- Советы - великая сила, - сказал Александр, снова повеселев. - Поэтому мы выдвигаем лозунг "Вся власть Советам!" и будем бороться за то, чтобы большинство в них перешло к нам. Вот еще очень серьезный момент… Ленин пишет: надо переносить наши организации в войска. Это значит: вести подготовку гарнизона к восстанию, когда придет время забирать власть. И еще серьезнейший вопрос - работа в деревне. Нам и среди казаков придется крепко поработать: разъяснить им, как понимать правильно вопрос о земле, выдвинутый в тезисах. Поля, которые они сами обрабатывали, за ними останутся. Пусть не ершатся зря против Советской власти. Здесь некоторые уже орут, что большевики хотят уничтожить казачество. Конечно, богатым станичникам - прямым нашим врагам, туго придется. А фронтовиков-казаков упускать нельзя: многие из них самой действительностью уже сагитированы в нашу пользу. Так что принимаем статью как боевое руководство к действию. Заметь, Лиза, все равно боевое. Начнем овладевать тактикой борьбы на первом этапе революции.
- Ты согласен с тезисами, а оговариваешься, будто споришь с Лениным, - сказала Лиза, прямотою характера тоже не обиженная.
- Я с ним не спорю, а думаю о дальнейшем вынужденном сотрудничестве с меньшевиками и поневоле ощетиниваюсь.
- А помнишь, ты говорил: хорошо, что сначала эти болтуны сами взялись управлять делами. У нас на курсах шитья одна тоже хвалилась, хвалилась, но когда дошло до практики - вшила рукава задом наперед.
- При чем тут рукава?
- При том, что Семенов-Булкин тоже пришивает рукава задом наперед, хотя на словах у него все ладно получается.
- Ты сама-то пришиваешь их как следует? Целыми днями шьешь да шьешь.
- Спешу заказ вовремя выполнить - платье купчихе Пушновой к благотворительному балу. Такая привередливая, а материя в работе тяжелая и отделки… отделки!.. Я все пальцы исколола. Но богатое платье будет…
Александр посмотрел на сестру, одетую в дешевую длинную юбку и простенькую кофточку; наверно, обидно хорошенькой девушке шить красивые наряды для других? Он вспомнил свои недавние размышления, нахмурился:
- Тебе тоже хочется танцевать на балах?
- Когда же! Надо и копейку заработать. Я ведь вижу, как вы с Горой устаете, как ему трудно в цехе! Маме помогать для меня радость. Она у нас такая хорошая! Будет для всех легче - успеем повеселиться.
Лиза ушла, унося газету, но Александр еще долго сидел за столом, то писал, то прислушиваясь к близким паровозным гудкам, к приглушенному гомону большого города, думал о предстоящем выступлении, а в уголках его твердого рта пряталась едва заметная добрая улыбка.
21
Пашка и Гераська стояли на страже не первый час. В поселке сегодня особенно темно: тучи к полуночи заволокли небо, заслонив от ребят сияющие глаза звезд. Дул не сильный, но пронизывающий холодной сыростью ветер. От этого было так зябко, что не спасали и отцовские ватники. А уйти с поста нельзя: вдруг нагрянет Игнат Хлуденев со своими фараонами! Нет уж, терпи, караульщик, топай ногами, поддай дружку плечом покрепче - вот и согреешься.
- Чего они там без свету нагородят? - Гераська прислоняется теснее к Павлику, а то очень уж неприятно в кромешной тьме. - Поставят печку криво, - не унимается он.
- Небось яму для нее загодя выкопали, бурьяном закидали, всю-то землянку после выроем. А кирпич класть и в потемках можно: днем-то на глазок, а сейчас ладонями оглаживают. - Пашка тоже встряхивается, точно озябшая собачонка, переступает с ноги на ногу. - Сегодня и казара не летит, а то день и ночь гагакали. Чудно кричат эти гуси… Нам хоть одного бы на горячую похлебку с лапшой…
- Не дразнись! Пошто рабочие казаков казарой зовут? Гусь надобный, а казаки к чему? Царя теперь нету, а они все одно ездят кругом. Чуб на отлете, шашка на ремне - фу-ты, ну-ты, и все нагайками трясут, грозятся. - Гераська обжался потуже полами ватника, неожиданно задушевно зашептал: - Знаешь, как я напугался, когда ты у нас про казака сказал! Думал, побьет дядя Ефим Фросю. Так мне ее жалко стало…
- Зачем же она, дура, в казака влюбилась? Я еще не совсем уверенный был, пока она круглики не сожгла. А теперь дело ясней ясного.
- В старушечьи приметы веришь?
- Это не приметы, а факты. И в Форштадте офицер фактически к ней салазки подкатывал. Костя еле-еле ее отбил.
- Костя по ней давно сохнет.
- Чудаки парни! - Пашка презрительно сплюнул. - Я про эту любовь слышать не могу. Правильно сделал Стенька Разин, когда его присушила персидская княжна, - сгреб в охапку да бросил в воду.
Мягкосердечный Гераська, несогласный с приятелем, сердито засопел - значит, мозги у него зашевелились, заработали. Так и есть:
- Все бы ты бросал!.. А где бы мы были, кабы батьки наших матерей в воду покидали?
Такого оборота Пашка не ожидал и не нашелся что возразить. Отцы своих жен любили. Даже пива выпить в трактире без их согласия не решались, и в дни получек скандалов дома не водилось.
Ох уж этот Гераська со своими круглыми глазами и утиным носом! Тураниха зовет его бесценным помощником и заставляет водиться с ребятишками. Правда, трех малышей он не донянчил и до году - умерли, как умирали они в семье Наследовых и по всей Нахаловке (то и дело уносили жители в степь маленькие некрашеные гробики).
- Куда бы их девать, младенцев-то? - просто говорила повивальная бабка Зыряниха. - Зато в царствии небесном они божьи ангелы - душеньки безгрешны.
Теперь Гераська нянчит годовалую Клашку, благо, Антонида уже большая - четвертый год ей пошел, с подружками хороводится. Эти в "божьи ангелы" не попали - оказались живучими, как старшие братья.
- Слышь-ка, чего твой отец какого-то шкодника на руках таскал? Будто по всему городу несли заместо иконы…
- Я не видел, - угрюмо уклонился Пашка, хотя знал о Барановском и в домашней стычке держал сторону Харитона. - Должно, выпустили из тюрьмы того, с которым батя вместе сидел, - присочинил он, смутно желая оправдать отца.
Тихо в поселке. Давно спят нахаловцы.
- Печку, поди-ка, уже сложили, - гадает Гераська. - Теперь еще навесик над ней да заборчик бы… Почему для полицейских главное, чтобы печка была?
- Потому что очаг, - отвечает Пашка, все еще не переварив обидной подковырки насчет "шкодника".
Переспрашивать не пришлось: за перекрестком на ближней улице возникает суматоха - топот бегущих людей, крики, кто-то злобно рычит:
- Разрази вас гром, канальи!
Мальчишки, вскочив со скамейки у ворот, вслушиваются, оглушаемые гулким стуком своих сердец. Кутерьма происходит в стороне от наследовской стройки… Свистеть или нет?
Гераська вопросительно смотрит на Пашку, даже в темноте видно, как блестят его глаза. Но Пашка мотает головой, дескать, оно и лучше, если постовые отвлеклись во время обхода. Крадучись ребята спешат к угловому дому богатого бакалейщика, затаиваются в тени каменного крыльца.
"Сгрохал на тысячу лет небось не ночью. Не таился", - неприязненно подумал Пашка, высматривая из-за ступеней: кто рычал, кто за кем бежал?
* * *
Фрося с Лешкой Хлуденевым подносила строителям воду. Наследиха, тетка Палага и Зина, жена формовщика Заварухина, готовили еду, чтобы рабочие, закончив свое дело и перебросив пожитки семьи на новое место, успели позавтракать до заводского гудка. Работа кипела: несли мимо затаившихся соседских окон на облюбованный крохотный пустырь кирпичи, глину, тащили купленные заранее плетешки для ограды, из плетня же сооружали временные стены землянки и крышу - лишь слепить бы подобие жилья над добротно сложенной печью. Под покровом темной, беззвездной ночи эта возня походила на воровство.
Воду приносили понемногу издалека. Всякий шум в поселке пугал Фросю так, что у нее руки и ноги холодели: боялась, набегут милицейские, пожарников вызовут и растащат незаконченное жилье по кирпичику, по колышку, как это случилось прошлой осенью у Заварухиных. Дважды начинал Илья постройку, и каждый раз злой на него городовой Хлуденев (служивший и в жандармерии) подстерегал полуночников и прекращал их работу в самом разгаре. Рабочие не противились этому, поскольку установился такой неписаный закон. Только с помощью братьев Хлуденевых - Кузьмы и Лешки - поставил свою избенку Заварухин. Кузьма под предлогом "мировой" увел жандарма в пивную и там "ублаготворил" его - напоил в стельку. Лешка был связным.
Вот он, Лешка, сутулый, белоголовый, до смешного похожий на старика, идет впереди Фроси с ведром воды. Он тоже опасается своего брата-жандарма, только для виду надевшего милицейскую форму, и злится, что тот обосновался в Нахаловке.
- Нарочно тут поселился, чтоб шпионить сподручней было.
Что-то стукнуло рядом: то ли доска оборвалась с крыши, то ли калитка ветхая упала. Фрося, рванувшись в сторону, расплескала воду.
- Кто тут? - тихонько спросил Лешка.
У девушки холодок по спине:
- Где? Кого ты увидел?
Собачонка визгливо взлаяла за соседним заборчиком и умолкла, поленилась брехать. В Нахаловке собаки - редкость: нечего тут охранять, да и кормить их нечем.
Вроде нет никого, но только тронулись с места, как словно из-под земли выросли две темные рослые фигуры, и сразу пучок света - сначала в лицо Фроси, потом Лешки. Заглянули в ведра.
- Так-с, дорогой братец, ты что-то спозаранку хозяйничать стал. Может, и вовсе спать не ложился? - ехидно сказал Игнат Хлуденев, и к Фросе: - Вы, барышня, не гнездышко ли вьете? Пойдемте вместе, посмотрим!
"Издевается, подлец! - Фрося стояла, не трогаясь с места. - Там целая артель трудится. Еще бы час, хоть полчаса, а потом пусть идут чешут об изгородь толстые рыла".
- Чего же вы медлите? Пожалуйста, путь свободный, - насмешливо поторапливал Хлуденев.
Фрося, делая вид, что не слышит его, соображала:
"Хлуденев уже вроде не жандарм - теперь ведь милиция. Так в чем разница? Почему рабочим приходится строить свое жилье украдкой, как при царе?"
Ноги у нее будто свинцом налились - не пойдет она с ним, не двинется с места. И Лешка мнется, не зная, каким образом выйти из положения. Стоит Хлуденеву повернуть направо, да еще раз направо… Вот что-то там уронили, глухо возня донеслась. Спасибо собачонке: опять взвилась, подняла такой лай - в ушах зазвенело.
- Ну, шагом марш, а то арестуем! - уже угрожающе скомандовал Хлуденев и вдруг повалился прямо на Фросю. Она едва успела отскочить - так он бухнулся наземь. Кто-то метнулся прочь по улице, второй милицейский с криком: "Стой! Стой!" затопал следом, на ходу доставая револьвер. Но тут Лешка, не будь прост, окатил его водой сзади, а когда тот шарахнулся от неожиданности, кинулся ему под ноги, сбил и, разом вскочив, побежал по неровному прогалу между избушками и землянками, петляя, как заяц, чтобы не подстрелили. И еще два юрких подростка вывернулись из-за угла и бросились за Лешкой к заводу, в сторону города, отчаянно вопя: "Украли, жандармов украли!"
Хлуденев поднялся и по привычке поспешил скорым шагом за нарушителями порядка, но, заметив их резвость, припустил тяжелой рысью, как настеганный битюг, громыхая сапожищами и оглядываясь на своего напарника:
- Не стреляй, черт!.. Братишка там!
В конце улочки - отголоском женский крик, а потом уже дружный, слитный:
- Украли! Воры! Держите, держите, держите-е!
Фрося опомнилась, подняла пустое Лешкино ведро и вернулась к колодцу. Опасность, похоже, миновала. Теперь милиционеры-жандармы бегут на другой край Нахаловки, а их еще будут подстегивать криками, сбивать с толку. Здесь народ не сидит за ставнями на болтах, как в зажиточных кварталах, где под окнами убьют, и никто не выглянет. Нахаловцы-то знают, отчего кое-кому ночью не спится. Воровать? Да что тут воровать-то? Если девку красивую, так в это время она только по доброй воле за калиточку выйдет.
Нервный смех охватил Фросю после испытанного страха. Как они растянулись оба! Но кто же сбил с ног Игната Хлуденева?
22
Можно было свободно вздохнуть и без опаски идти к своему новому жилищу. Теперь оно будет закончено наверняка, потому что милицейские не отступятся от погони за теми, кто оскорбил их "при исполнении долга службы". Но Лешка моложе их, и тот смельчак, который сбил с ног Хлуденева, тоже, должно быть, молодой рабочий из местных жителей. Они легко заманят осатаневших от злости бывших городовых к вокзалу, где скроются в каком-нибудь лесном складе, а скорее всего уведут их к ямам кирпичных заводов, где можно и днем на глазах у ищеек провалиться сквозь землю.
"Почему нам так трудно все достается? Ведь надо же людям иметь крышу над головой! Суслик мордастый, крот-слепыш и те спокойней живут, настоящие скиты у них под землей со всякими ходами-переходами", - думала Фрося, шагая по извилистому закоулку, поглядывая на начинавшее светлеть небо (спасибо, дождь не собрался, хотя и накрапывало после полуночи!), на смутно розовевший под чернотой туч краешек на востоке - предвестие солнечного дня.
Отец, братья и другие рабочие шумят: вот революция, свобода должна быть, права трудовому народу, толкуют о мире, о земле… А где это все? Третий месяц страна без царя, но, кроме громких споров на митингах, ничего нового не появилось в жизни. Несколько раз была она с Виркой Сивожелезовой и братьями на городских собраниях, слушала ораторов. Потом вместе с Виркой принималась тихонько обсуждать наряды дам и барышень, посмеивалась над услужливыми кавалерами, высматривала, нет ли где Нестора.
- С вами ходить только в цирк да на рынок! - сердился Харитон. - Никакой у вас политической сознательности.
Митя относился мягче, дружественнее.
- Ты поняла, что говорил этот гражданин? - спросил он сестру после двухчасовой речи знаменитого в городе оратора эсера Барановского, того самого, из-за которого шел спор у отца с Харитоном.
- Поняла. По-русски ведь говорил.
Но когда Митя попытался выяснить, что именно она поняла, то, к обоюдному конфузу, оказалось: громкая речь вожака оренбургских эсеров, построенная по всем правилам ораторского искусства, ни одной фразой не зацепилась в сознании девушки.
- Может быть, я глупая, - искренне огорчилась Фрося.
- Не-ет! - Митя покачал головой, в глазах его зажглись озорные светлячки, и он неожиданно признался: - У меня ведь тоже ни-че-го не осталось. Пожалуй, не зря честят Барановского большевики. Может, он понарошку так выступает: крутил, крутил, такие узоры навел, а хвать - пусто.
- Зачем же он на трибуну выходит? Батюшка в церкви, когда проповеди читает, будто сказку сказывает, само в душу западает.
И все-таки Фрося продолжала ходить на митинги и собрания, но Нестора так и не увидела. Наверно, он совсем не интересовался политикой.
В семье Наследовых этот интерес сказался пока только полным оскудением, поглотив все подсобные заработки. Вот надо переезжать в новую землянку, а даже табуретки купить не на что.
"Скоро тепло наступит, пойдем с маманей на сезонные, - подумала Фрося и остановилась переменить ведра. - Заработаем хоть немножко, а тогда…"
Что будет тогда, Фросе нетрудно представить. Конечно, пойдут в магазин. Долго будут ходить возле прилавков, поглаживая куски прочной "немки", тяжелые штуки драпа и полусукна, осторожно трогая шелковистые батисты да тонкие шерстяные ткани, при одном прикосновении к которым замирает сердца. Потом маманька, отвернувшись, достанет из-под верхних юбок надежно увязанные в платок, каторжным трудом добытые деньги, еще раз пересчитает их, вздохнет, и начнется свирепая торговля с приказчиком или хозяином, терпеливо караулящим каждую жертву.
"Заработать бы на платье из ташкентской кисеи, столешник купить, одеяло пикейное. Скорей бы влезть в новую землянку! Уж я там все вычищу, побелю, пол - глиной, чтобы ни трещинки". Занятая этими мыслями, Фрося обходила торчавшие бревна избяных углов, колья убогой городьбы, по высоте бугров угадывала крыши жилых землянок, и вдруг услышала - за нею кто-то бежал. Закричать? А если постовые нагрянут? Может быть, Лешка вернулся? Мальчишки не так топали бы.
Поборов страх, она обернулась. Если свой - хорошо, чужой - пусть себе бежит мимо.
Но сразу ее в жар бросило: сердце, забив тревогу совсем по-иному, подсказало: Нестор! Значит, он следил за нею и Лешкой!
Подбежав, он спросил, быстро дыша:
- Ловко я заставил постового пройтись носом по земле?
- Так это вы были? - Фрося поставила ведра, любовно всматриваясь в его лицо.
- Да. - Он легко перевел дыхание. - Я прятался у забора, пока не уронил калиточку (у вас тут все на живую нитку!), и любовался, как вы с дедушкой ходили мимо.
- С дедушкой? - Фрося чуть не расхохоталась, но, спохватясь, зажала рот обеими ладонями. - Это Лешка - наш сосед, - пояснила она тихонько, теперь боясь привлечь внимание своих людей. - Он еще подросток.