- Ой, что-то не верится, Иван Игнатьевич, что вот так вот ты взял да и распрощался со своим домом. Убей - не верю! - и для убедительности взмахивала рукой и даже ногой пристукивала.
- Зачем же мне тебя убивать? Живи, Пелагея, живи, да подольше. Тогда и я еще поживу.
- Это как же тебя понимать? - жмуря на него подслеповатые глаза, спрашивала старая Пелагея.
- Да только так: до той поры, пока будешь мне не верить, буду тебе доказывать. И чувствую: таким образом лет до ста доживу, - без улыбки говорил Купавин и отходил.
Знал, всю свою жизнь протерся вот с такими пелагеями, - трудно им понять его. Так же трудно было им понять и его отца, - не им, конечно, родителям ихним. Тот тоже все хотел, чтоб лучше было людям. Так и умер непонятым. Подсмеивались над ним. Не все да и не всегда понимали и его, Ивана Купавина. Больше тридцати лет проработал председателем колхоза. Сколько за это время было передумано, выстрадано, сколько надежд и планов взлелеяно, крови, нервов истрачено - и все из-за того, чтоб людям лучше жилось. И росло, развивалось хозяйство, и в войну не рухнуло, и после войны выстояло, и набрало силу. И хоть бы кто раз сказал "спасибо". Да не в этом дело. При чем тут спасибо-то!.. Главное, чтоб понимали. А этого не было. Кто что думал. То для себя старается Купавин, то выслуживается перед начальством, то... Да разве мало было всяких толков. Решил уйти с председательского поста, и то нашли в этом какую-то корысть, а дело сводилось к тому, что наступило новое время. И сам почувствовал: культуры маловато, знаний. С каждым годом в районе все больше появлялось председателей с высшим специальным образованием, и все труднее стало ему выступать на совещаниях, и он старался отмалчиваться, а если уж приходилось, то большей частью оперировал цифрами да показателями. Но и цифры со временем перестали выручать. Это когда колхоз в районной сводке прочно занял место в нижних рядах и когда уже у самого Купавина не стало никаких надежд, чтобы снова прорваться в передовые.
В райкоме не стали упрашивать, чтобы остался, как видно и сами понимали, что пришел свой срок Купавину, старому председателю, и освободили его. К этому времени как раз и пенсионный возраст подошел.
Конечно, нелегко было жить в стороне от большого дела, с которым уже сроднился, без которого и мыслить-то себя не мог, но, спасибо новому председателю, не забывал, включал в разные комиссии, советовался. Как-то пригласил его на открытие нового здания правления. Большое это было здание, кирпичной кладки, из двух этажей, с кабинетами для специалистов, с большим залом для собраний. Как почетного ветерана колхоза Купавина усадили в президиум. Сидел, с радостью слушал слова молодого председателя:
- Это только начало большого комплекса. В дальнейшем будет построено шесть двухэтажных зданий - жилые дома для колхозников. Будет в них водопровод, газ, естественно электричество. Вместо старых деревень создадим поселок нового типа. Но что нас сдерживает от еще большего размаха, так это нехватка рабочей силы. Вместо притока - значительный отток. Сократилось население на сорок три единицы, а прибавилось всего на одну. И тут мы должны думать и думать. Искать выход...
Старая проблема. Донимала она в свое время и Купавина. Но теперь, по разным причинам видимо, стала еще острее. И в итоге народу в колхозе становится все меньше и меньше.
- До каких же пор будет такое положение? - на другой день спросил Купавин председателя.
- Не знаю.
- Как это не знаешь? И не тревожишься? Надо в райком ехать.
- А что райком? Людей не даст, - без особой боли, как бы уже свыкшись с таким делом, ответил председатель.
- А ты за райком не решай. Может, чего и посоветует. А вообще-то, неплохо бы дать объявление в газете или по радио обратиться, чтоб ехали к нам. Другой, может, и рад бы в сельскую местность перебраться, да не знает, с какого конца приступить. А тут и насчет условий можно сообщить. Условия у нас неплохие. И жильем, само собой, обеспечить.
- С жильем туговато.
- Как же туговато, если вчера говорил о шести новых жилых домах.
- Так это в перспективе, а пока ничего, кроме домишка Шмелева, нет. Впрочем, объявление дать можно.
Дали. И вскоре в колхоз приехала первая семья. Им отвели домишко Шмеля.
- На первое время, - сказал председатель.
Шмель всю жизнь ходил в пастухах, и не было у него ни огорода, ни сада. Как не было и семьи. Жил бобылем. Но поселенцы были рады и такому жилью. В райцентре они жили в коммунальной квартире, занимая на троих десятиметровую комнату.
Купавин увидал молодуху в бухгалтерии колхоза. Она пришла за авансом. Стояла понуро, с большим животом, с осунувшимся лицом перед близкими родами. Глядела в окно, в то время как бухгалтерша оформляла ей документы.
- Первенького ждешь, Лена, или были уже? - спросила она, передавая кассиру документы.
- Первого, - улыбнулась поселенка, и улыбка у нее была такая мягкая и доверчивая, что старый Купавин и сам невольно улыбнулся, и тут же подумал: "А тесно будет им жить, когда ребенок появится". И решил сходить к председателю, чтоб поскорее разворачивался с новым домом.
- Будет, будет, - ответил председатель, - но не сразу. Надо еще приглядеться к ним.
- Это зачем же?
- Чтоб не промахнуться. А то построишь, а они тютю.
- А если они из-за жилья тю-тю, тогда как?
- Ну, значит, не очень устойчивый кадр.
- Ну это ты зря. Испытывать трудностями ни к чему. Надо сразу создавать добрые условия.
- По крайней мере до весны подождем, а там построим.
- До весны... Людям теперь настоящее жилье нужно. - И, поглядев с укором на председателя, сказал: - Надо бы тебе сначала не дом для конторы возводить, а жилые дома. Для руководства хватило бы и старой конторы. Не худа еще, не худа... - И ушел раздосадованный и огорченный.
Было у него такое состояние, будто и он виноват в том, что пригласил поселенцев, наобещал им и обманул. "Разве у них жилье, - ворочаясь ночью на постели, думал он, - разве так бы надо принять? Люди приехали, согласны работать, а их вон как встретили. Неладно это, неладно..." И вдруг почему-то вспомнилась река Желтуха. Она была в трех километрах от деревни. По ее берегам раньше высился хороший лес. Но год за годом, лесозаготовки свели его и река стала мелеть. И высохла. Теперь на ее русле сенокосят. А ведь было - баржи ходили. Рыба водилась. Птица плавала в заводях. Как вот теперь восстановишь реку? Нет ее, и навряд ли будет. Так и с ихним колхозом может случиться. Иссякнет в нем народ, коли год от году все меньше людей. Земля-то, конечно, не пропадет. К совхозу или другому колхозу присоединят, но разве не жаль своих трудов и мечтаний, если вся жизнь этому делу отдана?
И решил Купавин наутро отдать свой дом Михайловым, а самому переселиться в Шмелиный. "Куда мне больше-то? Хватит". И отправился к поселенцам.
Да, не широко жил Шмелев. Недаром и прозвали его - "Шмель". Не изба, а избушка. Печь, да две кровати, да стол. Вот и все жилье. И от этой скудости еще тверже стало его решение отдать дом.
- Тесно у вас, - сказал он, присаживаясь у края стола.
- Ничего, поработаем - новый построим, попросторнее, - ответил Петр, рослый молодой мужик.
- Все так, но сейчас-то вам тесно, да к тому же еще прибавление ожидается.
- Ну а что сделаешь, - вступила в разговор Елизавета Михайловна, в то время как молодуха смущенно опустила голову.
- А вот что: давайте перебирайтесь в мой дом.
- Как это перебирайтесь? На постой, что ли, нас берете?
- Да нет, просто отдаю вам свой дом, и все.
- Как это отдаете? - спросил Петр.
- Ну как отдают. Отдаю. Мне теперь ни сада, ни огорода не надо. Да и такого просторного жилья, как мой дом, тоже.
- А если не уживетесь с нами? - внимательно приглядываясь к Купавину, спросила Елизавета.
- А я с вами жить не буду. Я вот тут, в Шмелином.
- Да зачем это вам? - в недоумении спросил Петр.
- Постой, постой, сынок, значит надо, если человек говорит, - остановила сына Елизавета. - А сколько ж вам тогда денег в придачу?
- Да ничего мне не надо.
- Чего-то смутно, - повела в недоверии головой Елизавета.
- Да чего ж тут смутного, - усмехнулся Купавин, хорошо зная в людях эту недоверчивость на бескорыстную доброту. - Хочу, чтоб вы остались в нашем колхозе. Я ведь тут больше тридцати лет был председателем, так что, сами понимаете, все мне тут дорого. Потому и хочу, чтоб вы прижились и дальше двигали наше дело.
- Ну нет, - сказала Елизавета, - так не годится, чтоб задарма. Хоть какую сумму назовите, чтоб мы купили у вас и оформили документом.
- Помолчи, мама! - остановил ее Петр, видя, что мать ничего не поняла из слов Купавина. Он приблизился к нему, посмотрел на его иссеченное морщинами лицо, встретился с его добрым, немного снисходительным взглядом и, проникаясь светлым чувством к этому малознакомому, почти чужому человеку, сказал: - Я еще не знаю, как отнестись к тому, что вы хотите для нас сделать. Слишком уж это необычно. Но только хочу вам сказать, что лично мне, и моей жене Лене, и моей маме здесь нравится, в вашем колхозе. Мы будем здесь жить и работать.
- Ну и добро! - облегченно сказал Купавин и встал. - А документ будет. Я дарственную оформлю. Так что не беспокойтесь. - Это он сказал Елизавете.
- Да зачем же нам дарственная. Мы не нищие, можем и уплатить, - сказала она.
- А разве без денег, просто по-доброму нельзя?
- Да что, они вам не нужны, что ли? Или у вас никого нет?
- Сын есть. Полковник. Ему моих денег не надо. А мне и пенсии хватает. - И, не дожидаясь еще расспросов, быстро вышел.
Через неделю новопоселенцы въехали в его дом. А он, взяв необходимое, перебрался в домишко Шмеля.
Вначале деревенские потолковали о таком событии, что вот Купавин взял да и отдал задарма свой дом со всем пристроем и садом, но со временем перестали судачить, даже старая Пелагея успокоилась. Хотя до конца так и не смогла понять, какая такая блоха укусила старика, что он взял да и отдал свой дом чужим людям.
1977
МИРОВАЯ
Ну что это, на самом деле! Она как молоденькая бегает по деревне, письма, газеты, извещения разносит, чтоб только поскорей управиться да по дому хозяйством заняться: корову обрядить, поросенку хлебова дать, курам сыпануть и обед сготовить. Как же - работничек придет! А он безо всякой ответственности. Вместо того чтобы в бригаде как следует работать - пьянствует! Чуть ли не каждый день берет за горлышко бутылку. Ох и надоел же!
- Сколь терпеть-то буду! - закричит на него Катя. - Что все пьешь да пьешь?
- Ма-алчать! Чего ты понимаешь, почтарь? Я - Михаил Кузнецов. Весь мой род - кузнецы. А ты - Лапшина. Лапшу, видно, любили в твоем роду.
- Может, кто и любил, да не я, как и ты не кузнецкого роду. Был, да все пропил!
- Ма-алчать! Я - кормовая база!
- Да если б все были такие, как ты, вся бы скотина давно подохла.
- Еще поговори! - И в глазах уже дикий огонь.
Ну, что с ним сделаешь? Отступиться только да поплакать с досады. И плакала. Но однажды, перебирая разные бумаги - искала страховку, - натолкнулась на почетную грамоту. Это ей дали, когда она еще была девчонкой, в комсомольско-молодежном звене. Посмотрела на нее, вспомнила, какой была ловкой да сноровистой, и так обидно стало за себя, теперешнюю, что сами собой навернулись слезы.
"Ну ладно, Михаил Антонович, что-нибудь придумаем. Найдем и на вас управу". Думала, думала и придумала.
- Сердись не сердись на меня, Зинаида Михайловна, но больше работать я у тебя не буду, - сказала она заведующей почтой.
- Это почему же?
- В полеводческую бригаду ухожу.
- Да чем здесь плохо?
- Всем хорошо, только и то подумай, Зинаида Михайловна, как мне своего обуздать! Ведь совсем житья не стало. Пьет и пьет. Так что уж другого на мое место подыскивай.
Потом пошла к председателю. Дождалась, пока тот освободился, и спросила напрямую:
- Ну-ка, скажи, Иван Васильевич, доволен ты работой моего мужа?
- Ох, Катя, лучше б в другой раз и глаза мои его не видели. А куда денешься, если у меня на великом счету каждая трудовая единица. Готов и сам угостить, только чтоб он да его приятели работали.
- И на доску Почета повесить?
- А куда денешься. Балую.
- Тогда вот что, давай так договоримся. Ты его с полеводства, а меня на его место ставь.
- А его куда?
- А никуда. Пускай болтается как знает.
- Да как же так, он ведь колхозник.
- Не колхозник, а пьяница! И ты его таким, Иван Васильевич, сделал. Ну да ладно, тебя корить не стану, если по-моему сделаешь.
- Задала ты мне задачку, Екатерина Васильевна.
- Не бойсь, еще не раз будешь мною доволен.
- Бойся не бойся, а как только приказ подпишу, сразу же на два дня с ночевкой уеду в дальнюю бригаду, чтоб твой Мишка тут скандал не учинил.
И в этот день Михаил пришел не то чтобы пьяный, но крепко навеселе. Покрикивал на жену, придирался по всякому поводу. "Ладно уж, - сдерживалась Екатерина, - недолго осталось терпеть. До завтрева. А там, голубчик, сразу по-другому запоешь".
Утром она вместе с мужем отправилась к конторе правления на развод.
- А ты чего? - недовольно покосился на нее Михаил.
- Значит, надо.
- Это еще за каким лешим? Какие такие у тебя в конторе могут быть дела, если ты почтарь?
- А я больше не почтарь.
- А кто же?
- А я в полеводстве буду работать.
- Еще чего не хватало, чтоб рядом со мной торчать. Иди-ка домой!
- Да как же я пойду, если уже в приказе есть.
- Какой такой приказ? Чего не дело-то мелешь!
- А вон чего-то мужики у доски приказов толпятся, может его и читают.
Полеводы и верно толпились у щитка, где вывешивались приказы и объявления, и посмеивались, оживленно переговариваясь друг с другом.
Михаил, широко шагая, подошел к ним. Глянул на приказ через плечо одного, другого - и оторопел. Его освобождали от работы, а Екатерину зачисляли в бригаду.
"Ну-ну!" - внутренне вскричал Михаил и крупно зашагал к конторе, но там, кроме счетовода, тихого старичка, никого не было.
- Где председатель? - еще с порога гаркнул Михаил.
- А в дальнюю бригаду уехал.
- Бригадир где?
- И бригадир уехал. А тебе чего?
- Чего-чего, ты не рассудишь! - с этими словами Михаил выскочил на улицу - думал вместе с мужиками в поле выехать, но там никого не было. Уехали. И Екатерина уехала.
Михаил постоял, повертел головой по сторонам, чертыхнулся, плюнул и, не зная, что делать, направился к дому. На пути попалась почта. "Как же это ее Зинаида-то отпустила?" - подумал он и завернул на почту.
- Здорово живешь! - входя, сказал он заведующей.
- Здравствуй. А ты чего ж не в поле?
- А ты будто не знаешь?
- А чего мне знать?
- А того, что Катька моя там, а я как вроде теперь безработный.
- Ой, так это ж и хорошо. А у меня как раз вакантное место. Может, пойдешь почтальоном?
- Это почтарем-то?
- А что, хоть и почтарем, хоть и письмоносцем, а можно и работником связи. Это смотря кто как назовет...
- Ну да, мне больше делать нечего, - зло сказал Михаил, но тут же подумал, что и верно делать-то ему нечего.
- Вон письма лежат, - показала на почту заведующая.
- Не отпускала бы Катьку, так и не лежали бы.
- Да разве удержишь. Вот ты муж, а и то не справился.
- Ничего, справимся. За мной не пропадет. Покедова!
И широким шагом вымахнул на улицу.
На улице было пусто, как обычно бывает в эту пору, но Михаил всегда в это время находился в поле, и поэтому тишина и безлюдье поразили его. И стало неловко оттого, что вот все работают, а он вроде лодыря. Он пошарил в карманах, но там были только спички и пачка сигарет. Значит, нечего и глядеть в ту сторону, где магазин. В кредит продавец только Степке Спиридонову верил. А Степка Спиридонов в поле... Тогда куда же и глядеть? И Михаил, чертыхаясь, пошел к дому. А потом уж, то думая, то не думая о жене, то ругая ее, а то и грозя, зажег газ, варил картошку и зелень для поросенка, кормил кур, сидел у крыльца на скамейке, курил и ждал, когда придет стадо, но, как только увидел двух старух на дороге, тут же ушел. А то - еще чего не хватало! - начнут расспрашивать, не заболел ли... Потом разогрел себе еду. Потом точил топор да еще кое-чего по хозяйству старался. И к вечеру уже нетерпеливо поглядывал на дорогу: не покажется ли машина с полеводами. И как только показалась, тут же, как и от старух, поскорее убрался в дом.
Сел в простенок. Слышал, как жена звонко чему-то рассмеялась и, после того как машина пошла дальше, застучала каблуками по ступенькам крыльца. Тут он нахмурился и мрачно уставился в пол.
Ох и вид же у него был, когда Екатерина взглянула на него. Ни с какой стороны подступиться невозможно. "А и не надо, и не надо, Михаил Антонович. Мы-то работали на покосе, а вот чем вы занимались тут?" Заглянула в бадью: не сполоснул - невелика беда, зато накормил поросенка. Выглянула в окно - кур нет, значит, загнал в сарай. И спохватилась: "Корова-то недоена!"
- Доил ли корову-то?
- Тебя, что ль, ждать буду, - не ответил, а прорычал.
"Ну что ж, хоть заговорил. Теперь-то уж полегче станет. Ехала, боялась, чтоб шуму не учинил. А он на-ко, еще и по хозяйству постарался".
- Обедал ли?
- Тебя ждать буду!
Уже и не рычал, а только отрывисто так, это чтоб характер не очень уронить.
- Ну, тогда, значит, и одна поем. Только вот сбегаю к Авдотье.
- Это зачем же еще?
- Да складчинку мы решили, скинулись на вино. Так вот выпью, а потом уж и поем, - ответила Екатерина и пошла к двери.
Михаил от неожиданности несколько раз дернул кадыком, будто подавился.
- Да ты что это! Что еще за складчина?
- А чего, только тебе, что ль, можно?
- Да я... ты что, не видишь, что ли, что я трезвый?
- Правду? Господи, да я уж и не помню, когда ты таким был. Ну-ко, дай хоть погляжу-то. - Екатерина приблизилась к мужу, внимательно стала всматриваться в его крупное, костистое лицо, со злым прищуром немного запавших глаз, с сединой в короткой щетине щек, с туго поджатыми темными губами.
- Вроде и верно трезвый... Как же это ты так-то?!
- А ты еще поизмывайся! - В глазах Михаила блеснули тусклые всполохи.
- Да разве я над тобой измываюсь, - ласково сказала Екатерина. - Это ведь ты надо мной да над самими собой измываешься... - Она отошла от него. - Ну да что говорить. Сам все знаешь, не маленький. Но только знай одно, Михаил, из бригады я не уйду!
- А я куда?
- Ну, какую-никакую работенку найдет тебе председатель.
- Какую-никакую мне-то? Да что, я отбросок какой?! Ну, у меня с ним будет особый разговор, а с тобой давая договоримся так: или я в полеводстве и ты уходишь, или живи как хошь, но только не со мной.
- А что уж такого худого, что я в полеводстве, а не ты? Сегодня были очень довольны, как я работала, - ответила Екатерина, а сама дрогнула от радости. Если условия ставит - значит, и договориться можно. И если зацепочка есть, так надо за нее как следует ухватиться.