- Зачем они мне?! Я о них не мечтала… Каждый день их вижу! Кого сама полюблю, за того и выйду! Своей, верной семьи хочется.
Он с уважением подумал сейчас: "Это ее "большое" право", - и ему стало приятно, что вот она опять сама его поцеловала. Представил себе надоедливых женихов, засмеялся, но решил скрыть радость.
Шли, ступая по глиняному твердому откосу. "Будто домой идем", - подумал Алексей и понял, что никуда не уйти ему от ее глаз, которые заботливо поглядывают на него. Понял и испугался: начинает забывать о городе, о сестренке, о музыке в зеленом парке, о красивых девичьих лицах в трамвае. Все заслонила Любава!
- Ну… я работать. Слышишь, топоры уже стучат.
- Иди, милый… Стучат.
Любава осталась у каменной ребристой ограды, возле которой, закрывая дорогу, разлеглось стадо гусей. Алексей пошел им наперерез. Гуси не шипели на него, не гоготали - пыльные, жирные, степенно сторонились, поднимаясь, посматривая на него, словно люди, все понимая.
6
Степь потемнела. Расплывшееся солнце собралось в круг, заблестело ослепительно-холодно. Небо поголубело. Полдень кончался. Зыбин пришел, когда плотники поднялись на работу, некоторые точили топоры и пилы на кругу, кантовали бревна, укладывали доски для распиловки. Будылин покрикивал:
- Поживей, ребята, поживей! Поторапливайся!
Алексей взял лучковую пилу для резки брусьев на рамы и двери, стамеску, долото, оглядел товарищей, направился к своему станку, где уже лежала гора опилок и колючих стружек. Он с какой-то гордостью отметил, что, когда рыли ямы, ставили столбы, обрабатывали бревна и выдалбливали пазы для крепления стен, - плотники работали нагнувшись, смотря в землю, а теперь, укладывая строительные фермы и собираясь крыть крышу тесом в два слоя, - зернохранилище почти готово, - все работают, посматривая в небо, гордо стоят на земле.
Только он, столяр, по-прежнему нагибается над рамами, откидывая рукавом стружки на землю, завидуя товарищам, у которых "земляные и небесные работы".
Слышится: "Раз-два, взяли!", а ему: "Останешься! Любишь меня? Будем жить!" Любава будто здесь, среди них, и тоже работает там, где слышно: "Раз-два, взяли!"
Будылин не любил разговоров во время работы, но теперь, когда осталась крыша и отделка, он уже не покрикивает: "Поживей, ребята!" - молчит.
- Последние дни робим, и опять путь-дорога…
- А куда торопиться - жара везде, будь она неладна!
- В соседнем совхозе, говорят, люди не жадные…
Будылин откликается:
- Это нашему брату сподручно.
- Семья моя из пяти человек. Каждого обуй, одень… Эва!
- А у кого их нет?! У Зыбина разве только.
- Ему легко: сбил рамы-двери - и айда по свету.
- А Любава?!
- А что ему Любава! Поцелует и дальше пойдет.
Будылин усмехается, прищуриваясь. Семья его хорошо знакома Алексею. Были когда-то соседями: Будылин из рабочих. Рано женился. Детей - восемь человек. Будылин дома устраивает семейные советы после каждого заработка и распределяет деньги так: "Это на Семена, это на Нюру, это…"
- Алексей что-то веселый сегодня! - кивнул всем Зимин.
Опять начали трунить над Зыбиным, от веселого настроения или оттого, что он всех моложе в артели. Пусть, хоть и тяжело ему. Они все не знают, что он любит! И хочется сказать им об этом, открыться, чтобы не насмехались над ним и Любавой.
- Братцы… - начал Алексей тихо, и ему сразу представились ее глаза, смотрящие сейчас в упор, с укором. Заволновался, заметив, как плотники подняли головы. - А ведь я, - проговорил он глухим голосом, - люблю! - И будто только сейчас при них почувствовал это "люблю" серьезно.
Наступила тишина: остановилась работа. Плотники молчаливо, как по уговору, подсели на бревна в круг, задымили махоркой. Только Лаптев, стоя на лесах, выжидательно свесился со стены, опершись грудью на обвязку: он во время отдыха не курил "отравы" и вздыхал по водке.
- Люблю… - повторил Алексей.
Зимин, поглаживая бородку, приблизился к нему и, ласково подмигивая всем, проворковал:
- А мы ведь, Алеша, знаем об этом.
Послышался смех. Будылин нахмурился, заложил руки за фартук.
- Люблю! М-м, эко счастье человеку привалило!
- С собой уведешь ее, али как?..
- Наверно… здесь останусь, - ответил Алексей, погрустнев, и шутливо выкрикнул: - Бейте меня, что хотите делайте, а только вот… не могу я!
Лаптев взмахнул рукой сверху:
- Хор-ррошо это, мать честная! Забавно! Ведь вот везде человеку, значит, можно жить, к примеру! В степи - пожалуйста, жена нашлась, дом поставил - и живи! В тайге или у Ледовитого океана где… с моржами в чукче какой…
- В чуме! - строго поправил Будылин.
- Вот я и говорю, в чу-ме! Только бы помочь сперва ему надо, по-товарищески, артельно, чтоб… миром. Так я говорю, эх ты, мать честная!
Хасан, слушая разговор, задумчиво хлопал в ладоши, как бы баюкая ребенка, пропел-ответил:
- Прабылна, прабылна… Нищава ни прабылна!
Будылин завозился, крякнул:
- Тише! Я скажу. - Помедлил. - Блажь все это! Дурь! Ветер!
Махорочный дым обволакивал лица. Плотники затягивались глубже. Будылин зря не скажет. Повернулись к Алексею, слушая бригадира, - казалось, это они сами говорят Зыбину.
- Ты человек молодой еще… Несерьезная она, а ты тем паче. Не получится у вас жизни… этой! - Будылин потряс ладонью, как бы взвешивая чего-то. - А еще вот что скажу. Артель подводишь! Ты останешься здесь, а мы как бы уже не артель… Одним мастером меньше. Столяр ты хороший. Рамы и двери - твоя забота. Кто их без тебя делать будет? Нет замены. А скоро в соседний совхоз идти… там и заработок выше. Любовь-то она любовь, а все же это дело такое… артельно решать надо. Правильно я говорю, мужики, фактически? Кто-то растянул со вздохом:
- Эт-то правильно… Так если!
- Да… - протянул сверху Лаптев, соглашаясь с речью Будылина. - Она ведь, Любава, не женщина, а прям черт знает что такое!
Алексей ковырнул ногой стружки. Зимин толкнул его в бок.
- Ну что молчишь, Лексей.
- А ну вас! - с горькой обидой выпалил Зыбин. - Душу раскрыл. Думал, легче станет! - Зашептал: - Заколдовала она меня… Горит душа, как степь.
Будылин понял тревогу парня:
- За версту ее к себе не подпускай! Тебе только дай губы - присосешься, не оторвешь. Об артели забудешь…
Зимин выбил пепел из своей трубочки.
- За версту… Это тоже несправедливо, Михей Васильевич. Надо же человеку когда-нибудь жизнь начинать. Надо! Случай есть! Баба по нраву - что скажешь?
- Я говорил уже - ветер это! Беда для него. Сгорит он в ее душе! Ишь закружилось в голове…
- Я артель не подведу, - вдруг устало произнес Алексей и отвернулся.
Будылин положил ему руку на плечо.
- Правильно мыслишь, сынок. Вместе собирались-нанимались. Маршрут есть, чертежи… Против общества нельзя бодаться. Иди скажи: мол, уезжаю. Побаловалась и хватит. - Встал и, чтоб скрыть неловкость за грубость, проговорил: - Давай, ребята, поживей… время идет. Скоро Мостовой нагрянет с расчетом… ребятишкам на молочишко.
Алексей подумал о том, что артель - сила и что много в их словах было трезвой правды.
7
Мостовой действительно "нагрянул". Директор совхоза, никем не замеченный, появился неожиданно - вышел из зернохранилища, отряхиваясь, тяжело ступая сапогами по щепкам. Располневший, в зеленом френче с двумя "вечными" ручками в боковом кармане, он встал перед артелью, кудрявый, с рябым веселым лицом, на котором голубели спокойные хитрые глаза.
- Привет, милые работнички!
- Добрый день, товарищ директор!
Полуобнимая каждого, он вытирал круглый лоб красным платком, смеясь говорил, будто отчитывался:
- Не день, а пекло! Катил по хуторам - отсиживаются в холодке работнички! Это я о своих. - Указал рукой на постройку. - Храмина-то?! Изюминка! Закуривай всей компанией, - раскрыл пачку "Казбека" - черный всадник дрогнул и, скакнув, скрылся за рукавом Мостового.
Плотники поддержали "компанию", покашливая, закурили папиросы, присаживаясь около Мостового на бревна.
- Ну как, не жалуетесь? Хорошо кормят? Спите где?! Ага, значит, неплохо!
Алексей ждал чего-то, зная, что Мостовой осмотрит работу, выяснит срок ухода артели, выдаст расчет. Тогда можно будет послать деньги Леночке в город, и, может быть, станет яснее: оставаться здесь с Любавой или идти дальше. Его начала уже раздражать мысль о том, что вот пришла любовь, а он растерялся, потому что любовь тоже как работа, как задача - серьезна и ответственна, и человек должен быть решительным, и нужно круто менять свою жизнь. А менять свою жизнь ему не хотелось.
- Так вот, милые, новость какая… - объявил Мостовой и встал.
"Милые" тоже встали. Мостовой начал издалека:
- Плата, как уговаривались. Продукты по назначенной стоимости. Вот записка кладовщику - сметану с маслозавода привезли, так я выписал вам…
Лаптев, поглаживая щеку, предложил:
- На жару надбавить бы надо.
Все засмеялись.
- А новость такая.. - Мостовой оглядел всех, выждал паузу. - Решено школу-пятистенник ставить да дома работникам… Лес везут. Дело срочное, хорошее. Мастера нужны. Может, кто из вас совсем останется… Жить здесь. А может, всей артелью, а? Что, никому степь не приглянулась? Ага, нет, значит…
Все промолчали.
- Нужны нам плотники, ой как нужны!
Будылин мял в пальцах раскуренный "Казбек", отвечал за всех:
- Это дело дельное… Обмозговать надо, как и что. Работы ведь везде много, и всюду мастера нужны, ко времени, фактически.
Мостовой улыбнулся:
- Вот, вот! За нами дело не станет. А знаете что? Перевозите семьи сюда. Каждому дом поставим. Вам ведь все равно: что шагать-работать, что на одном месте?!
Будылин взглянул на Алексея. Тот молчал, Зимин ответил:
- Мороки много с переездом-то.
Алексей встал и сел чуть в стороне, слушая разговор о том, что "мороки много", что трудно с насиженных мест трогаться, да и детишки по школам… кто-где учится… Срывать с учебы нелегко… Оно ведь одним махом трудно… Подумать надо…
- Ну, подумайте промеж себя, - сказал нахмурившись Мостовой и, уходя, добавил: - А насчет сметаны… я распорядился.
Плотники повеселели: зернохранилище Мостовому понравилось, расчет выписан, значит на днях можно двигаться дальше. Начались приготовления к уходу, к дороге. В ларьке и магазине покупали промтовары, то, чего не было в городе, обсуждали предложение Мостового - остаться, гордились тем, что они мастера и нужны.
- Рабочему человеку везде воля…
- Лаптеву бы здесь - простор: вина в магазине залейся.
- Надо выпить по случаю…
- Зыбин мается… Вот кому остаться. Здесь ему уж и жена нашлась!
Вечером выпивали. Лаптев пел: "Вниз по матушке по Волге…", "Ой, да по степи раздольной колокольчики…"
Даже непьющий Будылин пригубил стаканчик. Алексей отказался. Плотники шутили над ним:
- Любавы неделю не видно. Платье новое шьет.
- Укатила твоя фефела за почтой, по дороге молодцы перехватили!
Подобрели от вина, от гордости за свои золотые руки и "храмину-изюминку". Разговор вертелся вокруг степи, работы, Мостового. Хвалили друг друга и останавливались на Алексее и Любаве, с похвальбой и гордостью чувствовали себя посвященными в "их любовь", приходили к выводу, что Зыбин все-таки должен "не проворонить свою жар-птицу и забрать ее с собой, показать свой характер".
- Будылину что: у него жена - гром! Взяла его в руки…
- Ему деньгу зашибать…
- А что, правильно! О детях радеет…
Бригадир, посматривая на подвыпившую артель, усмехался невозмутимо:
- Чеши́те языки, чеши́те, - однако мрачнел, догадавшись, что они жалеют Зыбина и что сам он вчера в разговоре с Алексеем дал лишку.
- Любава - женщина первостатейная! Я во сне ее увидел - испугался. Белье на пруду стирала. И так-то гордо мимо прошла, аж родинка на щеке вздрогнула, - восхищенно произнес Лаптев.
- Скушно без Любавы-то… - грустно проговорил Зимин, морщинки у глаз затрепетали.
- Уж не тебе ли, старик?!
- А што, и мне! - Зимин медленно разгладил бородку, вспоминая Любаву. - Бывало, как лебедь прилетит, и пожалуйста!
Будылин спросил Алексея так, чтоб никто не слышал:
- Что нет ее?! Или отставку дала?
Алексею льстила хоть и насмешливая, а все-таки тревога товарищей, что нет Любавы. Ответил громко:
- Сам не иду! Ветер это! Блажь!
Будылин крякнул и отвернулся.
В теплом пруду кувыркались утки, мычала корова, откуда-то доносился старушечий кудахтающий выкрик:
- Митька, шишига! Куда лезешь - глу́бко там, глу́бко! Смотри - нырнешь!
К Зыбину вдруг подошел Хасан и, поглаживая лысину, мигнул в сторону. К плотникам бежала Любава. Зимин заметил, обрадованно вздрогнул.
- Алексей! Глянь - твоя!..
- Леша, Лешенька-а-а! - кричала Любава на бегу, придерживая рукой косы. Остановилась, перевела дух. В руке зажат короткий кнут. Через жакет сумка с почтой. - Иди сюда!
В глазах испуг. Губы мучительно сжаты. Лицо острое и бледное.
Плотники отвернулись, застучали топорами. За оврагом в степи топтался почтовый белый конь, шаря головой в ковылях.
- Слышала, Мостовой был! Уходите, да?! - приглушенно, торопясь, с обидой спросила Любава у Алексея.
- Ну был. Да, - нехотя ответил Алексей и сам не понял, к чему относится "да" - к "уходите" или к тому, что "Мостовой был".
- Ой, да какой ты! - печально вздохнула Любава, опустив плечи. Она как-то сразу стала меньше. Алексей думал: сейчас упадет на колени, протянул руки и почувствовал ее горячую ладонь на щеке - погладила. Задышала часто - грудь дрогнула, замерла, затряслась в плаче. - Родимый ты мой, что же это у нас? Как же… Я ведь о тебе, как о муже думала. Ждала тебя - придешь… Сердилась, а сама люблю.
Любаве стало стыдно, щеки ее зарумянились, и она чуть опустила голову.
Зыбин молчал, чувствуя, как становится тепло-тепло на душе, и хочется плакать как мальчишке…
- Как же так: пришли вы - ушли, а мне… маяться! Одна-то я как же… Ты прости меня, дуру.
- Ну, ну, успокойся! - Алексей обнял ее за шею, притянул к себе, и она вдруг разрыдалась, водя головой по его груди. Кто-то сказал:
- Тише ты стучи!
Алексей не мог определить кто - Хасан, Лаптев или Будылин, все замелькало у него перед глазами: степь, небо, фигуры плотников; жалость хлынула к сердцу, будто это не Любава плачет, а сестренка Леночка…
- Милая, - прошептал он и почувствовал: какое это хорошее слово. Любава стала исступленно целовать его в губы, выкрикивая "не отпущу", "люблю", "мой".
Алексей грустно смеялся, успокаивая:
- Так что же ты плачешь, Люба? Ну, Люба!
Любава смолкла, уткнулась лицом ему в грудь, закрыв свои щеки руками.
Плотники остановили работу, собрались в ряд, не стыдясь, смотрели на них. Каждому хотелось успокоить обоих. Шептали:
- Вот это да! Муж и жена встретились.
- Смотрите, счастье родилось! По-ни-май-те это!
- Поберечь бы их… надо. Хасан кивнул:
- Пра́былна… - Крикнул: - Прабылна! - и не допел свое неизменное "нищава ни прабылна".
- Эх! Мне такая лет тридцать назад встрелась бы… - вздохнул Зимин.
Лаптев остановил его рукой:
- А целует Алексей медленно…
- Дак ведь оно как когда.
- Счастливые!
Будылин порывался что-то сказать, теребил рукой лямки фартука. Бровь с сединками над левым глазом нервно подрагивала. Понял, что ни он, ни артель не имеют права помешать людям, когда у них "родилось счастье".
Кто-то неосторожно чихнул. Любава отпрянула от Алексея, оглянулась и покраснела, заметив, что плотники смотрят на нее и осторожно улыбаются. Шепнула:
- Леш! Приходи в степь… - Наклонилась к самому уху, обдала горячим дыханием. - Скажу что-то! Придешь?
- Где встретимся?
- А у почты.
Вытерла ладонью лицо и, румяная, смущенно смеясь, обратилась к плотникам:
- А я вам газетки принесла. Вот - про Бразилию почитайте. Интересно!
- М-м! Бразилия! - вздохнул Лаптев, завистливо оглядывая счастливую пару.
- Я провожу тебя.
Алексей кивнул всем, взял ее под руку.
Любава радостно подняла голову.
Когда Зыбин и Любава ушли, все долго молчали, вздыхая: "Да", "Вот как!", "Здорово!" Первым заговорил Лаптев:
- Правильно Зыбин делает. Любить - так до конца!
- Любовь до венца, а разум до конца, - поправил Зимин.
Будылин сказал устало:
- Пусть… Хорошо… А ведь мы теперь… - обратился он к артели, ставя ногу на бревно, - должны, ребята, помочь Зыбину, что ли!..
- Это-то правильно. Чтобы праздник был у них… всегда.
По степи глухо и тяжело затопали копыта. Все увидели: по ковылям, на белом, лоснящемся от солнца, будто выкупанном, коне промчалась Любава. Алексей стоит у оврага и смотрит ей вслед.
Будылин поднял руку:
- Первое - не зубоскалить!
- Хорошо бы… дом им артелью… чтоб.
- Вроде общественной нагрузки!
- Второе! - перебил Лаптева Будылин и помедлил, задумчиво растягивая: - До-ом, - прикусил усы, покачал головой, - задержка получится.
- Зато отдохнем.
- А лесу где взять?
- Из самана сложим, - вставил Зимин.
Будылин тряхнул головой:
- Правильно! Ладно! Поставим! С Мостовым лично сам поговорю. Совхоз поможет…
Хасан смотрел на небо и, когда встречался с кем взглядом, улыбался.
- А как с заменой? Алексей у нас лучший столяр.
- Сам заменю!
Плотники молча кивнули бригадиру. Лица у всех серьезные.
- Айда храмину доделывать - крышу крыть! - Взялись за топоры и долго говорили о том, как помочь Зыбину с Любавой, решили: два часа работать сверхурочно.
8
Вечерами над степью - сиреневое полыхание воздуха. В деревне тихо. Над крышами вьются прямые дымки. У совхозной конторы молчат трехтонки, груженные железными бочками с солидолом. От деревни из улиц разлетаются по степи белые ленты наезженных высохших дорог.
В степи пыли нет. Дождевая вода давно высохла в обочинах: края дорог потрескались шахматными квадратами. Над ковылями качалась синяя тишина - прохлада, в которой слышались усталые посвисты сусликов, ошалелое пение невидимого запоздалого жаворонка да надсадное тарахтение далекого грузовичка.
Любава, откинув гордую голову, улыбаясь, вздыхала. Алексей, перебросив через руку фартук, шагал рядом, глядел вокруг.
- Посмотри, облачко… - по-детски радостно произнесла она, указывая на мерцающие синие дали. - Это грузовик плывет.
Он с какой-то светлой грустью подумал о том, что без Любавы степь была бы не такой красочной. "Иди - скажи: мол, уезжаю", - вспомнил Зыбин совет Будылина и почувствовал себя хозяином этой женщины, которую любит. "Уезжаю… Хм! Легко сказать!" Кивнул в сторону:
- А ты взгляни!
Вдали за черно-синими пашнями у совхоза - элеватор. Освещенный потухающим закатом, он высился над степью, как древний темный замок, грустно глядя на землю всеми желтыми окнами.
- Громада, а пустая! - усмехнулся Алексей. Любава посмотрела на него удивленно и вдруг недовольно заговорила, как бы сама с собой.