Он сидел передо мной большелобый, грузный, с короткой, открытой шеей, изрезанной, как у младенца, поперечными розовыми складками.
Пили чай. Говорили о разном, как бы обо всем и ни о чем. Я старался не очень влезать в разговор, Кунгуров же горячился, махал толстыми руками, наваливался на стол, приближаясь то ко мне, то к Клаве, и возбужденно говорил, хотя никто с ним не спорил.
- Гибкости, понимаешь, гибкости нет. Вот в чем беда! Отсюда и нехватка разных бытовых мелочей. И тут же производят то, что никому не нужно. Отказаться бы, прекратить выпуск, да нельзя, планом утверждено. И дуют продукцию, а она не нужна. Чего молчишь?
- А чего говорить? От этого кетовая икра не появится.
- Во-во, значит, и говорить не надо. Я понимаю, мы ничего не решаем, но мнение свое у нас может быть?
- Может, только ведь его на хлеб не намажешь.
- А это, брат, зря! Общественное мнение - великая сила, и недооценивать это - плохо! Так жить нельзя. Это я тебе точно говорю. Как вы, Клавдия Петровна, согласны со мной?
- Полностью. Действительно, Олег совершенно не интересуется торговлей.
- Минутку, - остановил я ее, - сейчас возьму магнитофон. Это ж здорово - записать такой серьезный разговор!
- Ну вот видите, как он относится, - развела руками жена.
Но Кунгуров не поддержал ее, засмеялся:
- Вот, черт, действительно, лезем в обывательское болото. А все потому, что занять себя нечем. Ну, просто ведь выбросили - и все! Неужели уж так и ненужны мы? А наш опыт? Да я бы на месте правительства сунул бы хоть половинный оклад к пенсии, и порядок.
- Ну, в таком виде вы на изыскания не годитесь. Очень уж полный, - обиженным тоном сказала Клава. Еще бы - не поддержал ее. - Отчего вы так располнели?
- Да вот, за него отрабатываю, - кивнул он на меня, - килограммов шестьдесят, наверно, не больше весит?
- Семьдесят два, - сказал я.
- Все равно сухарь.
- Есть надо меньше, - сказал я.
- А чего ж и делать, как не есть? Жаль, гречи нет.
- Вот еще гречневой каши хочешь.
- Потому и хочу, что с нее не толстеют.
- Если понемногу.
- Да, помногу вам и гречневой каши нельзя, - сказала Клава. - Вообще нужен режим. Я бы даже вам советовала голодовку.
- А зачем, я никаких требований не предъявляю. Я всем доволен, - захохотал Игорь.
- Вы меня не так поняли.
- Так, так! А вот за то, что вы мне не велите есть, я съем вот этот бутерброд с колбасой.
- Ой да ешьте, мне же не жалко, - сказала жена и подвинула тарелку с колбасой.
- Кстати, говорят, в колбасе много химии. Как думаешь, верно это? - спросил Кунгуров.
- Так ведь химия во всем. И ты весь из химии.
- Это я и без тебя знаю. А вот ты знаешь, сколько в водке этилового спирта? Не знаешь? Так вот - две десятых, а его совсем не должно быть. Вот почему мужики и балдеют. Раньше выдуют два стакана - пляшут, а теперь с кулаками лезут.
- Значит, надо поменьше пить или совсем даже не пить, - сказала жена.
- Умная вы женщина, а сказали, извините, чепуху. Как же это мужик - да чтоб без водки? И речь не о водке, а о том, что не очищают ее как надо. Две сотых еще можно допустить этилового спирта, а тут две десятых. Понимаете?
Не знаю, о чем бы еще мы говорили, но, слава богу, пришел Валерий и разговор сам собой тут же прекратился.
Валерий был в техасах и модной куртке на молнии. У него были длинные волосы, но в меру. Так что выглядел он современно и в достаточной мере солидно.
Я познакомил его с Кунгуровым. Игорь встал и поклонился. Валерий чуть усмехнулся, окинув взглядом его мощную фигуру.
- Ветераны БАМа! Приветствую вас и не откажусь от чашки чая. Ты был у Викторова? - спросил он меня.
- Был.
- Ну как, начал он твой портрет?
- Да.
- Значит, с тебя коньяк. Маман, ты никуда сегодня?
- А что?
- Да мы с Лилькой хотим сходить в кино.
- Ну что ж, идите. Только я хотела на часок отлучиться. Ну, тогда отец с Колей посидит.
- А не загуляют мужики? - Он с улыбкой поглядел на нас. - Ветераны, они могут, а?
- Да, загуляешь у твоего отца. Чаем поит, - сказал Кунгуров.
- Ай-яй-яй, какой отсталый человек. Ты бы еще самовар поставил.
- Во-во! - подхватил Кунгуров.
А Клава засмеялась. Видимо, посчитала, что сын очень удачно сострил.
- Ну, я вижу, у вас уже установился контакт, так что и без меня обойдетесь. Тем более у Игоря Петровича к тебе есть дело, Валерий.
Сын остро и раздраженно взглянул на меня. Я встал и ушел. Но не прошло и десяти минут, как Кунгуров явился ко мне оживленный, даже раскрасневшийся.
- Слушай, он толковый малый. Заинтересовался, да еще как!
- Ну вот, я рад за тебя.
- Да, есть надежда. Посмотрел фотографии, полистал письма. Сразу понял, какой это материал.
- Ну, очень рад, очень рад! - Я и в самом деле был рад. Мне не хотелось, чтобы Валерий оттолкнул Кунгурова. Зачем лишать человека даже малых надежд.
- Нет, он толковый. Понимает конъюнктуру. Ну, теперь дело за небольшим: подождать немного, пока ознакомится. Не знаю, кому как, но моему брату письма нравились. А он, знаешь, начитанный был. Понимал что к чему. Ну, ладно, не буду больше задерживать. Пойду. А ты тут все же посматривай. Он может закрутиться в своих делах и забыть, так ты напомни.
На другой день Валерий, как бы между прочим, сказал:
- А знаешь, книга-то может получиться. Я полистал вчера его письма. Ничего, ничего. И работы там не так уж много. Надо только пройтись по-редакторски. Интересный этакий гибрид может получиться. Документальная лирическая повестуха.
- Ну что ж, я рад за Игоря. Может, позвонить ему?
- Не сразу, не сразу. А то, чего доброго, подумает, что мне и делать там нечего. А я с ним меньше чем на три пятых гонорара не сойдусь.
Я с удивлением поглядел на него.
- Если работы немного, почему же тебе три пятых?
- Да только хотя бы потому, что без меня он и двух пятых не получит.
- А это честно?
- Ну, а как же? Ведь я же там свое имя поставлю. А это ответственность. Мое имя сейчас на виду. К тому же у нас существует градация в гонорарной оплате. Кто получает по полтораста за лист, а кто и по триста. Он же не писатель. Так что тут все в порядке. Кстати, а чего ты не попробуешь написать про свою изыскательскую жизнь? Наверно, немало было интересного?
- Всяко бывало, да не награжден я таким даром. Как говорится, бог таланта не дал.
- Ну вот видишь, все закономерно. Кто-то пишет, кто-то читает. Читать легче, чем писать, не правда ли? А я вот гляжу на тебя и думаю, какие мы с тобой разные. Все же на тебя тайга, тундры и пустыни подействовали.
- В каком смысле?
- Ты где-то остался в том времени.
- А оно что, плохое? То время?
- Оно в прошлом. Поэтому тебе кажутся некоторые мои поступки, вполне естественные в настоящее время, непонятными.
Я хотел ему сказать: "Да, кое-что мне кажется непонятным в твоем поведении. Например, мне непонятно, как можно выставлять за дверь отца, когда приходят к тебе гости? Я бы никогда так не поступил со своим отцом. Я бы не стал жадничать и насчет гонорара в соавторстве с Кунгуровым. Ведь если бы не было его писем, ты бы не написал книгу. Точнее, не сделал бы ее без готового материала". Но я молчу. Как-то напомнил ему о его детстве. Привез однажды коня-качалку. Как он был рад! Глазенки блестели, глядел на меня и кричал: "Спасибо, спасибо!"
"А к чему ты это?" - спросил он меня.
"Да так, просто вспомнилось. Теперь ведь я на приколе. Вот и перебираю от нечего делать".
Это я сказал подчеркнуто горько, чтобы он возразил: "Ну что ты, папа, ты еще молодцом! Рано себя списываешь". Но нет, не сказал. Даже горечи не услышал в моих словах. Видимо, отнес меня к той категории людей, которым только и осталось дожевывать государственный хлеб. А может, и вообще не думает обо мне. Что я для него? Человек безо всякой перспективы. И только. И на самом деле, что я для него, если каждое утро отправляюсь в молочный магазин за сырками, творогом, сливками. По пути захожу в булочную, и если приношу хлеб или батон черствые, то слышу упреки. Даже внук относится ко мне равнодушно. Дети - это открытая страница отношений между взрослыми. Я делаю ему подарки, пытаюсь сдружиться, но он все равно сторонится меня. И это ясно почему. Сын ко мне равнодушен. А невестка, Николкина мама, не стесняется даже при нем принижать меня. Стоит мне что-нибудь сказать, как она иронически замечает:
"Ты так думаешь?"
"Да. Так. А что?"
"А иначе никак нельзя думать?"
"А как бы тебе хотелось?"
"Мне? Мне - никак. Я не терплю, когда кто-то за меня думает".
"Тогда почему же ты спросила, как я думаю?" - видя, что она меня дурачит, начинаю нервничать я.
"Просто из любопытства, как ты можешь думать".
"Наверно, не хуже тебя!"
"Ну, когда начинается грубость, самое лучшее прекратить разговор", - сдержанно говорит она и уходит в свою комнату. Медленно уходит и внук. Все это он видел и слышал, стоя у дверей.
Самое мрачное это то, что мне никак не пробить стену равнодушия и бесцеремонного отношения ко мне. Даже Клава не хочет меня понять.
"Пока ты работал, к тебе и Валерий и Лиля относились хорошо. Не правда ли?" - как-то сказала она.
"Это верно. Но почему? Да только потому, что я бывал редкими наездами. К тому же приезжал с деньгами. И тогда не мешал ни сыну, ни его товарищам, ни подругам Лилиным сидеть за моим столом, есть, пить, смеяться".
"Нехорошо упрекать пищей..."
"Да разве я упрекаю. Я говорю, как было. А теперь..."
"Теперь ты ничего не делаешь, и это кого угодно может вывести из терпения".
"Ну, скажи, что мне делать?"
"Ну, этого я не знаю".
"Зато я знаю! Я лишний человек в нашей квартире. Вы привыкли жить без меня. Быть хозяевами. А теперь тут я. Отсюда и все вытекающие последствия. Да-да, только в этом, только отсюда!"
Жена молчит.
- Значит, я в прошлом? - говорю я Валерию.
- Да. Ну, это естественно. Всю жизнь в лесах, в болотах.
- Наверно, из-за меня и пошло: "дикий предок"?
Валерий засмеялся и, вздохнув, сказал:
- Мне кажется, еще никогда время так быстро не меняло сознание людей, как это происходит сегодня. Идет глубинный процесс переосмысления многих духовных ценностей. И ты не обижайся, что не шагаешь в ногу со временем. Не такие, как ты, отстают. А отстать - это значит вывалиться на полном ходу из вагона.
- Значит, я вывалился?
- Не о тебе речь. - И больше ни слова, отвернулся и ушел.
Никак, никак не хочет он включать меня в свой круг. Для него я вывалился из вагона. И поэтому совершенно неинтересен. Хотя и являюсь его отцом.
- Сегодня был митинг протеста против нейтронной бомбы, - сказал за ужином Валерий.
- Ты выступал? - спросила невестка, выбирая кусок ветчины попостнее.
- Да. Ты знаешь, раз от разу я все свободнее и ярче начинаю выступать с трибуны.
- Я рада... А как насчет квартиры?
- Андрей Глебыч твердо обещал. Хорошая будет квартирка. И совсем в центре.
- Как бы ее посмотреть? - Она выбрала кусок по вкусу, положила его на тарелку. В левой руке у нее вилка, в правой нож. Она ими ловко орудует. И Валерий так же ест. Наколет вилкой кусок ветчины, подхватит ножом немного горчицы, намажет и ест. Так же есть приучают и Николку. А я по старинке - ветчину на кусок хлеба и в рот, за что и получаю от жены укоризненный взгляд. Отстал, отстал, что и говорить. Но на изысканиях было не до таких тонкостей. Случалось с утра и до ночи ничего не есть. Так где уж тут? Была бы ложка побольше. Нет, я не к тому, чтобы оправдываться, но уж так получилось. Но и учиться есть с вилочки и ножичка не могу. Поздновато, да и смешно.
- Отличная будет квартирка. Отличная!
- Ну, а как все же насчет нейтронной бомбы? - спрашиваю, чтобы напомнить, что кроме них за столом есть еще и я.
Он недоуменно поглядел на меня.
- Что?
- Я спрашиваю, как с нейтронной?
- А! Мы ее запретили. Не волнуйся, ты от нее не пострадаешь. Мы не допустим! - сказал и продолжает разговор с Лилей.
Сердиться не надо. Валерий шутит. У него хорошее настроение, так почему бы ему и не пошутить?
- Да, папа, позвони Кунгурову, скажи, что я согласен заняться его материалом.
- А почему ты не позвонишь?
- Ну, так будет солиднее. К тому же, в тот раз ты сам хотел поскорее сообщить ему.
Ну что ж, пусть будет солиднее. Я набрал номер.
- Да-да, - тут же отозвался Игорь, будто он все время сидел и ждал моего звонка.
- Все в порядке, - сказал я ему. - Валерий ознакомился с твоими материалами.
- Ну, я ж тебе говорил, ему должно понравиться. Когда ж он теперь засядет вплотную?
- Сейчас спрошу. Валерий, ты когда засядешь вплотную?
- А, черт! - негромко выругался Валерий и взял у меня трубку. - Привет, Игорь Петрович! Да, я посмотрел ваши материалы. Конечно, никакого романа не выйдет, но книга все же может получиться. Этакого эпистолярного плана. Но такая работа займет немало времени. А я занят. У меня своих писательских дел сверх головы. Да еще секретарская работа в Союзе... Да нет, дело не только в соавторстве. Это само собой. Впрочем, этот разговор не по телефону. Хорошо, приезжайте. Нет, сегодня я занят. Давайте на завтра, между шестью и семью вечера. До свидания! - Он положил трубку, походил в раздумье по комнате, закурил.
- Так что, едем или не едем? - спросила невестка. Она стояла перед зеркалом, поправляла прическу.
- А ты уже готова?
- Да... - Лиля повернулась на каблуке перед Валерием. Она конечно, эффектна, тут ничего не скажешь. Есть в ней современная стать. Длинноногая, с небольшой грудью. Волосы у нее ровной полосой опускаются до плеч. Синие тени на веках, и от этого глаза кажутся более светлыми, чем на самом деле. И красив крупный рот с удивительно белыми зубами.
- Что ж, тогда идем.
И они ушли.
- Даже не спросили, занят у нас вечер или нет, - сказал я жене. - Может, мы с тобой собирались куда-нибудь.
- Меня Валерий спросил. Я никуда не собираюсь.
- А я, может, надумал к Ирине съездить.
- Что ж, очень хорошо сделаешь. Бедная девочка, я не могу без слез о ней думать. Ведь надо же, какую неудачную партию себе выбрала. Она и Лиля, обе искусствоведы, подруги, но это небо и земля. Ирина по сравнению с ней просто бедная родственница.
- Не всегда и Лиля хорошо одевалась.
- Да, но зато теперь как одевается, а Ирина? Когда Ирина будет так одеваться? До сих пор Дмитрий простой редактор. И когда он пробьется в главные, и пробьется ли?
- Но ведь не все же главные, надо быть кому-то и рядовым.
- Так может говорить только бездушный человек. Неужели тебе не жаль своей дочери?
- Не понимаю, почему надо жалеть. Нормальная жизнь, нормальная семья. Сыты, одеты. Дмитрий много работает, не пьет.
- Только еще не хватало, чтобы пил. А что много работает, так как ему не работать. Двое детей. А, говорить с тобой! Съезди, посмотри, как там она. Бедная девочка...
Ирина живет на Островке - так в просторечии называют новый район за рекой. По старым масштабам - это целый город из высоких белых зданий. В одном из таких домов живет Ирина.
Она была дома. Такое не часто случается. Как правило, допоздна задерживается на работе: заседания худсовета, выезды в мастерские художников. Но сегодня дома. И зять дома. Впрочем, он все вечера проводит дома: то редактирует рукописи для издательств или журнале, то литературно обрабатывает мемуарные материалы. Все время в работе. Сутуловатый, раньше времени поседевший. Было как-то - попытался стать литератором, даже съездил в Астрахань, в дельту Волги, и написал очерк, но почему-то не напечатали... Только на минуту он отрывается от своей работы, чтобы поздороваться, и снова садится за письменный стол.
- Извини, срочная работа, - говорит он, склоняясь над рукописью.
- Да-да, - понимающе говорю я.
- Как хорошо, что ты приехал, - говорит Ирина, - а мама?
- Осталась с Николкой.
- А где же Валерией с Лилией? - В ее голосе звучат раздражение и ревность. Давно уже нет между нею и Лилей тех дружеских отношений: когда-то они были подругами. Собственно, Ирина и познакомила Лилю с Валерием.
- Куда-то ушли.
- Безобразие! Сделали из мамы домработницу. А ты чего, папа, смотришь?
- А что я могу сделать? Уж так у нее самой заведено.
- Нина, Боря, идите поздоровайтесь с дедушкой!
Нине четырнадцать лет. Она целует меня, привстав на цыпочки. Борису десять. Он молча подает руку, целоваться не любит. И если кто его поцелует, то долго вытирает рукавом щеку.
Вот досада, я ничего не привез им. Нина и не ждет, а Борис выжидающе смотрит на меня и неожиданно застенчиво улыбается.
- Дедушка, ты не смог бы достать мне жевательной резинки? Наверно, у Коли есть. А то ребята в школе жуют, а у меня нет.
Я вспоминаю, - действительно, Николка часто жует.
- Хорошо, я попрошу у него.
- Ни в коем случае! - резко говорит Дмитрий и обращается к сыну: - Ты же не жвачное животное.
- Да, у ребят-то есть, - обиженно тянет Борис.
- Мало ли что у кого есть. Надо рассчитывать только на себя. А попрошайничать нечего!
- Да ведь он мне не чужой, - говорю я.
Ирина делает мне знаки, чтобы я не спорил.
- А я говорю, не надо! - поворачиваясь к нам лицом, гневно говорит зять. - Не надо унижать моих детей!
- Ну, хорошо, хорошо, - успокаиваю я его.
- Ирина, приготовь чай, - говорит он. - А ты, Боря, иди делать уроки. Никто их за тебя не сделает.
Боря, опустив голову, ушел в свою комнату. Зять, глубоко затягиваясь, снова склонился над рукописью. Ирина ушла на кухню.
- Над чем трудишься? - немного выждав, спросил я.
- Да вот предложили причесать эту пухлую кипу, - он показал на объемистую рукопись. - Вот и причесываю. Месяца за три сделаю. Рублей пятьсот заработаю.
- Ну, если такая большая работа, почему бы тебе не стать соавтором?
- Почему большая? Нормальная. А для того чтобы быть соавтором, надо вместе писать... Но извини, мне надо работать. - И он склонился над столом.
Пришла Ирина, села со мной рядом на диван.
- Я с тобой, папа, вот о чем хочу поговорить. Даже хотела поехать. Все же нам надо как-то договориться насчет дачи. Почему мы должны жить на веранде, а Валерий в доме? Ты же знаешь, даже в июне бывает холодно, а в сентябре уже заморозки. Почему ему в доме? Тем более что он не всегда и живет на даче. У него и Дома творчества, и санатории. А у нас ничего нет.
Дмитрий втянул голову в плечи.
Я бессильно развел руками.
- Ты же знаешь, мать нянчила Николку, и ей удобнее было, чтобы рядом находилась Лиля. И они заняли комнаты. А теперь, если их на веранду, то ведь будет скандал.
- Но и мы так не можем. Я же вам не падчерица.
- Ну, зачем ты так говоришь...
- Скажи, а нельзя чередоваться с Валерием? Год он в комнате, год мы.
- Не знаю... Может, как-то пристроить еще комнату.
- У нас нет денег.