- Во, видал! - торжествуя, сказал Мите Харитон. - За такую премудрость, деда, я тебе завтра две сайки добуду.
Дед Арефий добродушно улыбнулся:
- Нонче, ребятки, хороших саек нету. Для саек тесто идет крутого замесу, шибко битое. А пекари свою выгоду смекают - привесу на жидком тесте добиваются. Кругом расчет. И я тянусь за куском помягче: съел зубы-то. Теперича дела получше пойдут - вставлю себе железные.
- Золотые, дедушка! - смеясь поправил Митя.
- На кой они мне, золотые-то? Опять за буржуями гнаться? Этакой культурой я овладевать не желаю. Однако золотое колечко для Фросеньки, когда замуж ее станем выдавать, все вместе осилим купить. Есть и у меня для того неразменный рупь.
Фрося вспыхнула, чуть не опрокинув свою чашку, но в дверь кстати ввалился Костя Туранин, приплясывая, потопывая застывшими на морозе отцовскими сапогами.
- Здорово, дружки! Дедушке Арефию - почтение!
Радостный, он подошел к Фросе, натолкнулся на отчужденный, почти враждебный взгляд и сразу притих: смуглое лицо будто увяло без улыбки.
- Садись с нами чаевать, сынок! - Дед радушно засуетился: принес кружку, отломил кусок сайки. - Присаживайся, погрейся чайком. Видно, в город бегал?
Костя кивнул, скинув полушубок, молча уселся на скамью.
- Чего надулся? - дружелюбно спросил Митя, он сразу уловил причину перемены в настроении приятеля, бросил взгляд на сестру и удивился тому, как мгновенно посуровела она.
"Отчего невзлюбила Костю? Друзья ведь с малых лет! Парень славный, работящий, скромный".
- Нет, братцы, скромность теперь надо побоку! - словно проникнул в Митины мысли Харитон. - Если дело до рукопашной дойдет, я от Левашова и Заварухина не отстану.
- Против кого драться-то будете? - спросила Фрося, не скрывая тревоги.
- Да ведь все старое на месте осталось. Посмотрел я, какое ликование на митингах было. Буржуи, офицерня, господа с дамами целовались, как в Христов день. Значит, рады они, что Николашку взашей из дворца вытолкали. Всем он осточертел со своей немецкой мадамой. Но эти господа теперь тоже кадило раздуют - другого золотого кумира из запаса вытащат. Поэтому и ораторов с каждым днем нагоняют, чтобы у рабочих в мозгах затмение сделать. Вот Митяй уж попался - поверил, что надо идти на выучку к культурному капиталу.
- А ты всегда торопишься. Надо самим разобраться, что к чему. Зачем петь с чужого голосу?
Харитон вскочил со скамьи, стукнул кулачищем по своей широкой груди:
- За версту чую чужаков! Если подпеваю, так не меньшевикам да эсерам, как некоторые, а ученикам Ленина: Александру Коростелеву, Петру Алексеичу Кобозеву.
- Кобозева я тоже слышал не раз, - сказал Митя, которого не так легко было вывести из равновесия. - Очень располагающий товарищ: бородка интеллигентная и смеется хорошо. Я веселых люблю.
- Нет, вы посмотрите на этого недотепу! - опять взорвался Харитон. - Разве сила Кобозева в веселости?
- Веселье, внучек, лучше богатства, - вступился дед Арефий, утирая полотенцем распаренное после чая лицо. - Веселый человек всегда к себе располагает.
- С вами не сговоришься! - Харитон, не замечая молчания Фроси и Кости, махнул в досаде тяжелой рукой. - Спасибо, хоть добрым нравом завоевал тебя, Митяй, Петр Алексеич. А смеется он… точно: хорошо смеется. - И Харитон сам заулыбался. Осененное щетиной рыжих жестких волос, круглое лицо его с ямкой на твердом подбородке засветилось, как солнышко.
19
- Алибий Джангильдин.
- Петр Алексеевич Кобозев.
- Александр Коростелев.
Крепкие рукопожатия - как присяга на верность дружбе. Три совершенно разных по характеру и по внешности человека. Кобозев действительно "интеллигентного" вида: в добротном костюме, при жилетке, борода аккуратно подстрижена; словом, вполне сойдет за солидного буржуа или за деятеля науки. В широко открытых серых глазах, умных, с озорной живинкой, острое внимание. Коростелев, быстрый и ловкий в движениях, в кожаной куртке, темных галифе и сапогах - так он стал одеваться с тех пор, как был избран председателем Оренбургского Совета рабочих депутатов.
Большевик-казах Джангильдин? Кое-что о нем оренбуржцы уже слышали.
- Сосед ваш. Из Тургайской области, а сейчас из Петрограда, - сказал он почти без акцента.
Знакомство произошло в клубе социал-демократов на Хлебной площади - в одноэтажном деревянном доме, часть которого занимал владелец - врач по профессии.
В коридорах и комнатах клуба, организованного в марте по предложению Кобозева и Александра Коростелева, постоянная толчея. Собирались и азартно спорили представители разных партий, пытаясь разобраться в путанице политических событий, заседали и отдельно по своим фракциям. Александр Коростелев со всем пылом отдавался теперь общественно-партийному делу, оставив работу токаря в цехе.
Прищурившись (солнечные лучи били прямо в лицо через высокие окна), он пристально разглядывал Джангильдина. Алибий худощав, щетка густых усов над бритым крепким подбородком, большие глаза почти без азиатской раскосинки выражали спокойную доброту и силу.
"Сын пастуха из глухих степей, но сразу видно - бывалый. Интересно, как он ушел от своих отар?"
- Нам нужно позаимствовать ваш опыт, чтобы создать Советы в Тургайской области, - сказал Алибий Коростелеву. - Опыт революционной борьбы у меня есть, и порядочный. До революции пришлось порядочно помыкаться по белому свету. Только Оренбургское духовное училище благополучно закончил (из начальных школ отец упорно со скандалом утаскивал меня в степь - пасти овец, пока я совсем не сбежал из аула). Из Казанской учительской семинарии исключили после ареста в девятьсот пятом. Из Московской духовной академии тоже исключили за скептическое отношение к религии и революционную агитацию.
- Отец был доволен, конечно, заполучив богом проклятого пастуха? - с необидной улыбкой спросил Кобозев. - Ведь "волчий билет" получили, в городе с ним прожить невозможно.
- Домой, в степи, я не вернулся, а отправился за границу. По объявлению в газете нашел компаньонов для пешего путешествия по Европе и Азии, и втроем двинулись в путь.
- Денежных нашли компаньонов?
Глаза Джангильдина зажглись веселыми огоньками:
- Таких же голодранцев, как я. Похоже на авантюру? Да? Но побывали мы в Польше, Австро-Венгрии, Сербии, Болгарии. Дальше они не рискнули - я отправился один. Научился фотографии, по пути снимал интересные сценки, виды красивые. Продавал эти фотооткрытки, тем и жил. Был в Турции, Сирии, Иране, Египте, Месопотамии, Индии, потом Китае и Японии. - Алибий будто из этого далекого далека скользнул отчужденным взглядом по лицам новых друзей, но вдруг, полыхнув гневом, бросил: - Всюду одно и то же! Роскошь богачей. Ужасающая нищета и дикое бесправие народа. Надо иметь каменное сердце, чтобы проходить мимо детей, умирающих от голода на многолюдных улицах. Растление. Изуверство. Истязание черных и белых рабов. Превращение женщин в бессловесных, тупых животных. Вернулся я домой, в Тургайские степи, как взрывчаткой начиненный. Привез киноаппарат, стал показывать и объяснять, каково везде положение бедноты. Тут полиция нагрянула. Но я скрылся в Перовск. В девятьсот пятнадцатом году в Петрограде вступил в партию большевиков, а потом опять в Тургае вместе с Амангельды Имановым возглавляли восстание против царского указа "о мобилизации киргизов и других инородцев на тыловые работы", организовывали повстанческие отряды. На днях я доложил в Смольном о зверствах генерала Лаврентьева… А теперь послан организовывать Советы в Тургайской области. Пока там Временный комитет, избранный в марте на съезде представителей волостей, созванном Имановым в Каратдгае. Придется у вас посмотреть…
- Пожалуйста, - с достоинством сказал польщенный Коростелев, которому еще ни разу не приходилось делиться опытом с таким необычным человеком. - Хорошо, что нашего полку прибыло! Но и меньшевики не дремлют: расплодилось их тут, как грибов поганых. Хотели мы нынче размежеваться с ними, но они забили тревогу перед своим ЦК, активно мобилизовались и начали всюду внушать рабочим: большевики - бузотеры, разваливают социал-демократическую партию вместо того, чтобы сообща укреплять дело революции. Каково?! А теперь по указанию Мартова прислали им подмогу из Самары. Может, слышали о Семенове-Булкине? Ох, речист, собака! Да еще из ссылки возвращаются эсеры, восстанавливают связи. Вот недавно вернулся Барановский… Говорун - не уступит Семенову-Булкину. Здешние эсеры шумиху устроили при встрече, на руках его несли, как икону, от поезда до площади. И ведь что обидно: потянулись на эсеровскую комедию и рабочие. Тоже несли эту дрянь на своих мозолистых руках! Ну и пошла трепотня - спасу нет!
- Беспринципность всегда прикрывалась красной фразой, - заметил Кобозев.
- Петр Алексеевич на себе это испытал, - сказал Коростелев Алибию, проникаясь все большей симпатией к приехавшему товарищу. - Досталось ему от меньшевиков и эсеров за юровские деньги. Сейчас посмеивается, а тогда нам было не до шуток. Я его предупреждал: рабочие не поймут вашего довода, что все равно мы будем конфисковывать деньги у буржуазии. Они как подвох и приняли желание богатого мельника Юрова вступить в наш кооператив. А меньшевики рады стараться - чтобы уничтожить Кобозева, подняли вой: дескать, он продался Юрову.
- Однако не уничтожили! - задорно отозвался Петр Алексеевич.
- Я эту шумиху знаю. В Петрограде тоже печатались грязные статейки. Дошли газеты даже в Тургай.
- Суд чести оправдал Кобозева, но меньшевики у нас по-прежнему верховодят, - упрямо продолжал Александр.
- Приходится даже сотрудничать, - с прорвавшейся горькой иронией сказал Кобозев. - Создали мы новую газету, "Заря" - орган Оренбургского Совета. Я тоже подписал статью от бывшей редакции "Оренбургского слова", в которой мы просили наших подписчиков не сетовать на то, что мы ликвидировали эту газету, потому что Совет лучше сможет в печатном своем органе бороться за программу демократии. А меньшевиков и эсеров, вроде политкаторжанина Барановского, в Совете большинство, и теперь все они лезут на страницы рожденной нами "Зари". А что они проводят и защищают? Конечно, созыв Учредительного собрания и войну до победного конца.
- Как же вы думаете противостоять?
- Пока потерпим, а дальше видно будет. Порвать с ними сейчас - значит потерять рабочих, которых они оплели своей паутиной.
- Мы тут еще статью подготовили… - Александр потянулся за папкой и уронил со стола листок бумаги.
Джангильдин подхватил его на лету:
- Я это ваше объявление сегодня прочитал в "Заре", и таким удивительным оно мне показалось… Вслушайтесь-ка: "Оренбургский комитет РСДРП. Социал-демократический клуб помещается на Хлебной площади, рядом с Александровской больницей. Библиотека и читальня открыты от 6 до 8 часов вечера. Запись в члены партии принимается". Подумать только: "клуб помещается на Хлебной площади"!
Клуб РСДРП… Открыто указан наш адрес.
- А ведь в самом деле, - весело сказал Коростелев, извлекая из папки исписанные листы. - Столько лет скрывались в подполье. И вот, пожалуйста, в полный голос: "Запись в члены партии принимается".
20
В апреле с высокого полуденника сходит на оренбургские степи настоящая весна. Небо наливается густой синевой. Рыхлый снег торопливо уступает место черным проталинам. Все дышит влагой, и по утрам туманы долго кутают деревья в поймах рек, вздувшихся, чтобы, прогремев ледоходом, хлынуть в луга неоглядным бурлящим разливом. А пока по обнаженной, зябко ощетиненной земле шныряют скворушки, вышагивают отощавшие грачи, то и дело запуская высветленные обушки клювов в комья грязи и травяную ветошь.
"В Тургае у Алибия сейчас дичи в степях и на озерах полно!" - подумал Александр Коростелев, прислушиваясь к шагам редких прохожих на улице под окнами, к гудкам паровозов и шуму проходящих поездов. Уже давно ночь наступила, весенняя, темная, усыпанная звездами. Выйди на крыльцо, и, как в деревне, охватит свежей прохладой. Но прохлаждаться некогда.
Весь день прошел в волнении и спорах: была получена газета "Правда" с Апрельскими тезисами Ленина. На меньшевиков и эсеров эти тезисы произвели не меньшее впечатление, чем на Коростелева и его товарищей. Но если большевики, расстроенные засильем своих противников в Советах, воспрянули духом, то Семенов-Булкин, Барановский и их сторонники разразились негодованием, прочитав о возможности перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую.
- Это уж, знаете, ни в какие ворота не лезет! - говорил в клубе Семенов-Булкин, раздраженно встряхивая газету.
- В ваши ворота не лезет, потому что вы их загородили ненужным хламом прошлого, - сказал ему Коростелев в порядке свободного обмена мнениями. - Ленин правильно пишет: единственным выходом из тупика, созданного вами и вашим любезным Временным правительством, является победа социализма в России.
Тут Семенов-Булкин так побагровел, задохнувшись от злобы, что Коростелев, будучи в отличном настроении, встревожился за него. Но когда предводитель меньшевиков, конвульсивно подергав губами, изрек: "Свихнулся ваш Ильич! Упрятать бы его куда следует", - вспыльчивый Александр Коростелев чуть не пожелал вслух: "Чтоб ты сдох!" - однако сдержался, сказал другое:
- Значит, в самую точку угадал Владимир Ильич, если вас так корежит! А мы эти тезисы, как знамя, теперь понесем. И народ пойдет за нами, потому что в них говорится о его нуждах насущных.
- Спекуляция! Полное забвение интересов республики! Удар по революции! - продолжал выкрикивать, не владея собой Семенов-Булкин.
- Удар по вашим жирным спинам, - окончательно успокоясь, ответил Коростелев.
Весь вечер он просидел дома, готовясь выступать на собрании социал-демократов, где будут обсуждаться тезисы, и вдруг в голову полезли мысли о весенних разливах, об охоте, которая и не снилась никогда. Правда, охотники с азартом рассказывали о лебяжьих озерах в Тургайских степях, о стаях казары, идущих на присад во время перелетов. А сколько дроф - настоящих степных индеек, только куда крупнее, с пестрым опереньем и ярко-розовым пухом, бродит в степи. За ними Александр наблюдал только издали.
На севере губернии Уральские горы, богатые рудой: золото, медь, железо, уголь. Доходы от разработок - Оренбургскому казачьему войску. Здесь тучные черноземы - казачьи земли. Урал, Илек и Сакмара славятся лучшими сортами рыбы, и тоже казачьи это угодья! Да еще владения монастырей и помещиков.
Что же остается иногородним селянам? Чем пользуются рабочие? Жалкую лачугу поставить негде. В воскресный день податься с семьей некуда: сюда не ступи, туда не пойди. Вот как до сих пор поделены богатства края!
А Ленин в своих тезисах, выдвинув программу основных экономических требований, ставит вопрос о национализации всех земель в стране при конфискации помещичьих, о передаче права на распределение их в областные и местные Советы крестьянских депутатов.
- Тогда действительно свободно вздохнет народ! Вот в Нахаловке большая семья Наследовых хочет строить себе жилье.
- Мечта трех поколений, черт возьми, войти в свою землянку - при жизни в могилу врыться!
Как стояла у двери Фрося бледная - ни кровинки в лице, только глаза, обжигающие укором: "Пашка, что же ты молчишь? Я ведь не одна была!" "А казаки к ней приставали. Еще бы! Они тут везде хозяевами себя чувствуют. Отец чуть не ударил ее, а мы растерялись, словно онемели. И я промолчал… - Краска стыда обожгла щеки Александра. - Мы тоже, выходит, поверили, что Фрося гуляет с казачьим офицером. Но ведь страшно за нее стало: совратят девушку - тогда она сама из землянки уйдет. Куда же? Дорожка одна - в трошинское заведение, а то на Пиликинскую или на Ташкентскую…"
Александр, как и старший брат Георгий, любил и оберегал сестренку Лизу. Но когда они поочередно отбывали то тюремное заключение, то ссылку, девочке пришлось с двенадцати лет носить им передачи и выполнять их серьезные поручения. Гордая доверием, она все понимала, держалась смело и умно.
"Случись с нею теперь что-нибудь… как с Фросей нам померещилось? Даже подумать страшно.
А Ефима надо отбить у эсеров: свой, рабочий человек, хотя и нес на руках Барановского.
Действовать тут нахрапом нельзя. После девятьсот пятого года Ефим сидел в одной камере с эсерами. Оттуда-то и тянется ниточка! Но крепкая ли?.."
В коридоре послышалось шуршание, занавеска на двери колыхнулась.
- Можно?
- Входи, легка на помине, я о тебе думал.
Потеснив бумаги, лег на краю стола острый локоток, обтянутый ситцем кофточки. Глаза у Лизы пытливые, брови задумчиво приподняты на светлом миловидном лице.
- Прочитал?
- Давно уже. - Александр взял газету, где были опубликованы тезисы Ленина, еще раз просмотрел то, что подчеркнул синим карандашом. - Сейчас возьми, а завтра утром заберу.
- Опять готовишься к бою?
- Готовлюсь, сестренка. Целый вечер сидел, видно, устал: полезла в голову всякая всячина.
- Какая же? - Лиза устроилась поудобнее, захватила обеими ладонями прохладную косу и, подложив ее под щеку и подбородок, приготовилась слушать.
- Да разная… Насчет охоты подумал. Раньше казалось - барское занятие. Но ведь тут лицом к лицу с природой, и красота ее и богатство открываются настоящему охотнику. Ведь и к природе люди относятся по-разному: кто хищнически, а кто с любовью. Ленин, говорят, любит с ружьишком побродить. Может быть, отдыхает в это время, а может, обдумывает новые идеи в мировой политике. Вот эти тезисы - как сразу все осветилось! Каждая строчка бьет в цель. Признаться, оторопь брала иной раз от того, что творится в стране после революции. Правительство буржуазное, Советы на сторону империалистов подались. Перспектива замутнилась. И вот теперь полная программа действий. - Александр говорил негромко, задумчиво, не выпуская газеты из больших рук. - Сколько у Ленина терпения и уверенности в победе!
- А ты горячишься, - не без упрека сказала Лиза, хотя отлично понимала, как досаждала прямому, резкому Александру необходимость обходных маневров.
- Бывает иногда… Вот тут есть слова о разъяснении ошибок меньшевиков и эсеров. Я бы этих нахальных болтунов вроде Семенова-Булкина и Барановского разогнал без всяких предисловий. Кричат теперь, что война с Германией нужна для защиты республики. Но война как была, так и осталась грабительской. Все катится к полной разрухе, а тут ходи возле них кругом да около! Однако Ленин не призывает немедленно свергать Временное правительство и разгонять его холуев, потому что оно пользуется поддержкой Советов.
- Значит, примирение?
- Ни в коем случае! Тут написано: "Никаких соглашательств". Надо разъяснять народу, что за сволочь набилась у нас в Советы, завоевать их постепенно и через них изменить состав правительства.
- Трудно будет!
- Конечно, но вполне возможно.
Безотчетно строго глядя в лицо сестры, Коростелев задумался о том, как в первомартовские дни утверждалось в Совете решение солдатского митинга об аресте начальников гарнизона и губернской жандармерии, как утверждали увольнение начальника Ташкентской дороги и других чиновников, утаивших весть о свержении самодержавия. Ни эсеры, ни меньшевики не осмелились тогда возражать против этих решений.