пожалуй, и впрямь Купавин отдал задарма. Но тут же, в силу старой крестьянской привычки за все свое держаться цепко, опять не верила, чтобы человек в здравом уме и памяти, вот так вот - ни с того ни с сего взял да и расстался добровольно со своим хозяйством.
- Ой, Палаша, да куда ему одному-то? Ну-ко - и сад, и огород - такое хозяйство! Где ему управиться-то? Вот если б Луша не умерла, так, может, и не расстался бы, а коли один, так куда ему?
- Ага-ага, верно, бабонька, верно, куда ему таку обузу, ага! Но только ведь и продать можно. Деньги-то когда лишними были? Небось места не пролежат. А он взял да и отдал. Да ни в жизнь не поверю. Вот режь меня на кусочки, не поверю. Эка добрый какой! А ты знаешь, у него ведь сын есть с двумя детьми. Сгодились бы денежки им. Как бы еще сгодились-то! Ой, не говори, мать, не говори. Не верю я, и все тут!
Пыталась Пелагея и у самого Купавина выпытывать, как это он так расщедрился, что вот взял да и отдал все свое хозяйство чужим людям.
- Да какие ж они чужие, если к нам приехали. На нашу землю, - отвечал с холодной усмешкой Купавин, и взгляд у него был осуждающим.
- А вот возьмут да и продадут твой дом со всем придворьем, да и уедут, тогда как - свои аль чужие? - со старушечьей непреклонностью говорила Пелагея.
- Зачем же им уезжать? Теперь у них все есть. Это мы начинали с азов. А они будут начинать свою жизнь с ходу.
- Да им-то, может, и так, а вот каково тебе-то в шмелевской халупе?
- Почему же в халупе? Домишко как домишко. Правда, невелик, да ведь мне больше-то и не надо.