3
Лесничий Бронислав Феликсович Громбчевский не ожидал увидеть в своём кабинете Алёшку. Он вышел из-за стола, полуобнял его за плечи.
- Здравствуйте, Алёша. Чем обязан?.. Прошу, садитесь…
Алёшка, сдерживая дыхание, досадливо смахивая с подбородка пот, сказал о своей просьбе.
Бронислав Феликсович был высок, худ, стремителен в движениях и вежлив. Он внимательно просмотрел книгу отпуска леса, тонким аккуратным пальцем отчёркивая каждую запись.
- Нет, Алёша, - сказал он. - Мы запретили рубку в разбойном лесу. Летом вообще не отпускаем лес. Заготовки идут только зимой. Протокол на порубщиков был. Но предъявил его на прошлой неделе Студителев… Что вас так взволновало?
- Хочу знать правду, - Алёшка сказал это почти сурово.
- О, вы правдоискатель? - изумился лесничий.
Алёшка покраснел.
- Нет, не правдоискатель, - сказал он, - просто хочу, чтобы люди поступали справедливо…
- О, тогда во мне вы обретёте искреннего союзника!
Бронислав Феликсович встал. Он был серьёзен. Только в краешках его прищуренных глаз таилась грустная улыбка. "Странно, - думал Алёша. - Ни протокола, ни лесника!" Он ждал Красношеина до полудня, потом не вытерпел, прихватил из дома бинокль и пошёл в Филино.
У деревни, на дороге, дождался прохожую женщину, узнал, что дом мужика Севастьяныча - четвёртый от леса. С опушки в бинокль он хорошо видел всё: и дом, и высокое крыльцо, и ворота длинного подворья, крытого свежей дранью. Он разглядел главное: наглухо закрытые ворота, тёмные от времени, тесно прижимались к новым стоякам. Отёсанные стояки вызывающе белели по обеим сторонам ворот, как часовые при полном параде.
"Вот он и вор! - шептал Алёшка. - Вот она и сосна!.. Вот моя жалость. Вот справедливость…"
Он лежал, укрываясь в ёлочках, полный негодования и презрения к мужикам. Он ещё не ведал, что увидит в следующую минуту. Не ведал и того, через каких-то пять лет с жуткой точностью жизнь повторит эту, но уже роковую для него минуту. Повторит не под мирным, тихо остывающим в пополудни небом Семигорья, но под небом войны, на опалённой огнём Смоленской земле, у притихших изб русской деревни Знаменки…
В раскрытых окнах мельтешили тени. Кто-то давил гармонь, даже сюда, на опушку, долетал топот весёлых ног. На крыльцо вывалился человек в белой рубахе, прижался в угол, стал мочиться с крыльца. Алёшка с любопытством следил, как человек, пошатываясь, с видимым удовольствием справлял нужду, стараясь попасть именно на парадно отсвечивающий белой сосновой плотью стояк. Держась за стену, человек выступил из угла, животом повис на крыльцовой поперечине, с трудом поднял голову. Прямо в кружочки бинокля, как будто в упор, тяжёлым пьяным взглядом смотрел лесник Красношеин…
Два дня Алёшка не видал Красношеина. И вот снова они в лесу…
- Что смурый, спрашиваю?..
Алёшка видел, что его молчание явно не нравится леснику.
Какое-то время Красношеин задумчиво смотрел в небо, потом перекинул себе на колено планшет, пальцами постучал сухо, как дятел по суку. Так же сухо спросил:
- Ты, случаем, не замечал, которое дерево крепче?.. То, которое среди своих стоит. Сосна - в бору, берёза - в роще. Осина - в болоте. Не замечал?..
- Нет, не замечал, - ответил Алёша. - К чему эта философия?
- Так, к слову… Ну, домой двинем? А то, гляжу, ты от дум дурнеешь… О чём думаешь? - вдруг спросил Красношеин.
- Да вот не могу понять, откуда у Севастьяныча из Филина новые стояки на воротах…
- А, ты вот о чём!.. - Красношеин нащупал под собой шишку, покидал её на ладони. - Тебя-то с какого боку это задевает?
Алёша рывком повернулся к леснику.
- А я ненавижу, когда лгут! Вы сами отдали брёвна мужикам. И прячете протокол! Вы играете передо мной, как базарный фигляр… Почему вы не отдали протокол лесничему? Я всё знаю…
На лице Красношеина ничего не изменилось. Полуприкрыв глаза, он разглядывал шишку, повёртывая её на толстых пальцах.
- Ни хрена ты не знаешь, Алексей! - спокойно сказал он. - Тут дремь, у нас медведь - хозяин. Наш мужик, чтобы шишку достать, дерево рубит. А ты протокол… - Он швырнул шишку за плечо, ленивым движением открыл планшет. - Вот протокол. Он самый. На, держи. Держи, держи! Бумажка эта что-нибудь да весит. Вот ты её и взвесь. А я погляжу, осилит ли твоя совесть бумажкой человека прихлопнуть… Ты вроде бы жалел того мужика. Вот и покажи, кто есть Алексей Полянин, что ему по сердцу: бумага либо мужик, живой, можно сказать, страдающий человек! Вот протокол. Сам и по ложь на стол батьке…
- И положу! - упрямо сказал Алёшка.
Красношеин застегнул планшет, откинул его на сторону, посмотрел на Алёшку равнодушным взглядом.
- Не положишь! - сказал он. - Нет у тебя интересу дружбу со мной терять. А бумагу спрячь. Походи. Подумай. Неволить не буду. А поглядеть погляжу. Интересно мне, как ты бумагой распорядишься! - Он лениво постукал пальцем по планшетке. - Только вот знай: от того поруба, что Севастьяныч допустил, отговориться - раз плюнуть. В крайности, в свой лес зачту, с весны у меня выписан. Так что учти, когда думать будешь.
Красношеин встал, сладко жмурясь, потянулся и вдруг воздел к небу свои тяжёлые руки.
- Эх, Лёха, замудрённый ты человек! Ты гляди, жизнь-то, вот она! Небо. Солнце. Земля. Все по земле, по этой вот самой, ходим. Все одного хотим: чтоб не зябко было, да сытно, да под охотку бабёночку сголубить. Вся она тут и мудрость недолга! Ну, подымайся. Айда к Красной Гриве! Там сегодня свиданьице сготовлено!
4
Алёшка видел, как среди стволов мелькает и приближается белое пятно кофты. Женщина легко и спокойно шла по тропке, на её согнутой руке покачивался кузовок. Она поглядывала вверх, на золотистые верхушки сосен, щурилась, улыбалась. Лесник предупреждающе поднял палец, спрятался за молодыми сосенками. Когда женщина поравнялась, он залихватски свистнул и встал.
- Здорово, Фенька!..
Белый платок упал на плечи. Алёшку ослепило полыхнувшим огнём волос. Женщина испуганно схватилась рукой за грудь.
- Ох, Леонид Иванович! - с тяжким вздохом сказала она, опуская от груди руку. - Разве так можно! Сердце зашлось!..
Красношеин хохотал.
- Лесник в лесу - молодкам покой! - крикнул он.
- Уж какой тут покой! - вздохнула женщина. Она была молода, чуть полновата в плечах. И чем-то непонятно влекла: Алёшка не сводил глаз с её рыжих волос и конопатин, рассыпанных по её лбу и щекам.
Женщина уже совладала с собой, повела обмякшими плечами, сбросила с руки на землю кузовок с дымчато краснеющей малиной. Одёрнула кофту спереди, с боков, перекинула руку к шее, но расстёгнутый ворот не застегнула, а неуловимым движением даже чуть раздвинула на груди. Алёшку она оглядывала насмешливым взглядом, поигрывая за щекой языком.
- Смену привёл, что ль? - вдруг спросила она с вызовом.
- А что, скажешь, плох парень? - Лесник подтолкнул Алёшку к Феньке. - Что смотришь? - сказал он. - Нового директора сынок…
- Ух ты! - сказала женщина и засмеялась. - Городские, говорят, слаще деревенских…
- Ну, ты не очень-то! - остудил её Красношеин. - Я ещё полномочий не сдал.
- Нет, Леонид Иванович! Сами вы свою волюшку узлом завязываете! Слышали мы о ваших ухаживаниях!.. - Фенька говорила, не тая обиды, и Алёшка видел, что леснику не в радость горькие её слова.
- Ладно, ладно, - сказал Красношеин. - Иди-ка, посиди с нами…
- Как же, только мне и сидеть… Солнце уж макушку греет! На полдни бежать надо!
Фенька подняла с земли кузовок, заглянула близко в Алёшкины глаза.
- Звать-то как? - спросила она.
- Алёшкой…
- Ласковое имя! - сказала Фенька. - Смелый, так заходи! Угощу. А может, и поцелую! - добавила она с вызовом и, вскинув голову, поглядела на лесника. Она сдвинула кузовок к локтю, пошла тропкой прочь.
- Фенька! - крикнул Красношеин.
Фенька остановилась, слегка повернула рыжую голову.
- Ты… это… не очень-то! - Лесник сердился.
Алёшка, замерев, ждал, что ответит Фенька. Фенька не ответила. Её белая кофточка среди солнечных, снизу подпаленных давним пожаром сосен то тускнела в густой, падающей на тропу тени, то ослепительно вспыхивала, когда Фенька выходила на солнце. Алёшка, не отрываясь, следил, как белая кофточка уплывала в лес.
Красношеин толкнул Алёшку плечом.
- Что, отца-мать забыл?.. Баба, скажу тебе, - во! Ушла, а в руках дрожь. Будто кур воровал. Севастьяныча сноха. Вдовая… Чёрт меня путает с Васёнкой!..
ЧУВСТВА
1
Уроки не шли Алёшке на ум. Открытая тетрадь и учебники лежали на столе, а мысли были далеко, где-то там, вокруг белой Фенькиной кофточки.
Берёзы перед окном, у ребристого заборчика, трогала осень, жёлтые листья падали в траву. А сосны за берёзами пылали в закатном солнце, вызывающе рыжели прямые, сильные стволы.
Алёшка смотрел на сосны, но видел один только рыжий, ослепляющий его свет. Казалось, там, в бору, само солнце и бор горит, и жарко от его огня.
Снова он повстречал Феньку. Бродил по лесным дорогам и тропам, пробитым из соседних деревень в Филино, в злой упрямой надежде стоял на Красной Гриве и дождался: среди стволов замелькала, как и в прошлый раз, кофта, потом появилась и сама Фенька, на это раз в белой кофте с горошками.
- Уж не меня ли ждёшь? - спросила Фенька.
Подошла, глядя рыжими жгучими глазами, её веснушчатое лицо так близко, что Алёшка спиной и руками прирос к сосне.
- Меня дожидался? Или другую на свиданку зазвал? - спрашивала Фенька певучим, чуть играющим голосом. Глаза её смеялись. - Я-то, дура, думала!..
Фенька вдруг вздохнула.
- Мне б молчать, а я всё туда же! Ладно, до лучших времён, кавалер! - Она сделала движение уйти, Алёшка испугался, что она уйдёт, и вскинул руки.
Он хотел удержать её, но Фенька как-то повернулась, что рука легла ей на грудь. Алёшка замер. Он ждал, что Фенька сейчас шлёпнет его и, разгневанная, уйдёт. Но Фенька чуть отстранилась, смотрела на него пристально каким-то странным, тревожным взглядом. Потом протянула руку, медленно провела по его щеке от подбородка к уху, и Алёшка почувствовал своей нежной кожей её жёсткую сильную ладонь. От руки пахло коровами и ещё чем-то незнакомым ему, и это её запах был для него как запах весенней земли. Алёшка почувствовал, что способен на дерзость. Он потянулся поцеловать Феньку, но Фенька пальцами сдавила ему губы, шутливо похлопала по щеке.
- Лё-ёшка-а! Не дури-и! - пропела она и, тихо смеясь, отошла, поправила волосы. - Приходи-ка лучше в гости. Придёшь?..
… Сосны пылали от закатного солнца, рыжий свет ослеплял Алёшку. Он сидел за столом, водил пером по бумаге, без мысли, без цели, не в силах заслонится от жаркого огня, - жар был внутри, он перекалял Алёшкино сердце. Читать учебник он не мог, но какой-то выход он должен найти! Лихорадочно перелистнув тетрадь со столбиками алгебраических примеров, Алёшка, торопясь, не справляясь с нахлынувшими чувствами, ёрзая на скрипучем стуле, вороша и спутывая на себе волосы, начал писать на последней странице исповедь про своё рыжее солнце.
Исповедь обнаружила Елена Васильевна. Алёшка почувствовал это вечером, за чаем. Мать была неспокойна, отец дважды с любопытством смотрел на него поверх газеты, назревал разговор. После третьей "баночки" чая отец сложил газету, бросил на край буфета. Некоторое время осматривал на своих руках ногти - он всегда так делал, когда затруднялся начать разговор, - и вдруг спросил:
- Сказку хочешь послушать? - он надел очки. - Ты, Ли, меня извини, - обратился он к Елене Васильевне, - но я скажу, что думаю… Словом, так. Где-то на земле, предположим, через нашу речку Чернушку, перекинут мост. Через этот мост ходит женщина, и встречаются с этой женщиной люди. Однажды женщину встретил старик. Глядит на красавицу, за спину держится, кряхтит: "Помогла бы, милая, через мосток перебраться!" Ну, женщина добрая, перевела старика. На другой день встретил женщину юнец, лет этак пятнадцати. Женщина ему улыбнулась. И юнец, конечно, вообразил, что перед ним - богиня!.. Пока юнец складывал оду, которой подобает говорить с небесами, его богиня того… ушла. Ничего поделаешь, и богини бывают нетерпеливы!.. Наконец ту красивую женщину встретил мужчина.
Елена Васильевна опустила глаза, нервными движениями пальцев разглаживала клеёнку.
- Ваня, сказала она, - я прошу тебя…
- Подожди, дай досказать!.. Встретил женщину настоящий Мужчина. Женщина шла ему навстречу, как богиня. Но мужчина знал, что если богиня идёт по земле, то она…
Елена Васильевна разволновалась.
- Чему ты учишь сына! - она сказала это с упрёком, в её глазах блеснули слёзы.
- Я не учу, я только констатирую возрастные факты, - сказал Иван Петрович. - У каждого возраста свои радости. Не признавать это - значит не признавать жизнь. Явись сейчас Мефистофель и скажи: "Директор Иван, на берегу вас ждёт Елена Прекрасная…" - думаешь, пойду? Не пойду, пропади она пропадом! А Алёшка понесётся. Ему сейчас кажется, что и смысл-то жизни в любви! И его не переубедишь. Надо, матушка, трезво смотреть на некоторые вещи. Мы слишком усложняем жизнь, во вред себе. Кстати говоря, и Алёшке.
Алёшка боялся взглянуть на отца. Он боялся, что, если отец увидит собачий восторг в его глазах, он одумается, осмотрит свои ногти и скажет: "Впрочем…"
В этот вечер все молча разошлись по комнатам. Утром, после завтрака, когда Иван Петрович ушёл, Елена Васильевна задержала Алёшку за столом.
- Алёшенька, - сказала она. - Ты не должен следовать тому, о чём говорил вчера папа. Характер у него, сам знаешь, не очень-то уравновешенный. Всё у него зависит от настроения. Сам думает по-другому, главное, живёт по-другому, и вдруг наговорит себе и всем назло! Знаю, - слава богу, изучила его, - сегодня он жалеет о том, что сказал вчера. Алёшенька! - Елена Васильевна старалась говорить так, чтобы её голос звучал мягко и убедительно. - Я очень хочу, чтобы ты понял самое главное: всему своё время. Подожди, не торопись, всё придёт само собой. Тогда и радость у тебя будет другая, настоящая, сильная. Сейчас, как это тебе сказать, ну, ты ещё не готов к такой жизни! Главное, духовно ты не созрел, не окреп. Из-за минутной радости, даже не радости, а сумасшествия, ты можешь огрубеть на всю жизнь. На всю жизнь, Алёшенька! Ты ещё не знаешь, как важно первое чувство!.. И ещё: прошу тебя, Алёша, не упрощай свою жизнь. Человеческие отношения сложны, горе, если когда-нибудь ты сведёшь их только к таким вещам, как еда, постель. Сейчас ты можешь и не понять, но ты запомни: чем сложнее, труднее, чище отношения между мужчиной и женщиной, тем выше в человеке человек. Я не хочу верить, что ты можешь быть грубым, что на тебя может налипнуть житейская грязь… - Елена Васильевна страдала, Алёшка слушал, томился её разговором и думал, что мама никак не хочет его понять!..
2
Робея, он поднялся на крыльцо, постучал в незапертую дверь. Большой дом лесника не отозвался на стук. Из будки, звякнув цепью, вылез пёс, не поднимая морды, посмотрел скучными глазами.
Алёшка постоял, сошёл с крыльца. Идущая мимо женщина, любопытствуя, приостановилась.
- Нету лесника, нету, - быстрым говорком сказала она. - Иди, милый, в ту вон избу, к Гужавиным.
Алёшка открыл калитку, вошёл в незнакомый двор, от плетня пугнув заквохтавших кур.
Должно быть, его увидели в окно, потому что в сенях тотчас хлопнула дверь и на открытое крыльцо выпрыгнула босоногая девчонка. Как пугнутый козлёнок, выпрыгнула и замерла на высоком крыльце так, что серенькое с короткими рукавчиками платье подолом захлестнуло коленки. От яркого солнца девчонка зажмурилась, на её разгорячённом лице, будто яблоки, блестели круглые щёки. Зажмурясь, она стояла миг и распахнула огромные глазищи.
Алёшка узнал девчонку. Это она, круглощёкая, тогда была у калитки, разглядывала и смущала его своим любопытством. Здесь остановились их подводы. Он запомнил её, глазастую. Запомнил, как весело она прыснула в ладонь, когда он снял, потом снова надел очки. А когда подводы тронулись, вдогонку ему показала язык.
- А где твои очки? - лукаво спросила девчонка. Она сошла с крыльца и встала перед Алёшкой бочком. От её растрёпанной по лбу чёлки пахло дымом, на загорелых руках сохла мыльная пена. Девчонка разглядывала Алёшку радостными, блестящими глазами. - Опять спрятал в карман?..
Алёшка засмеялся.
- А ты помнишь?!
- Я всё помню, - важно сказала девчонка, ладошками провела по своим бокам сверху вниз, гордо выпрямилась. - И всё знаю. Тебя зовут Алёшка, верно? А я - Зойка. Ты пришёл к леснику, к Красной Шее, верно?..
- Верно!
- Вот, видишь, говорила тебе, что всё знаю? Только его дома нет. У него, у бедного, дела…
Сказав: "у него, у бедного, дела…", Зойка сощурила свои глазищи и так выразительно покривила нижнюю губу, яркую и оттопыренную, будто кончик языка, что Алёшка понял: Зойка лесника не любит.
- А Витька у Петраковых. Тебе надо Витьку? - спросила Зойка и, тут же вскинув голову, настороженно вгляделась в Алёшкины глаза. - Постой, а зачем тебе Красная Шея?..
Алёшка как будто только сейчас вспомнил, зачем ему нужен лесник, смутился.
- Так зачем тебе лесник?! - пролепетала Зойка, бледнея. Проклюнувшимся девичьим чувством она угадала, что к леснику он шёл не за добром. - Он тебя куда-нибудь звал? - Зойка потерянно смотрела на Алёшку, вдруг рукой зажала рот, как будто не дала вырваться горьким и злым словам.
Алёшка хотел усмехнуться, сделать небрежное лицо, как это делала перед ним Фенька, но понял, что не может ни усмехнуться, ни уйти. Он почувствовал, что эта с надеждой выбежавшая ему навстречу, как будто настежь распахнутая девчонка с крендельком косичек на шее по какому-то высшему праву чистоты и открытости может так говорить с ним.
А Зойка, поникнув, ногой царапала землю. Вот сейчас уйдёт, - думала она. - И всё, всё. Уйдёт и не узнает, так и не узнает, как она считала дни вот до самого этого часа! Всего-то два разочка она видела Алёшку, а думала о нём не переставая. И насмешки терпела, а всё равно выспрашивала каждого, кто хоть самую малость знал о нём. И противного лесника выспрашивала!..
Зойка заметила, как нерешительно топчется перед ней Алёшка, и надежда пробилась в её отчаянные мысли. Она вскинула сверкнувшие глаза и как только могла быстро заговорила:
- Ты не ходи с Красной Шеей. Не ходи!.. Я тебе сама лес покажу. Я всё там знаю, всё, даже то, что Красной Шее в жисть не узнать!
Ты видел, как ночь на землю приходит?.. Нет? А я видела! Стояла вон там, у Нёмды, и смотрела. Я думала, ночь с неба спускается, а она, как туман, из-под земли выходит. Будто кто подымается, чёрный и бо-оль-шо-ой, как лес! Вылезает и крадётся. Сперва по лугу, свет на кустах гасит. Потом на деревьях. Когда на земле уж ничего не видать, начинает горбиться, пухнет и пухнет, - всё закрывает, до самого-самого неба!..
Только, знаешь, летом ночь слабая. Летом поверх ночи завсегда свет пробивается. А вот к осени только звёзды через ночное чудище светят. Проколют насквозь и светят… Правда!..
Раз стою я так, перед ночью. А что, думаю, раз ночь, так уж всё на земле черно? Неужто где-то на краешке, в лесочке, у горушки, хоть махонький светик да не остался?! И такая меня забота взяла узнать, что там, за ночью, что сбегла я к Нёмде, переплыла и пошла. Прямо через ночь пошла…
- Одна?!