И все-таки в душе словно бы углубилась саднящая пустота. Опять Самарин обвел его вокруг пальца. Сперва отругал, выговор влепил, а потом - красивые слова: "рабочий-учитель", "кузница кадров", "пассив переводить в актив"... А только подготовишь специалиста - мигом забирают его, передают в другую бригаду. Сейчас вот лучшего машиниста молота отдай. А у бригады - срочный заказ. С кем прикажете выполнять его? С третьеразрядником-салажонком Грищенко, который от неуверенности еле шевелит плавниками?
И все-таки сквозь горечь и обиды прорывалось злое удовлетворение: пусть выговор и все, что угодно, а без Алтунина вам все равно не обойтись. Забирайте из бригады всех, с одним Сухаревым останусь - и все равно ковать будем не хуже других... Весь кузнечный цех с алтунинского молота укомплектован...
Нет, против начальника цеха он ничего не имеет: правила игры Самарин не нарушил. Но кто тот человечек, который через голову бригадира обо всем докладывает начальнику цеха?.. Вот этого хлюста подержать бы за ухо...
Алтунин все больше и больше наливался глухой злостью. Мелькнула смутная догадка. Она была настолько чудовищной, что Сергей сразу же отбросил ее. Нет и нет, такого даже в мыслях допускать нельзя. Зачем всех собак вешать на Петра?.. И все-таки догадка не давала покоя. Он подошел к своему арочному молоту. Сухарева, разумеется, на рабочем месте не оказалось. Скатерщиков, завидев бригадира, помахал ему рукой. Алтунин хмуро взглянул на него и, ничего не сказав, подошел к поблескивающей алюминиевой краской нагревательной печи, которую обслуживал Рожков.
Этот Рожков был своеобразным шантажистом. Занимаясь в кружке художественного ваяния, он слепил скульптурный портрет Алтунина. Дальше подражания, правда, не пошел: должно быть, не хватило фантазии. Скульптура его была явной копией известной композиции "Перекуем мечи на орала": обнаженный кузнец с чертами Алтунина перековывает меч на это самое орало. Произведение Рожкова долго стояло в художественной мастерской заводского Дома культуры. Рабочие заходили сюда и щелкали пальцами по гипсовым ягодицам кузнеца, покрытым жирной позолотой. Потом Коля Рожков своим мягким, вкрадчивым голоском вдруг объявил, что собирается подарить скульптуру ресторану-столовой "Голубой пресс". От такой перспективы у Алтунина пересохло во рту. Он сказал:
- Бригадира в таком виде, без штанов, хочешь выставить на потеху подвыпившим посетителям ресторана? Так они же, черти кривоногие, по пьянке орало сломать могут!
- Сломают - новое приделаем.
Ни на какие уговоры Рожков не поддавался. Он прочел целую лекцию о скульпторах, изображавших обнаженную натуру.
- Когда я во время отпуска был в Ленинграде, видел там в Эрмитаже: Геракл, борющийся со львом. Голенький, как в душевой.
- Так он же не был отличником кузнечного производства, - возражал Алтунин. - И кроме того, твоя скульптура не отвечает духу времени: это сразу после войны была нужда перековывать одно на другое, тогда металла не хватало, а сейчас к чему это кустарничество?
- Моя скульптура - символ нашей общей мирной политики, - не сдавался Рожков.
- Ну тогда хоть плавки надень или другой нос приделай, как у Игоря Корзинкина, например. Девчата ведь тоже в ресторан ходят - на танцы. Зачем им созерцать мою обнаженную натуру?
- Ладно, подумаю, - пообещал Рожков. - Я ведь полагал, что вы лишены всех этих дурацких предрассудков.
Между Алтуниным и Рожковым всегда происходили такие вот шутливые пикировки. Но сейчас Алтунин не расположен был шутить. Он припал левым глазом к окуляру оптического пирометра и стал вращать кольцо реостата. Нить электролампы, вмонтированной в прибор, постепенно накалялась. Алтунин вращал кольцо до тех пор, пока цвет ее не совпал с цветом нагретого слитка.
- Можно ковать!
- А где Сухарев? - спросил Скатерщиков. - Или опять мне садиться на манипулятор?
- Сегодня я его подменяю.
Злясь, Алтунин забрался в кабину манипулятора. Через прозрачный экран ковочного манипулятора ему хорошо было видно лицо Скатерщикова. В фиолетовых защитных очках оно казалось бледным, нездешним, задумчиво мудрым. Скатерщиков стоял у молота с правой стороны и флегматично нажимал на рукоятки управления. "Ну, держись, Петенька! Напоследок погоняю тебя, чтобы не забывал мою науку..."
Алтунин начал в бешеном темпе рвать на себя и отталкивать рычаги, нажимать на кнопки, чем заставил Скатерщикова удвоить внимание. Он, наверное, не понимал, что творится с бригадиром, но врасплох поймать его было трудно.
Алтунин все наращивал и наращивал темп, наливаясь злобно-веселым азартом. Характером он обладал в общем-то вспыльчивым, и то, что другие принимали за уравновешенность, невозмутимость, воспитывал в себе годами. Может быть, это шло даже от гордости: подавлял все мелкое в себе, привык оценивать каждый свой шаг. Но сегодня он был слишком взбудоражен, и теперь следовало разрядиться в своеобразном поединке со Скатерщиковым. Не запросит ли Петенька пардону?.. Сила удара молота по слитку зависела от того, как машинист нажимал на свой рычаг: для одиночного удара, сокрушающего грани слитка, требовался резкий нажим; при слабом нажатии рычага и удар был слабее, "баба" опускалась медленно. Молот бился, как живой пульс, и ритм этого пульса отзывался во всем теле Алтунина. Он чувствовал, что уже выдыхается. А Скатерщиков внешне казался спокойным. Он весь дымился, но был невозмутим. Свободная ковка не сводилась только к затрате физической энергии, она требовала предельного напряжения воли, предельной сосредоточенности. Теперь Алтунин даже восхищался своим учеником. Невольно признался себе, что, несмотря на многолетнюю дружбу, все-таки не знает Скатерщикова до конца.
В жизни все сложнее, чем кажется.
Вот слиток - примитивная штуковина, проще некуда. Но каждый слиток, каким бы примитивным он ни казался на первый взгляд, на самом деле обладает сложной структурой, несет в себе свои достоинства и пороки, так как не представляет собой однородной массы застывшего металла. Скажем, на поверхности его - зона мелких кристаллов, вглубь - зона столбчатых кристаллов, потом - усадочные рыхлоты, пустоты. Доброкачественная часть - процентов шестьдесят всего. В нем столько же пустот и рыхлот, как в ином человеке.
Когда Алтунин решил наконец передохнуть и вышел из кабины манипулятора, он увидел Сухарева. Тот выглядел жалко: несвежее, небритое лицо, испуганно бегающие глаза, какие-то помятые, как будто сплющенные, уши. Кинулся к Алтунину.
- Прости, Сергей Павлович! Если еще раз повторится...
Алтунин брезгливо поморщился.
"Следующего раза не будет. Иди, Сухарев, доложи диспетчеру или мастеру. А с меня хватит! Можешь убираться из бригады совсем!.." - "Как же так, Сергей Павлович? Семья ведь у меня... Провинился - накажи, взгрей. Но нельзя же так..." - "Все дураков ищешь? А их больше нет. Никто за тебя работать не хочет. Уходи, не путайся под ногами... Уходи, говорю! Живо..."
Но ничего такого сказано не было. Это всего лишь алтунинский внутренний диалог. Ему часто хочется высказаться порезче, а приходится сдерживаться, так как ты руководитель рабочего коллектива и горячиться не имеешь права.
Сейчас Алтунин испытывал слепое ожесточение. Ему вовсе не было жаль этого человека, спекулирующего на своем горе. Нет, Сухарев просто никого не уважал: ни товарищей, ни свою семью, ни память матери. Не дав ему закончить фразу, Алтунин сказал устало:
- Иди домой, проспись. Потом разберемся.
- Да я уже проспался, Сергей Павлович. За наличные проспался.
Однако для Алтунина его больше не существовало.
- Правильно, бригадир, - одобрил Скатерщиков. - Пора взгреть этого разгильдяя.
- Это мы сделаем без тебя, Петр Федорович. Завтра можешь не выходить на работу.
Скатерщиков округлил глаза.
- А я в чем провинился? Я же непьющий.
- Не прикидывайся простачком. Ты же был у Самарина. Разве он тебе ничего не сказал?
- Я? У Самарина? Вы, наверное, с Сухаревым вчера на пару бидон раздавили в "Голубом прессе". То-то замечаю, что от тебя сегодня окалина тоннами летит - чуть не загнал меня, до сих пор и ноги и руки трясутся.
- На уникальный гидропресс бригадиром идешь! Поздравляю.
Скатерщиков отшатнулся от него.
- Вы что, с начальником цеха решили загубить мою молодость? Да у меня же зачеты на носу! Никуда я не пойду!
Алтунин вздохнул с облегчением: "Значит, все решилось без участия Скатерщикова. А кто же нажаловался начальнику цеха?" Это мог сделать и кто-либо другой из бригады, из молотового отделения. Тот же Коля Рожков, или крановщик Шадурин, или кто-нибудь из подсобных рабочих. Да так ли уж это важно? Алтунин не боялся жалоб, и не в его характере было сводить личные счеты с недовольными им.
Для него самое трудное, самое мучительное было потерять веру в человека. Похвастать большим количеством друзей Алтунин не мог. Слишком широко понимал он дружбу, чтобы кого-то выделить, замкнуться с кем-то в скорлупу особой доверительности. Близким другом считался только Скатерщиков. Однако все чаще и чаще они не понимали друг друга и возникавшую отчужденность маскировали шуткой. Так было удобнее для обоих. И для окружающих тоже.
Может быть, и к лучшему этот перевод Скатерщикова на гидропресс?
3
Нередко после работы Алтунин отправлялся в заводскую физическую лабораторию, к инженеру Карзанову.
Но после объяснения с Кирой не хотелось больше заходить туда. Конечно, он ни в чем не мог упрекнуть инженера, и все же видеть сейчас Андрея Дмитриевича было выше его сил. А Карзанов даже не подозревал о бурях, бушующих в душе Алтунина.
Знал ли он о встречах Киры с Алтуниным? Безусловно. Однако не придавал им ровно никакого значения. Ведь он же сам однажды посоветовал ей подружиться с кузнецом-рационализатором. Знакомство это сулило Кире дополнительные возможности быстрее и глубже вникнуть в производственный процесс.
Поймав Сергея в административном корпусе, Карзанов спросил:
- Почему не появляетесь в лаборатории? Вы мне очень нужны сегодня: будем испытывать новый дефектоскоп. Жду!
Был он радостно возбужден, энергичен.
И Алтунин скрепя сердце отправился в лабораторию.
Здесь сразу же бросался в глаза знак радиационной опасности: ядовито-желтый круг с тремя красными лепестками. Этот знак был и на дверях помещений, и на "защитной стенке" со шпаговыми и пистолетными манипуляторами - повсюду. Даже воздух лаборатории казался пропитанным тревогой и настороженностью.
Центральная заводская лаборатория дефектоскопии пользовалась для контроля за качеством изделий самыми современными методами: и ультразвуковым, и люминесцентным, и рентгеновским, и спектральным. Короче, всеми двадцатью методами и способами неразрушающего контроля. Но наиболее надежным считался здесь все же контроль гамма-дефектоскопами - просвечивание поковок излучениями радиоактивного кобальта. По существующим в СССР правилам, такому контролю подлежали все сварные котлы и сосуды, работающие под давлением, корпуса кораблей, мосты, газопроводы. На заводе тяжелого машиностроения, где трудились Алтунин и Карзанов, просвечивали даже стальные слитки высоколегированных дорогостоящих марок, чтобы еще до начала ковки, заглянув в глубь металла, определить залегание усадочных раковин. Это экономило тысячи и тысячи рублей.
Прямо за стенами одноэтажного здания лаборатории находился глубокий котлован, отгороженный кирпичной стеной. По дну котлована была проложена узкоколейка. Мощные гамма-пушки выдвигались из особых кабин, медленно перемещались с помощью электролебедок по узкоколейке, в заданных местах останавливались, и начинался "обстрел" изделия. В это время вход в котлован накрепко закрывали.
Зачем нужна была гамма-дефектоскопия кузнецу Алтунину? Он, пожалуй, и сам не смог бы ответить точно. Может быть, после армии, где он выполнял обязанности дозиметриста, его по привычке тянуло ко всем этим вещам? Или просто - любознательность, тяга ко всему новому, необычному, свойственная Алтунину изначально? Корреспонденты местных и даже столичных газет, одно время много писавшие об Алтунине, неизменно упоминали о том, что он "увлекается гамма-дефектоскопией". В лаборатории он выполнял самую разнообразную работу. Обладая рационализаторской жилкой и счастливым даром умельца, Алтунин был незаменим при монтаже любой схемы. Его, казалось бы, загрубелые руки приобретали необычайную нежность при обращении со стеклянными ампулами и другими хрупкими предметами. На него инженер Карзанов спокойно мог положиться при испытании новой аппаратуры - Алтунин отличался исключительным терпением и смекалкой, вдумчиво, по нескольку часов проверял результаты исследований. Располагая минимумом инженерных знаний, он довольно свободно обсуждал с Карзановым сложные теоретические вопросы гамма-дефектоскопии. Приходилось, конечно, заниматься и физической работой: перетаскивал со склада тяжеленные контейнеры, привинчивал чугунные блоки с крупицей цезия.
В освинцованных перчатках, в защитных очках со свинцовыми стеклами, в резиновом фартуке и в белой шапочке, Алтунин сам себе казался иногда персонажем из некоего фантастического фильма. Он с любопытством рассматривал собственное отражение на никелированных поверхностях лабораторного оборудования и лукаво подмигивал ему: знай, мол, наших!
После иссушающей духоты кузнечного цеха приятно было, отряхнув окалину, очутиться в этих просторных светлых помещениях, с окнами во всю стену. Здесь повсюду - бесконечная ровная белизна. Именно ровная: даже лампочки верхнего света были закрыты молочно-белым стеклом, вделанным в потолок. Баритовая штукатурка, экраны из алюминия, свинца, плексигласа. Пол покрыт хлоропреном. Ни к чему нельзя прикасаться руками. Освещение, вентиляцию, настенные щитки, приборы - все приходится включать и выключать, нажимая локтем на кнопки. Вместо телефона - микрофон, включающийся от звука голоса. Алтунину все это нравилось. Он чувствовал себя здесь свободно. Облучения не боялся, хотя в коридорах висели устрашающие "Таблицы локализации радиоактивных веществ в органах и тканях организма". Кобальт-60, с которым больше всего приходилось иметь дело, почему-то выбрал печень и кости. Но за шесть лет существования лаборатории от него никто еще не пострадал.
- Водка страшнее, - уверял Алтунин Сухарева. - Цирроз печени от алкоголя - явление куда более распространенное.
Чтобы получить допуск в лабораторию, Алтунину пришлось окончить специальные курсы, сдать своего рода экзамен на слесаря по ремонту рентгеновских и гамма-аппаратов. После этого Карзанов прямо-таки вцепился в него. Андрею Дмитриевичу всегда требовались надежные помощники.
В штате лаборатории было всего двадцать четыре человека. Карзанов выжимал из них все, что мог, и многие не выдерживали его деспотичного характера. Радиографы, прибористы, лаборанты бежали отсюда при первой возможности. Он отлично знал, что подчиненные недолюбливают и даже побаиваются его, однако требовательности к ним не снижал, твердил все время:
- Мы обслуживаем громадный завод. От нашей расторопности и бдительности зависит, какую продукцию получит заказчик. Подводить свое предприятие мы не имеем права.
За текучесть кадров в лаборатории Карзанова часто прорабатывали на всякого рода совещаниях и собраниях. Но он и здесь с полным сознанием своей правоты доказывал:
- Я требую с людей только по существу, а не из-за личного каприза.
Этот довод был неотразим. К тому же все понимали, что в физической лаборатории осуществляется контроль за качеством продукции, так сказать, на высшем уровне, с применением новейших достижений науки и техники. Карзанов мог забраковать любое изделие, и никто не властен был отменить его заключение. Сам он тоже, конечно, помнил об этом и всех держал в руках.
Даже внешний облик Карзанова свидетельствовал о непреклонности его воли: резкие, твердые черты лица, четко обозначенная линия плотно сомкнутых губ, близко посаженные, холодноватые глаза. Но с Сергеем Алтуниным он вдруг, с первой же встречи в лаборатории, повел себя несколько необычно. Изо всех сил стараясь увлечь башковитого кузнеца перспективами дела, к которому тот приобщался, Карзанов сразу потеплел.
- Изотоп - это волшебная палочка научно-технического прогресса, - говорил он. - Взгляните вот на ту массивную конструкцию из стальных листов и труб. Знаете, что это такое?
- Представления не имею.
- Это блок радиоизотопного реле. Могучая вещь - с ее помощью можно преобразовать мир!
- Каким образом?
- Преобразовав производство. Вы же знаете, к чему мы в конце концов стремимся, совершенствуя производство? Ну, в техническом смысле?
- Наверное, к комплексной автоматизации.
- А какова ее задача?
- При комплексной автоматизации все производственные функции человека будут заменены техническими средствами.
- Почти правильно. На долю человека останется лишь предварительная наладка, программирование и наблюдение сразу за всем ходом производственного процесса. Так вот: без изотопов комплексная автоматизация прямо-таки невозможна. Вон на Магнитогорском металлургическом комбинате с помощью изотопов проводят исследование кристаллизации расплавленной стали, только что залитой в изложницу. И никакой другой прибор тут не годится. Так же чутко изотопная аппаратура может реагировать и на все изменения, происходящие внутри резервуара с толстенными металлическими стенками. А самое важное, на мой взгляд, достоинство радиоизотопной аппаратуры состоит в том, что она бесконтактна!
- Почему?
- Потому что бесконтактность - это надежность действия механизма. Инженеры всегда бьются над проблемой надежности. Если хотите знать, тут самое узкое место техники. Вся техника держится на контактах и контактиках. Но контактные реле рано или поздно подгорают, выходят из строя. Разве можно доверять им управление сложной, дорогой машиной? А радиоизотопные реле могут работать в тяжелейших эксплуатационных условиях - скажем, при очень высоких, очень низких температурах, в условиях большой влажности, агрессивных паров, запыленности воздуха, вибрации, как в вашем кузнечном цехе, где выход из строя контактных устройств на молоте неизбежен. А теперь вот, берите этот радиоизотопный блок и автоматизируйте все, что пожелаете: металлургию, медицину, пищевую промышленность, арочный молот. Изотопы универсальны!
Карзанов заражал своим пафосом. Сергей уже не только с интересом, а с почтением поглядывал на массивную конструкцию. Маленькая крупица кобальта или цезия, закованная в толстый стальной кожух, таила в себе еще не раскрытую до конца силу. Она, эта сила, распахивала ворота в мир небывалого, с ее помощью человек становился могущественнее сказочного волшебника...
С Алтуниным инженер говорил так, будто они знакомы давным-давно.
- Здесь, в лаборатории, очень нужны умные, деятельные люди. Думаю, что вы принадлежите к числу именно таких людей. Помогите мне, и я помогу вам: сделаю из вас ученого.