Он смотрит с подозрением, хочет еще о чем-то спросить, но в это время из вьюги высовывается платформа, груженная трубами. А потом, как бы сами собой, трубы с ксилофоническим звоном начинают скатываться на стеллажи. Ребята собирают трубы, производят прихватку плетей. Плети из труб длинные - до тридцати, а то и до сорока метров. Их накатят на тележки с роликоопорами, и тележки помчатся по узкоколейке к нам на посты.
Я машу Харламову рукой и ухожу на трассу.
Мой пост ничем не отличается от других постов: тут стоит сварочный аппарат - этакий ящик с синим ребристым кожухом и клеммами; от клемм тянутся к электродержателю провода - вот и все. Привычным жестом беру щиток со смотровым стеклом, закрываю лицо и глаза; в правой руке - держатель с электродом. Склоняюсь над плетью из толстых труб.
И снова поет свою дребезжащую песню синее солнце. Я взял с собой двенадцать килограммов электродов: этого должно хватить на смену. Марку электродов Плужников подобрал мне точно. Он учел все: мою квалификацию, пространственное положение швов, температуру воздуха. Мне остается одно: выдержать. А выдержать очень трудно, даже если обладаешь хорошей закалкой.
Приходится напрягаться, все время следить за поведением металла, регулировать силу тока. Стынут ноги в валенках, стынет левая рука, сковало холодом спину. Хорошо бы погреться, но нельзя даже на секунду отрывать электрод от шва. И я веду, веду шов, веду бесконечно долго.
Многослойная сварка, и чтобы обработать только один-единственный стык, потребуется семь часов…
Обычно при минус двадцати все работы на трассе замирают. Но нас подгоняют сроки. Да, сейчас очень пригодился бы полуавтомат Харламова. Ведь если температура воздуха упадет еще хотя бы на один градус - работа на трассе замрет…
Стараюсь не думать о холоде. В Сибири видали морозики и покрепче: от них лопались деревья…
Сибирь, Сибирь… золотистая кашкара, Таня, которую я все еще продолжаю любить, хотя она и не заслуживает этого. Я должен ее ненавидеть…
Кашкара… Большие фарфорово-хрупкие на вид цветы, прозрачно-желтые. Они пахнут снегом и таежными ветрами. Сколько их было той весной, когда мы познакомились с Таней!
Еще в ту пору, когда мы с дедом Антипом караулили в здешних местах оборудование для производства буровзрывных работ, я встретил девчонку. Мы сидели с ней в кустах кашкары, словно бы охваченные со всех сторон желтым пламенем. Туманно-синяя весна, пахнущая прогретой корой сосен и лиственничной хвоей…
А потом я, отслужив действительную на Тихоокеанском, вернулся в тайгу, на Танину родину.
В деревне только и было разговоров что о нашей предполагаемой свадьбе. Председатель колхоза Иван Кононович не сомневался, что, поженившись, мы останемся в колхозе: ведь Таня кончала агрономический техникум. Нас приглашали на колхозные собрания.
- Молодец Татьяна: такого парня залучила! - радовался Иван Кононович. - Раз в технике смыслит, цены ему нет!
Но все вышло по-другому.
В наши места в это время приехала археологическая экспедиция, изломавшая в короткий срок весь график моей жизни. Профессор Жбанков искал стоянку древнего человека, - кажется, эпохи неолита и начала бронзового века. Жбанкову требовались рабочие, повар, коллектор. Узнав, что я уволенный в запас моряк, начальник отряда сразу же попытался нанять меня. Я отказался. Но Таня рассудила по-другому:
- Я пойду. Деньги на дороге не валяются.
- А когда же свадьба?
- Сейчас люди заняты. Сыграем осенью.
Она ушла в экспедицию коллектором, по совместительству - поваром.
Экспедиция раскинула палатки на берегу ручья, километрах в десяти от деревни. Каждый вечер я встречал Таню. Несколько раз бывал в лагере. Мне показывали круглодонную керамику, каменные нуклеусы, наконечники стрел. Профессор Жбанков рассказывал сотрудникам и рабочим о развалинах древних городов, о серебряных амфорах и золотых гребнях из скифских курганов, о женских украшениях яркого червонного золота из гуннских курганов, о потерянных пирамидах, набитых сокровищами фараонов, о фресках Кносса, о каменных крылатых быках древней Ассирии.
- Самое примечательное в жизни человека, - говорил профессор, - это приключения духа. Никакие перипетии внешнего порядка, никакие странности отдельной судьбы не могут идти в сравнение с тем, что случается с вами на беспредельных просторах познания.
Он говорил о том, что раскрытие древних письменностей и языков относится к числу самых великих подвигов человеческого духа.
Была в Жбанкове некая затаенная энергия, которая незаметно подчиняла всех.
Таня слушала его с глубочайшим вниманием. Она как-то на лету схватывала все это. По вечерам зубрила синхроническую таблицу культур.
- Зачем тебе?
- Интересно. Знаешь, кто ее составил? Доктор исторических наук Клюквин, начальник Евгения Ивановича! Пятьдесят лет составлял.
- А кто такой Евгений Иванович?
- Как кто? Жбанков. Замечательный человек.
- Что ж в нем такого замечательного?
- Умница. Ему всего тридцать два года, а он уже профессор.
- Попробовал бы твой профессор сдать в рывке сто пятьдесят килограммов.
- А зачем ему это? У него ум.
Я не сердился. Посмеивался. Ведь я знал Таню еще в ту пору, когда она была глупенькой девчонкой, принимала любое мое слово на веру, преклонялась предо мной. Теперь мне нравилась самостоятельность ее суждений, ее желание учиться, в чем-то превзойти меня. Мы сильно любили друг друга, любовь была проверена годами, и я не мог унизить Таню ревностью.
- Представь себе: скажем, приезжает в наш лагерь сам доктор Клюквин, мировая величина в исторических науках, и обращается ко мне…
- Дура ты, Танька. Клюквин никогда не приедет в ваш лагерь. Он в стране Никарагуа ищет клад инков.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю.
Но знаменитый Клюквин, член-корреспондент Академии наук, крупнейший специалист по каменному и бронзовому векам Европы и Азии, приехал. И это почти невероятное событие произошло благодаря Тане.
Престарелый доктор погладил Таню по голове и сказал: "Молодец, девочка".
Иногда невольно становишься философом и начинаешь рассуждать о таких вещах, как случайность и закономерность. Какова она, закономерность жизни? И какую роль играет в ней случайность? Случайность может быть счастливой. А может быть и дурной. И опять же одна и та же случайность для одного оказывается счастливой, а для другого…
Жил себе человек, работал, любил, решил жениться, и вдруг в эту стройную картину вторгается нелепейшая случайность - и все идет кувырком…
Началось вот с чего.
Профессор Жбанков спросил у Тани: не слыхала ли она от старых людей о древних могилах, которые должны находиться где-то в этих местах.
- Есть тут один распадок… - сказала Таня. - Я покажу вам.
Раньше мы с Таней часто встречались в том распадке. Но нам не было дела до серых сланцевых плит, вытянутых цепочкой с севера на юг…
Раскопки первой же плиточной могилы - и неслыханная удача: парное погребение. Великолепно сохранившийся скелет женщины, золотой проволочный спиральный браслет, бирюзовые и сердоликовые ожерелья. Сохранились остатки одежды погребенной, обшлага рукавов были украшены белыми цилиндрическими бусами. Рядом со скелетом женщины - скелет мужчины.
Одна такая находка могла произвести фурор в ученом мире. Но Жбанков оказался на редкость удачливым человеком: здесь же, в распадке, он обнаружил развалины какого-то дворца.
Понаехали корреспонденты. Имя Тани замелькало на страницах газет и журналов. Один из центральных журналов поместил ее цветную фотографию. И пошло, и пошло. Ученик известного скульптора воссоздал в гипсе облик людей той далекой поры, и все увидели, что и тогда женщины и мужчины были прекрасны.
Все эти находки связывались с именем Тани, журналисты неизвестно почему окрестили ее Таежной Ундиной.
Я радовался за Таню и злился. Она неожиданно заявила:
- Видишь, что творится? Мы едем с тобой в Москву!
- Это еще зачем?
- Как зачем? Профессор Жбанков предлагает мне сдавать в университет на исторический факультет. Обещает поддержку.
- А я что буду делать в Москве?
- Сдавать экзамены.
- Куда?
- Как куда? Со мной. На исторический.
- Без подготовки? Да и ты без подготовки.
- Не пройдем - поступим на подготовительные.
- А свадьба?
- Потом. Успеем.
Нет, ни в чем она меня не убедила. Но ее уже занесло. Девчонка вдруг открыла в себе тягу к историческим наукам. А скорее всего, тягой заразил профессор Жбанков, и у нее закружилась голова от блестящих перспектив.
- Вас уже не вычеркнешь из истории археологии, - напевал он ей лукавые песни. - Подобные находки случаются не так уж часто. Вы сделали выдающееся археологическое открытие.
Поправ все, мы уехали в Москву. Таню приняли безо всяких. А я, как и следовало ожидать, завалился. Родион Угрюмов, который в это время кончал институт в Москве, измывался:
- Запомни: археология берет свое начало в могильниках и гробницах; уж если у тебя такое пристрастие к могилам, то помогу устроиться на более "живое" дело - сторожем Ваганьковского кладбища. Дурень, на физико-математический подавать нужно было, ведь еще в тайге всё книжки по физике читал.
- А ты пойди к Клюквину, - посоветовала Таня. - Может, разрешит пересдать. Ты же уволенный в запас воин, должны быть льготы.
И впервые я поступился своим человеческим достоинством. Во имя любви. Вырядился в морскую форму, навесил две медали - за трудовую и за воинскую доблесть, прихватил даже дипломы за спортивные успехи.
Клюквин терпеливо меня выслушал. Он был мудр, этот старик с молодым острым взглядом. Сказал с легкой грустью:
- Вы не любите историю и вряд ли полюбите ее. Поищите себя в другом деле.
- Я хотел бы на исторический! У меня особые обстоятельства…
- Молодой человек, разберитесь в себе. Экспериментируйте, но не за счет государства…
Я устроился на трубопрокатный завод подручным сварщика.
Тогда я очень скверно себя чувствовал. Таня начала относиться ко мне как-то снисходительно.
- Ты человек в эскизах, - сказала она мне. - Вроде все задумано хорошо и материал добротный, а так на всю жизнь в эскизах и останешься, если не проявишь настойчивости и энергии.
- Ты меня разлюбила, - ответил я.
- Глупый, я хочу поднять тебя…
- До своего уровня? Или до уровня Жбанкова? Я иду своим путем.
- Ну и иди.
Да, я перестал быть для нее авторитетом, опорой.
Все чаще при встречах она говорила об этом самом Жбанкове. Однажды показала тетрадку с выразительным заглавием: "Ископаемый юмор".
- Жбанков посоветовал завести. Тут собрано все от древних египтян до эпохи Возрождения. Евгений Иванович считает, что юмор - квинтэссенция житейской мудрости.
Я перелистал тетрадку. Тут в самом деле был собран окаменевший юмор.
Я, разумеется, ни разу не улыбнулся: ведь чувство юмора мне не присуще. Вернул тетрадь, сказал:
- Запиши еще одну хохму тринадцатого века. Слышал от Клюквина, когда был у него на приеме. У одного шута спросили: "Почему петух, просыпаясь по утрам, поднимает одну ногу?" Он ответил: "Потому что петух упал бы, если бы поднял сразу обе ноги". Подумай над этим…
Я начал ревновать, терять уверенность в себе.
- За любовь нужно бороться, - говорил Родион Угрюмов. Родион всегда за что-нибудь боролся. Боролся за число пробуренных шпуров, за число вынутых кубометров земли, боролся за успеваемость на курсе. За любовь бороться ему не приходилось: Наташа оженила его на себе. Мог ли такой человек быть авторитетом в подобных делах? Мне вспомнился наш флотский хозяйственник майор Кульков, который, изредка появляясь на матросской кухне, призывал: "Бороться с паром нужно, бороться…"
Да, я пробовал бороться. Может, не так, как следовало.
Чтобы быть рядом с Таней, я через год все-таки поступил в университет на исторический факультет. Но это не принесло счастья…
Почему я беспрестанно думаю о Тане? Нужно забыть, забыть ее, вычеркнуть из памяти навсегда…
Что мне хотела сказать Лена? Впрочем, она все сказала. Сказали ее сухие горячие глаза, губы подрагивающие, тонкие длинные пальцы. Но почему это не задело меня?.. Почему сейчас, когда за щитами пляшет метель, я хочу думать о непедагогичной Юлии Александровне, о ее белой полной шее, о том, как вчера она заглянула в мой отсек, и, вместо того чтобы повышать показатели, я болтал с ней о всякой чепухе, и Юля (как я уже называю ее про себя) не торопилась уходить, хотя и понимала, что мы оба срываем план и тянем бригаду назад.
Я опять вижу ее губы, блестящие глаза, жесткие и в то же время чувственные…
Но постепенно и облик Юлии Александровны как-то расплывается. Я устал. Очень устал. И замерз. Пора бы немного размяться, попрыгать.
Смотрю на часы и сам себе не верю: оказывается, прошло всего тридцать пять минут!
Прибегает Демкин. Виновато моргает заиндевелыми ресницами.
- Бригадир, я, кажется, сжег трансформатор…
Смотрю на него, ничего не понимая.
Наконец смысл случившегося доходит до сознания, и меня бросает в жар: сжег трансформатор!
Сейчас я не думаю о том, что по вине разгильдяя бригада потеряет второе место, - я радуюсь: Демкин жив! Жив! Могло ведь убить током!
- Да как же это ты, а?..
- Как, как… Известное дело как: электрики подсунули неисправный аппарат…
Возможно и такое. Но почему подобные вещи случаются именно с Демкиным?.. Вся бригада как бригада, а этот… Есть у меня в чемодане широченный ремень штангиста. Дать бы тебе, Демкин, такого ремня…
- Аппарат заменить! - приказываю я. - Немедленно вызвать электриков, с Чулковым поговорю сам…
Но главный механик Чулков тут как тут. Он набрасывается на Демкина:
- Чему вас на курсах учили?! Если запузыривать на всю мощность, то и сам сгоришь! Что, ты не знаешь, как регулировать силу тока?! Сегодня же доложу обо всем Лихачеву. А ты, бригадир, куда смотришь?!
- Я смотрю в будущее, товарищ Чулков, и поскольку это не первый случай со сварочными аппаратами, то потребую расследования. Да, да, расследования. Почему ваши электрики не проверяют регулярно исправность обмоток и изоляции?! При такой погоде нужна особая бдительность.
Чулков затихает.
- Ладно, обойдемся без расследования, - умиротворенно говорит он. - Я уже приказал заменить аппарат. Кланяйся, старичок, Чулкову в ножки. Я человек покладистый.
- Кланяюсь. А теперь разрешите мне поработать…
Казалось бы, инцидент исчерпан. А у меня все еще дрожит каждый нерв. Виноват или не виноват Демкин, но ведь рано или поздно может случиться ЧП: поражение сварщика током.
Нет уж, товарищ Чулков, не делайте нам одолжения, сегодня же обо всем доложу Скурлатовой. А Демкина надо пропесочить, пропесочить…
Замкнутся проклятые обмотки - пиши пропало.
Даже среди ночи, во сне мне часто мерещится: кто-то из ребят моей бригады лежит, скорчившись, на снегу.
Чулков и Демкин уходят, а я все не могу прийти в себя, электрод валится из рук. Но нужно приниматься за дело: счет идет на часы, на минуты… Живей, живей!
4
Как-то я спросил у Родиона Угрюмова:
- Правда, что Коростылев - гениальный ученый?
Родион пожал плечами:
- Знаешь, что такое гений? Высшая степень творческой одаренности. Он воздействует на все человечество, а не только на своих знакомых.
- А Коростылев?
- Он талантливый физик. Очень талантливый. Много оригинальных работ. Его почему-то все время тянет в космологию. Ну, о работе, посвященной пульсации поля мирового тяготения, ты знаешь. Она широко известна.
- А еще?
- Да он гипотезы как блины печет. У него многомерное мышление, приспособленное для всяких парадоксов. Можно позавидовать. Я ведь тоже метил в ученые, в Ньютоны, а получился просто специалист с организаторско-техническим уклоном. Я ведь увлекаюсь магнитогидродинамикой. Одним словом, хобби.
Родион, конечно, форсит. Его увлечение магнитогидродинамикой давнее, серьезное. Собственно, до последнего времени он и занимался физикой плазмы под началом все того же Коростылева. Я был в их лаборатории и долго рассматривал установки "Токамак", тороидальные установки, дисковые генераторы, модели коаксиальных инжекторов - царство техники будущего. Вот где бы поработать! Здесь занимаются проблемой управляемого термоядерного синтеза. Родион говорит, что эта еще только нарождающаяся наука, магнитогидродинамика, должна решить задачу извлечения неисчерпаемой энергии и создания непроницаемого силового поля. Ведь с помощью магнитных полей уже научились управлять раскаленной до нескольких миллионов градусов плазмой.
От импульсных разрядов в лаборатории невольно тянешься мыслью к вспышкам на Солнце, к явлениям, связанным с образованием и распадом оболочек новых звезд. Все это так величественно, что я тоже почти с суеверным страхом поглядываю на белый лоб моего старого приятеля Родиона Угрюмова.
- И какую новую гипотезу придумал Коростылев?
- Так, игра ума. Но если все подтвердится, - переворот в космологии.
- Расскажи.
- Длинно.
- Мне нужно. Очень нужно. Прямо-таки позарез. Чтобы отойти от мелочей. Есть какая-то потребность в подобных вещах. Для общей перспективы.
- Изволь. Ты прав, старик: еще Берлиоз говорил, что нелепости необходимы человеческому уму. Дело тут вот в чем. Коростылев любит разгадывать неразрешимые загадки. Астрономы подметили необычайное явление в других галактиках: у звезды альфа Девы обнаружена яркая струя, истекающая из ее ядра, подобно лучу прожектора протяженностью в сотни световых лет. Концентрация энергии в этой струе эквивалентна энергии миллионов сверхновых звезд или излучению триллионов обычных звезд. Это явление совершенно невозможно объяснить ни одним из известных нам природных процессов. Ну, разумеется, Коростылев попытался найти решение. О двойных, или кратных, звездах слышал? Вот представь себе, в некоторой части пространства имеется плазма, состоящая из смеси протонов и антипротонов. В итоге частичной аннигиляции образуется защитный слой между веществом и антивеществом. Это все равно как если бы на раскаленную докрасна плиту уронить каплю воды; капля не испаряется целых пять минут. Между каплей и плитой образуется слой пара. Чем выше температура, тем толще изолирующий слой пара. Всеобщий закон природы. Дошло?
- Гони дальше.
- Так вот, Коростылев выдвинул гипотезу, что из вещества и антивещества соответственно образуются звезда и антизвезда - двойная звезда. Если хочешь знать, двойных звезд в галактике почти столько же, сколько одиночных.
- Гони, гони.
- Двойная звезда - только стадия. На определенном этапе эволюции звезда, сблизившись с антизвездой, обволакивает ее.
- Ты хочешь сказать, что и наше Солнце?..
- Коростылев считает, что наше Солнце имеет именно такую структуру: под пластами раскаленного вещества находится ядро из антивещества, они разделены мощным магнитным слоем.
- Выходит, наше Солнце в какой-то мере антизвезда?
- По-научному, амбизвезда. Коростылев утверждает, что большинство одиночных звезд - амбизвезды, в прошлом - двойные, в будущем - сверхновые.