- Нет, Сергей Павлович, тут тебя и сопромат не спасет. Ей нужен женишок с более емкими мозговыми параметрами, чем у тебя или у меня. Скажем, тот же Карзанов. Поверь мне, будет он большим начальником. Ум целеустремленный, жесткий. Хватка железная. Не то что у нас с тобой.
- Сравнил! Карзанов в самом деле большая умница. Он теорию в совершенстве постиг. А мы практики, от молота. Скромность! Хотя ведь это тоже неплохо, а?
- Кому нужна она, твоя скромность? Вот когда ты вроде бы стал выплывать на поверхность со своим рационализаторским предложением, я, например, обрадовался: пойдет, думаю, вверх и меня за собой потянет! А ты, как двухсоттонный слиток: ни корреспонденты, ни радио, ни телевидение с места тебя не сдвинули - намертво полег на своем молоте.
- А что я, по-твоему, должен был делать?
- Как что? Уцепиться мертвой хваткой, выйти в руководители крупного масштаба, придать себе общественный вес...
- Чудак человек! Вес весу рознь. Гири на ногах - тоже вес... Какой же из меня руководитель крупного масштаба? Для этого нужно организаторскую жилку иметь. А я тут пас.
Ты хорошо знал Скатерщикова еще с той поры, когда вместе служили в армии: в нем всегда жила странная зависть к удачливым. Вроде бы и неглупый парень, а все грезил единым волевым усилием выйти в знаменитости - на ковровую дорожку жизни. Стоило ли придавать значение его болтовне: мало ли о чем говорят старые друзья между собой? Ты не навязывался в воспитатели к Скатерщикову. Но так получилось с самого начала, что тебе каждый раз приходилось подправлять его: в армии ты командир отделения, а Скатерщиков - рядовой, и то был солдат не из лучших, немало пришлось положить сил, прежде чем он, как и другие юноши, стал настоящим защитником Родины. Потом ты привел его на свой завод и для начала обучил ручной ковке. То было веселое время. Молоточком-ручником ты указывал место на металле, а Скатерщиков обрушивал сюда удар десятикилограммовой кувалды. Тут была своя наука: локтевой удар - значит, легкий, плечевой - средний, размашистый - сильный. Скатерщиков любил размашистый. Затем ты стал обучать его свободной горячей ковке на арочном молоте, фасонной ковке. И довел дело до конца: изготовив из слитка весом в тридцать восемь килограммов традиционную вилку по технологии знаменитого кузнеца Рябова, стажер с отличием прошел квалификационные испытания.
С тех пор много воды утекло, вам обоим уже по двадцать шесть, и оба холостяки, оба в институте на вечернем, оба на одном молоте. Вроде бы все хорошо. Но почему тебя не покидает ощущение, что твой приятель в любой день может выкинуть какой-нибудь номер - и все твои усилия в один миг пойдут насмарку? Тлеет что-то беспокойное в его глазах...
В тот раз ты строго сказал Скатерщикову:
- Вот что, Петр, язык твой - враг твой. Ненароком не оскорби девушку: прежде чем извлечь очередную остроту из твоего нехитрого набора, крепко подумай. Кире поручено выявить "узкие" места в нашем цехе. Мы обязаны помочь ей в этом и относиться к ней уважительно.
- Тебе краснеть за меня не придется, - заверил Скатерщиков. - И, наконец, я не самое "узкое" место в нашем цехе. Предлагать руку и сердце, во всяком случае, никому не собираюсь. А вот идею совмещенного управления молотом и манипулятором предложить могу - это ведь, кажется, по ее части. Если поддержишь своим авторитетом, сразу в рационализаторы выбьюсь, одним махом!
- Ладно, поддержу. Выбивайся. Идея добрая. Только не думаю, что Сухарев обрадуется, когда узнает, что ты собираешься ссадить его с манипулятора.
- Во имя прогресса готов пожертвовать дружбой с Сухаревым. Кроме того, за последнее время он что-то часто стал закладывать - тут его и наказать не грех.
- У него мать умерла.
- Знаю. Но пора уж кончать поминки. У него с похмелья головка болит, а мне за это на манипуляторе отдуваться приходится - все кишки вытрясло.
- Он очень мать любил. Тяжело ему. А в общем-то верно: надо его подтянуть.
- Вот и я о том же: дружба дружбой, а служба службой...
Скатерщиков хоть и говорил о дружбе с Сухаревым, но на самом деле терпеть его не мог. Всякий раз приходилось их мирить. И в бригаде уже подметили, что нервный, вспыльчивый Сухарев выпивал обычно после ссоры с Петром. Заносчивый Скатерщиков, получив самый высокий разряд, стал просто невыносим. По его мнению, все остальные работали недостаточно умело и ретиво. А так как свободная ковка осуществлялась главным образом машинистом молота и машинистом манипулятора и работа одного из них все время зависит от работы другого, то Петр шпынял Сухарева за малейший промах.
Начальник цеха Самарин не раз говорил Алтунину:
- В твоей бригаде нездоровый психологический климат. Знаешь, о чем речь?
- Догадываюсь. Вот еще выяснить бы, кто из моей бригады дает вам каждый раз сводку погоды?
- Ее обязан давать ты, как бригадир. А ты иногда покрываешь разгильдяев.
- Климат здоровый, Юрий Михайлович. А если Скатерщиков и Сухарев иногда схватываются, так это больше для разрядки. Даже муж с женой не всегда в мире живут.
Самарин узил глазки.
- А тебе откуда это известно про мужа и жену, - ты же холостяк? Кстати, в двадцать шесть лет положено обзаводиться семьей. Или опять сопромат заел?.. Пора, пора жениться, Сергей Павлович.
- А я, Юрий Михайлович, решил посвятить жизнь целиком кузнечно-штамповочному производству.
Этот Самарин почему-то любил въедливо влезать в твои личные дела...
На другой день ты встретился с Кирой после работы у проходной. Совершенно случайно. Увидев тебя, Кира замедлила шаг, как бы приглашая присоединиться. Вы пошли рядом. Не на автобусную остановку, а по дороге в город. Завод находился на окраине, идти пришлось через сосновую рощицу. О чем говорили тогда? О чем угодно, только не о заводских делах. Вы словно бы приглядывались друг к другу, стараясь незаметно выявить то, что называется второй натурой, скрытым миром человека. Он есть в каждом, этот скрытый мир.
Ты почему-то изо всех сил старался заинтересовать Киру своей особой, чего с тобой раньше, когда имел дело с другими девчатами, не случалось. С нею же говорил обо всем: и о Бредбери, и о Клиффорде Саймаке, и, конечно, о гамма-дефектоскопии, вкус к которой привил тебе инженер Карзанов.
- Я признаю фантастику памфлетного характера, - сказала она. - Тот же Бредбери или Саймак не только фантасты, но и памфлетисты. Фантастические образы им нужны для выражения вполне реальных идей.
Ты с этим не согласился, и вы заспорили. Ты-то воспринимал фантастику как высшую логическую игру ума, как попытку прорвать завесу времени.
Потом, забыв обо всем, охваченные мерцающим светом, вы носились по рощице, со смехом швыряли друг в друга растопыренные шишки, и между вами, как показалось тебе, установилась полная душевная открытость. Кира смотрела на тебя шалыми от озорства серыми глазами, и щеки ее горели. Ты предложил ей поход на байдарке по таежной реке, но она увела разговор в сторону.
- А правда, что вас называют термосом с широким горлом? - спросила она.
- Называют, - подтвердил ты. - Жалкие завистники. Нагревальщик Рожков с меня скульптуру слепил, хочет возле камерной печи выставить, а мастер Клёников уперся - и ни в какую: я, говорит, этого нудизма в своем цехе не потерплю. Почему нудизма?
Она хохотала. И ты был счастлив…
Откуда взялось тогда оно, это ощущение счастья и полноты жизни? Ведь совсем недавно Кира представлялась тебе лишь невестой другого и ты относился к ней спокойно и равнодушно. Как быстро ты переменился, Алтунин!
Потом ты уже умышленно поджидал ее у проходной, и опять вы ходили, бегали по тайге, швыряли сосновые шишки, пугали сорок. Перед глазами у тебя мелькали ее сапожки, ее колени, ее подвижное тело, в котором угадывалась какая-то особая упругость. Ты, ослепленный, разгоряченный, метался за ней от дерева к дереву, а Киру смешил твой вид - широкие, мускулистые плечи, согнутая по-бычьи короткая шея, всклокоченные волосы, застилающие глаза. И Кира потешалась над тобой, вовсе не боясь обидеть.
Взявшись за руки, вы направились к набережной. Плавно струилась река. Здесь был уютный уголок с большим сквером у памятника известному партизану. В сквере росли свежие, крепкие гладиолусы, на скамейках сидели девушки в брючках, сидели, как редиски, рядком, красные, разомлевшие от солнца, с дремотными, улыбающимися глазами. Грузовые пароходы тянули пузатые, ленивые баржи. Ветер приносил с противоположного берега смолистые запахи тайги и приглушенную музыку.
Вдали над бесчисленными заводскими крышами медлительно поднимались белые прямые столбы дыма, высокие трубы тоже были белые, почти нереальные в потоках света.
Вы стояли у самой воды, и небо над головой было невероятное: кобальтово-синее с белоснежными букетами облаков. Она улыбалась, влюбленная в эту светлую ширь. Ты посадил на ладонь божью коровку, зажал в кулаке: сиди смирно!
- Скатерщиков говорил, что у вас есть кинокамера. Что же вы снимаете? - спросила Кира.
- Природу, людей. С увеличителем даже козявок всяких снимаю.
- Значит, я смогу увидеть себя на экране?
Ты обрадовался, заспешил:
- Да хоть сейчас сбегаю за кинокамерой! А если никуда не торопитесь, пойдем вместе, посмотрите, как я живу.
- Осмотр вашего жилища отложим до другого раза. Подожду у подъезда...
Вы бегали с кинокамерой в зелено-бурой чаще. Кира, окутанная серебристым блеском сосен, позировала у "выдающихся" деревьев, придавая своему лицу мечтательное выражение. То были веселые брызги жизни, их всегда бывает жаль потом, при воспоминании. Их жаль сейчас... жаль до спазм в горле...
И еще вы встречались много раз вот у этой лиственницы. И только недавно заговорили о деле.
- Скатерщиков внес рационализаторское предложение, - сказала она.
- А, знаю: совмещенное управление молотом и манипулятором.
- И как ты к этому относишься?
- Голосую "за" обеими руками. Правда, здесь есть маленькое "но".
- Ты хочешь сказать, что идея уже реализована в молотовых отделениях металлургических заводов Челябинска и Златоуста?
- Угадала. Факт общеизвестный. Я даже знаю, как это делается: агрегаты управляются на расстоянии с одного выносного пульта. Правой рукой и правой ногой оператор управляет ковочным молотом, а левой рукой - ковочным манипулятором.
- Но Скатерщиков дал другую схему.
- Другую?
- Да. Он предлагает перейти на программное управление агрегатом "молот - манипулятор".
- Этого еще не хватало! Каким же образом Петенька намерен задавать программу свободной ковки?
- Его схема несложная, она напоминает в общем-то обычный телефонный коммутатор. Просто и оригинально. Стоит набрать цифровой код...
- Вспомнил: Петр до армии работал на телефонном заводе, вот откуда у него коммутаторы. И ты обещала поддержку?
- Разумеется. Это моя обязанность.
- Да вы оба рехнулись!
- Почему?
- Ты догадываешься, что все это значит? Это же автоматизация свободной ковки!
- Ну и что же?
- А то, что свободную ковку автоматизировать невозможно. Все равно что заставить счетную машину сочинять стихи.
- Но ведь она сочиняет стихи?
- Сочиняет. Но какие? Под модерн - ни черта не разберешь, здравого смысла нет. Строчки с кривой логикой. А свободную ковку под модерн нельзя, вал кривой получится.
- Может быть, ты все-таки преувеличиваешь? Это, мне кажется, все же легче, чем, скажем, попасть космическим снарядом в Марс или Венеру.
- Буду рад Петиным успехам. И все-таки остаюсь при своем.
Но самому-то себе можно было признаться: затея Скатерщикова не так уж восхитила тебя. Поднимет Петя шум, заставит компетентных людей заниматься своей идеей программного управления, а потом плюхнется в лужу - позора не оберешься. Да, ты искренне устрашился за своего приятеля, так как привык оберегать его репутацию. И вдобавок тебя неприятно поразило то обстоятельство, что Скатерщиков не счел нужным поделиться с тобой идеей коммутаторного программоносителя, а сразу обратился в бюро автоматизации и механизации, вовлек в эту историю Киру. Тут проглядывало уже некое коварство, нарушение законов дружбы.
...Алтунин поднял голову - показалось, будто у автобусной остановки мелькнула дубленка Киры. Он хорошо знал эту дубленку с белой оторочкой. Нет, это не Кира. Это вальцовщица Нюся Бобкова. Она заметила Алтунина, помахала варежкой: подожди, мол, не уходи. А он и не собирался уходить. Стоял и наблюдал, как Нюся бежит по утоптанной тропинке. Нюся Бобкова вот уже почти год упорно добивалась расположения Алтунина, но он равнодушен ко всем ее заигрываниям. Однако молва давно соединила их, и среди парней считалось, что Нюся - девушка Алтунина, ухаживать за ней не следует. Нелепейшая ситуация. Даже Петя Скатерщиков иногда говорил:
- А твоя-то красотка благодарность в приказе получила. На курсы поступает. Симпатичная девчонка, ничего не скажешь.
У Нюси Бобковой была какая-то странная, словно бы обнаженная улыбка больших, вишнево-красных губ. Ее удлиненные, блестящие карие глаза всегда светились лаской. На округлых, высоких скулах неизменно горел румянец. Все находили ее красивой, и только Алтунин насмехался над ней, называя Дульсинеей Тобосской. Она не сердилась, наверное, считая, что "мужик" имеет право на грубоватую шутку.
Остановившись возле Алтунина, Нюся внимательно вгляделась в его хмурое лицо и спросила:
- Скажи, Сережа, почему ты не хочешь со мной дружить?
Алтунин, как всегда, отшутился:
- Дружить я готов. Но у меня нет свободного времени.
- Для Киры Самариной время находишь.
- Чудачка, не могу же я дружить сразу с двумя - тогда и ковать некогда будет. А план-то выполнять надо!
Она строго поджала губы.
- Не любит она тебя. И никогда не полюбит, попомни мое слово. У нее другой - Карзанов. Вчера их в театре вместе видели. Да и тебе не к лицу отбивать девушку у товарища. Он же тебе никакого зла не сделал, его все уважают. А ты ему дорогу переходишь. Так нечестно. А я совсем свободная. Думаешь, другие за мной не шьют? Да только не нужны они мне...
Алтунин слушал и не слушал: продолжал напряженно следить за автобусной остановкой. И когда наконец появилась заветная дубленка, он, легонько отстранив Нюсю Бобкову, устремился вниз по тропе навстречу Кире.
И изумился, увидев ее исхудавшее лицо с горьким изломом бровей. Губы у нее были будто неживые, глаза потухшие. Уж не заболела ли?
- Что-нибудь случилось, Кира?
Она бросила на него недоумевающий взгляд.
- С чего ты взял?
- Сильно изменилась.
- Ну и что же?
Непривычная отчужденность.
- Может быть, я тебя чем обидел? Почему ты избегаешь меня?
По ее губам скользнула нервная улыбка.
- Ты не обижайся, Сережа... Но нам лучше не встречаться. - И в голосе была непонятная печаль.
- Почему?
- Так лучше.
- Боишься сплетен?
- Нет. Я ничего не боюсь. Но мы не должны встречаться. Так будет лучше и для тебя, и для меня…
"Почему лучше?!" - хотелось крикнуть Алтунину. Но он и сам знал, почему: она любит другого, и Нюся Бобкова права. Под товарищеские отношения не замаскируешь то, что так и рвется наружу. Она стала для тебя, Алтунин, близкой, а ты для нее - нет, вот в чем вся беда. Вообразил, что вы как бы нашли друг друга, и жестоко ошибся. Это ты ее "нашел", а она тебя и не "находила" вовсе...
Неожиданно, будто стряхнув с себя оцепенение, Кира вскинула голову и сказала окрепшим голосом, в котором было тяжелое спокойствие:
- Я прошу тебя быть благоразумным. Хотела написать тебе письмо и в нем объяснить все, но удержалась. Зачем?.. Ты и так скоро все узнаешь. Я не могла даже предполагать, что так получится. Прости меня, если в этом моя вина. Мне всегда казалось, что мы с тобой только добрые товарищи...
Когда она скрылась в проходной, Алтунин опять подошел к лиственнице, привалился к стволу, чтобы хоть немножко прийти в себя, успокоиться. До начала смены время оставалось, да он и не думал сейчас о работе. Глубокое безразличие ко всему овладело им. С чего это он взял, будто что-то их соединяет? С ее стороны не было, оказывается, никакого чувства. Один холод и равнодушие. Ей и теперь неважно, будет ли он страдать, станет ли домогаться новых встреч с ней или же задумает сбежать с завода куда глаза глядят...
А чего же ты ждал, Алтунин?
2
Он плелся по бесконечному пролету цеха, низко склонив голову, ничего не видя перед собой.
- Сергей Павлович, тебя начальник цеха вызывает срочно. Он у большого пресса. - Это окликнул мастер кузнечного цеха Клёников.
Алтунин опомнился. Нельзя так распускаться... Направился в прессовое отделение.
Гидравлический пресс-гигант, предназначенный для ковки уникальных слитков, занимал отдельный пролет. Появился он в цехе совсем недавно. Алтунин видел, как его монтировали, как чуть ли не на пятнадцатиметровой глубине устанавливали массивные подколонные плиты. Фундамент, какого нет ни у одного здания. Много было неприятностей с грунтовыми водами: пришлось пустить специальные дренажные насосы. Монтаж велся день и ночь, без выходных. Выросли толстые пустотелые колонны, на них закрепили верхнюю поперечину. Потом мостовыми кранами подняли рабочие цилиндры и завели их в расточки верхней поперечины.
Алтунин в течение многих месяцев, всякий раз перед заступлением на смену у своего арочного молота хоть на несколько минут забегал сюда. И однажды утром увидел гидропресс во всей его суровой красоте: стальная голубовато-зеленая махина достигла высоты многоэтажного дома! Приходилось задирать голову, чтобы разглядеть, что там происходит на верхней площадке. Туда один за другим по узкому металлическому трапу поднимались люди.
С непонятным трепетом смотрел Алтунин на массивные стальные колонны, в глубину и мрак рабочего пространства пресса - подвижная плита была поднята. Кира, оказавшаяся рядом, будто угадав его смятение, сказала:
- У человека, управляющего этакой громадиной, мировосприятие должно, наверное, отличаться от нашего.
И Алтунин молча согласился с ней. На завод началось нашествие гигантских механизмов: уникальные карусельные станки для обработки деталей диаметром до двадцати метров; зубофрезерные станки, весящие более тысячи тонн, на которых изготовляются зубчатые колеса диаметром в пятиэтажный дом; продольно-строгальные станки, в сравнении с которыми человек кажется мухой. И вот теперь этот гидропресс. За его пультом, конечно же, у любого возникнет чувство превосходства над теми, кому приходится обслуживать паровоздушные молоты и всякие там пресс-ножницы, ковочные вальцы, гибочные и правильные автоматы.
Никто не сомневался, а Сергей меньше всех, что бригадиром на уникальный гидропресс назначат именно его. Конкурентов не было. Да и претендентов на управление такой махиной, кроме Алтунина, пожалуй, не существовало.
Скатерщикову Алтунин сказал:
- Мне поковать бы на том прессе немножечко. Ну, хоть самую малость. Без этого жизнь будет неполной, как у человека, не побывавшего в Большом театре. Голубая мечта...
- Накуешься еще, - заверил Скатерщиков. - Считай, что уникальный гидропресс у тебя в кармане.
И сейчас Алтунин был убежден, что начальник цеха вызывает его именно затем, чтобы объявить свое решение: "Все, Алтунин! Принимайте-ка большой пресс. И ни пуха тебе, ни пера".