Брак, допущенный Сигаловым, невелик, и отчитывал-то я его для острастки, не заметил, что парень чем-то расстроен. А нужно было заметить.
Сегодня я занят удалением дефектов в сварных швах. Дефекты - дело рук моих подчиненных. Пускаю воздух и, коснувшись трубы электродом резака, возбуждаю дугу. Резак тяжелый, в нем не меньше килограмма. У него усиленная токопроводящая губка, и это позволяет долго работать при токе до пятисот ампер; моя рука прикрыта щитком.
- Плоскость реза должна быть строго перпендикулярна поверхности металла, иначе на одной из нижних кромок образуются трудноотделимые наплывы, - говорю я Пищулину.
Ну и работник! Бывают же такие недотепы!
- Вы объясняете очень понятно, а у меня все равно не получается. Может, мне уйти на дренажный узел? Чтобы не тянуть бригаду назад?
И не поймешь, всерьез он это или испытывает меня. Пищулин - "человек без эмоций", выражение лица всегда одинаковое: ругают ли его, хвалят ли, он смотрит на вас по-детски наивными глазами, как бы удивляется, что к его неуклюжей особе проявлено внимание. Он широк в плечах, грузноват для своих двадцати трех лет, малоподвижен. Мне он почему-то нравится.
- Нет, Пищулин, отпустить на дренаж не могу. В вас все задатки первоклассного сварщика. У кого еще из ребят такая выдержка, физическая выносливость?.. То-то же! Сегодня после смены будем тренироваться. Согласны?
- Само собой. Аж пуп трещит от натуги…
Мы продвигаемся вперед, и груды металла и железобетона словно бы одушевляются.
Сперва это были бесконечные серые коридоры и обширные залы, безликие, как бы слепые. И только потом, когда сюда пришли мы, все это стало оформляться в радиоактивный контур высокого давления, а он, в свою очередь, раздробился на парогенераторное отделение, на коридор коммуникаций, на боксы с защитными стенами, на насосный узел.
Работа полна захватывающего интереса. Если б еще занять первое место!
Я много думаю о роли бригадира, заинтересованно приглядываюсь к каждому из наших руководителей. У каждого свои особенности, свой "профиль", свой стиль руководства.
Иногда мне кажется, что работа с людьми не просто работа, а искусство, нечто близкое к искусству. Как сказал один бригадир, здесь нет норм, на проценты ее не прикинешь. Со всех сторон слышишь, что работать надо творчески. Но люди, призывающие работать творчески, подчас сами не могут объяснить: а как это творчески?
Спрашиваю у Угрюмова:
- Вот ты главный инженер. Главный! Объясни: каким должен быть руководитель, что такое стиль руководителя?
Он склоняет голову набок, смотрит на меня с любопытством, пропускает бороду сквозь кулак.
- Запиши и передай потомкам, - говорит он. - Стиль руководителя - это отражение личных качеств человека, поставленного во главе коллектива, плюс опыт самого коллектива и реальные условия, в которых приходится руководить. Сколько руководителей, столько и стилей. Искусство руководить приобретается на опыте, а не но рецептам. Могу дать ряд полезных советов.
- Сделай милость…
- Нужно развивать в себе культуру мышления: убедить подчиненного можно только знанием. Свое настроение нужно уметь контролировать. Вспыльчивость, раздражительность - всего лишь дурные привычки, от них нужно освобождаться. Что еще? Умей распределять обязанности. Разумно сберегай энергию для достижения главной цели. Научись внимательно слушать, не спеши с заключением - прежде чем сделать вывод, строго установи различие между мнением и фактом. Мнений всегда много, и они субъективны, фактов мало, и они объективны. Обращай внимание не на слова говорящего, а на его намерения. Даже из самой резкой критики извлекай рациональное. Изучай характеры подчиненных. Они должны знать, что свобода действий предполагает личную ответственность. Еще?
- Хватит. Сам-то ты как всем: этим овладел? Применяешь теорию на практике?
- Бывает по-разному. Но пытаюсь.
Я прослушал целую лекцию, но так и не постиг секрета руководства. Все слишком зыбко, неопределенно. Есть ли у меня как у бригадира свой стиль?.. Сможем ли мы завоевать первое место на стройке? Что для этого нужно?..
Борьба за "производственные стыки" идет с переменным успехом. Каждый человек сейчас дорог, а Демкин как раз сегодня умудрился взять бюллетень. Ребята говорят, что он здоровехонек - отдохнуть захотелось.
Встречаю его у "Изотопа".
- И тебе не стыдно? Ты гуляешь, а другие надрываются за тебя.
- А зачем? Потогонная система по методу Тейлора или кого там? У меня на глазу ячмень. Кто же допустит к ответственной сварке с больным глазом?
- Я допущу. Скурлатова допустит.
Он хмыкает, и водянистые его глаза становятся маслянистыми.
- Спелся, бригадир, с инженершей. Замечаю, как ты перед ней рассыпаешься. Да и она, видать, не против подцепить такого парня. Веселая вдова!.. Теперь рабочему человеку и податься не к кому - все заодно.
- А хочешь, Демкин, я тебя поколочу?
Он вскидывает голову:
- Рукоприкладство?
- Нет. Просто так. Не как начальник, а по Конституции, за сплетни. Что ж, по-твоему, начальник от подчиненных должен всякую пакость терпеть? Пора тебя проучить.
- Со мной, бригадир, лучше не связываться, я драться здоров.
- Бокс?
- Бокс - игра, а я по-уличному.
- А я ведь, Демкин, боксер. Хочешь, покажу?
- Ну.
- Пошли.
Демкин в спортивном зале впервые.
- Раздевайся и надевай перчатки! - категоричным тоном говорю я.
Он неохотно раздевается.
- У меня ж ячмень…
- У меня сердце разбито, и то не ною. Становись так. Правую руку сюда. Левой делай так. Тебе, как младшему, разрешается бить первым. Нападай!
Через час выходим из клуба. Демкин на меня не смотрит. Ему крепко досталось.
- Ну как, Демкин?
- Потрясно-лоботрясно. Нельзя так, без тренировки, мордовать человека.
- Ничего, оклемаешься. У тебя ведь бюллетень.
- Какой уж тут бюллетень! Буду ходить на тренировки.
- А сплетнями заниматься?
- Да что я, чокнутый? Я в чужую личную жизнь не вмешиваюсь. А ты, бригадир, бог: шибко дерешься! Если хочешь знать, иногда ужас как хочется подраться. Просто подраться. Кулаки чешутся. Вот и задираю всех. А все воспитанные, не поддаются на провокацию или милиции боятся, чтоб хулиганство не пришили? А ты меня сразу разгадал.
Я не обольщаюсь. Знаю: много еще придется повозиться с Демкиным. А вот проницательность его меня неприятно поразила: значит, даже со стороны заметно, что я неравнодушен к Скурлатовой?
Юля появляется в коридоре коммуникаций по нескольку раз за мою смену. У нее, конечно, деловой вид и вопросы сугубо деловые. Но мне-то кажется, что под внешним кроется желание повидаться со мной. В клубе она сама подошла ко мне. Мы рядом сидели в кино, я украдкой держал ее руку, и она даже не делала попыток освободить ее - будто так и надо.
- У вас богатая библиотека? - спросил я ее сегодня.
- Не очень. Читать некогда. Есть "Черный обелиск". Принести?
- Читал. Я хотел бы сам что-нибудь выбрать. Сам…
Она тихо смеется, будто протягивает ласковую руку. А глаза сами по себе. Замкнутые.
- А ты хитрец. Жди приглашения.
И она уходит. А у меня обрывается сердце. Она сама сказала: "Жди приглашения"! Когда же? Когда? Опять будет пусто без нее до утра…
…Я снова в маске. Хлещут огненные брызги из-под электрода. А сердце поет: Юля, Юля… Впрочем, вслух я так ее еще не называл. "Жди приглашения". И раньше она как бы невзначай называла меня на "ты". Правда, и Харламову и Демкину она говорит "ты". Но сейчас со мной - совсем другое!..
А почему бы мне не жениться на ней?
Удивленно думаю о том, что вот незаметно для себя снова влюбился - и прошлого будто не бывало. Нет, оно, конечно, было. Все еще не верится, что Таня навсегда вычеркнута из моей жизни, еще сохранилась боль. Но это как остаточный магнетизм. Я люблю другую! До сих пор я привык любить одну - Таню. И казалось, чувство - навсегда, как бы она ни поступила со мной. И вот я люблю другую и радуюсь этому, и, собственно, нет больше никакой Тани: чужая женщина, жена другого человека, который, не прилагая никаких усилий, одним фактом своего существования отнял у меня любимую девушку, сделал вид, будто меня и нет вовсе…
Даже сейчас при воспоминании о той последней ночи среди ветра и пустыни кровь закипает у меня в жилах. Власть прошлого все-таки еще велика, если в мою любовь к другой врывается запоздалая жажда мести.
Я пытаюсь представить нашу совместную жизнь с Юлей, но ничего не вижу, кроме ее смеющегося лица - ямочек на щеках, черных глаз.
И все-таки все не так просто, как я пытаюсь себя уверить. Полунамеками Юлия поощряет мою влюбленность. Но нет чего-то такого, что было у нас с Таней, - нет потрясения чувств. А ее внимание я воспринимаю как некую милость. Вроде бы она снисходит.
Почему я решил, что она согласится выйти за меня замуж? Может, и нет ничего? И не будет ничего?
Но внутренний голос подсказывает: будет, будет! Она одинока. Уже давно одинока. Она любит или полюбит, тебя хотя бы за твою молодость. Она лишена глупых предрассудков, которыми мы себя опутываем, потому-то и кажется непедагогичной. При всей ее женственности у нее жесткая воля, так как, кроме работы, у нее никогда ничего не было.
Пойми, она по-детски безыскусна, а ты хочешь приписать ей коварство. Тебе кажется, что она развлекается, а ей не только развлекаться, ей даже по-настоящему жить некогда. И в клуб она стала ходить только ради тебя…
А как же быть с лабораторией плазмы?.. Если Юля вдруг потребует: останься! Останься, брось все!.. Зачем тебе какая-то лаборатория?.. Ведь она, наверное, гордится, что работает на такой ответственной стройке…
Ловлю себя на том, что трезво прикидываю, как мне поступить в таком случае. Может, это естественно: взвешивать так рассудочно. Ведь мне уже двадцать восемь, и прошло то время, когда жил очертя голову. Лаборатория - это приобщение к тайнам науки, это мечта. Но приобщение ради приобщения, если рядом нет любящего друга, зачем оно? Согласится ли Юлия уехать отсюда? Сможет ли она быть всегда рядом? Или как у других: муж на Камчатке, жена в Киеве, дети у бабушки в Саратове…
А может, это у меня вовсе не любовь, а просто стремление обзавестись семьей, определиться, осесть, так сказать, у домашней газовой плиты?..
Разбитый всем перечувствованным, я словно бы защищаюсь сам от себя, от того, что неотвратимо надвигается на меня, что должно в корне изменить мое существование.
Я счастлив и подавлен, полон неясной тревоги.
В коммуникационный коридор приходит Лена Марчукова со своим дефектоскопом.
После разговора в лаборатории я испытываю при встречах с ней неловкость. А девочка ищет повода поговорить со мной.
- Ты можешь воздействовать на Демкина?
- А что он натворил?
- Он подлец. Бросил Аню Серегину. Да ты ее знаешь: продавщица из нашего "гастронома".
- Демкин не идеал, но в данном случае он поступил правильно.
- Правильно?
- Вот именно. У нее каждый день пьянки, пляски. На какие средства? Небось ворует в магазине. Нечего Демкину у нее делать.
- Но ты все равно не должен с ним дружить.
- А тебе не кажется, Леночка, что у тебя пока нет прав вмешиваться в мои отношения с людьми? Помню, на острове Ронго-Тонго я дружил с одним начинающим людоедом…
Леночка собирается обидеться на мою отповедь, но глаза ее округляются от любопытства.
- С людоедом?! Правда? Как интересно! Даже не верится: атомный век - и людоеды.
Наконец она спохватывается:
- Ты не принимаешь меня всерьез.
- Почему же? Но тебе еще нужно понять, что такое жизнь. Она требует терпения и терпимости.
Лена вскидывает голову и уходит. А я остаюсь наедине с толстым трубопроводом, перед которым положено всячески заискивать, так как он ответственный.
8
В свободное время я брожу по залам и коридорам будущей атомной станции. Не знаю, как передать общее впечатление или, скорее, ощущение от всего: пять этажей забиты металлом. Насосы, насосы, трубы, генераторы, холодильники, электронное оборудование. В главный зал входит ширококолейный железнодорожный путь. Здесь что-то от океана, от порта, от корабля. Даже окраска труб корабельная - сурик, белила.
Останавливаюсь в парогенераторном отделении. Над головой толстенные белые колбасы - трубы. Глазастые щиты, вентили, испарители, экономайзеры, пароперегреватели. Совсем недавно всего этого не было. И я прикасаюсь к холодному металлу словно для того, чтобы убедиться, что никакого обмана зрения нет. Экономайзер - это трубы; пароперегреватель - тоже трубы. Пучки звонких труб. Компенсаторы объема - опять же стальные трубы. Нержавеющая сталь. Углеродистая сталь. Сотни трубок и труб - и у каждой должен быть хозяин, так как тут нет ни одной трубки лишней, ненужной.
Я хожу с этажа на этаж. В пристройках первого, подвального этажа - насосный узел, дренажные узлы, коридор коммуникаций. Во втором - экспериментальные помещения, холодильники, сервоприводы, парогенераторы. На третьем - машинный зал с генераторами главных циркуляционных насосов, щит дозиметрии. Выше - лаборатория. А еще выше - центральный щит управления, мозг всего. Все рождается на глазах из хаотичного нагромождения металла и машин.
Тут еще будут дела! Ведь прежде чем, скажем, начать перегрузку реактора, нужно вскрыть его защитные плиты, отмыть верхнюю часть от радиоактивных загрязнений. Кто все это осуществит? Конечно же многотонные плиты поднимет мостовой кран. И я мог бы управлять им. Мне нравится кран. Мысленно я извлекаю из реактора отработанные технологические каналы, транспортирую их к бассейну, опускаю через воронку в гильзу, закрываю защитную пробку, загружаю свежие каналы. Дистанционное управление - по мне… Сперва я не примерялся, не прикидывал, а просто ходил и глядел. А теперь прикидываю: мне хочется работать и на кране и у пульта…
Я с восторгом принял предложение Коростылева поехать в Москву, в его лабораторию. Ведь заставить работать плазму - это мечта всех ученых-физиков; человечество раз и навсегда освободится от энергетического голода. И я со своей скромной профессией буду причастен к этому… И вот, казалось бы, пора собираться в дорогу, а я по-прежнему хожу по монтажным площадкам с ощущением хозяина и вроде бы не собираюсь прощаться с ними. Продолжаю все "прилаживать" себя к этой жизни, к атомной станции.
Может, потому, что здесь не просто техника. На каждой площадке - знакомые люди. Как член партийного бюро, я отвечаю за спортивную работу, но ко мне обращаются по самым различным вопросам. Со мной можно поговорить по-свойски, отвести душу. Я имею почти законченное высшее образование и, по мнению ребят, обязан разбираться в таких вещах, как живопись, музыка, поэзия. Потому и заговаривают со мной на подобные темы, читают свои стихи. Я терплю.
Я никому не сказал, что собираюсь в Москву. Но весть о том, что Коростылев пригласил меня работать в свою лабораторию, каким-то образом распространилась.
- Слушай-ка, один нахал распускает слухи, будто ты собираешься отчалить в Москву, - говорит Женя Андрианов из машинного зала. - Я, разумеется, заткнул нахалу рот: и без того большая текучесть рабочей силы.
Я молчу. Да и что тут скажешь? А неугомонный Женя допытывается:
- А может, ты в самом деле? А?..
- Был разговор с Коростылевым. Приглашает в свою лабораторию…
- Ну и?..
- Да пока ничего определенного.
Женя хмурится:
- И ты, Брут. Выкинь все из головы! Как друга прошу.
- Ты мне, Женя, душу не мотай. Лучше скажи, как у тебя…
- А что у меня? Ушла от меня Верка. Я, говорит, не обязана за тобой таскаться по всем стройкам. Одним словом, моральная и интеллектуальная несовместимость.
Наверное, надо утешить Женю. Но разве в таких случаях можно утешить? Ушла, - значит, не любила по-настоящему. И мы с Женей оба это понимаем. Мы с ним друзья по несчастью: от него ушла к другому Вера, от меня - Таня.
- Не думай, что я раскис, - говорит Женя. - Любовь ведь в самом деле как фарфоровая чашка: можно разбитую чашку склеить, но это будет уже не то. Ладно. Хватит об этом… Вы поделились бы опытом работы с нашей бригадой. Ребята хотят тебя послушать…
В помещении парогенераторов сварщик Устюжанин лезет ко мне со своими совершенно невозможными претензиями:
- Ты что же, друг, решил нас всех штангистами сделать? Ты мне гоночную машину подай. Пора организовать секцию гонщиков.
- А где я возьму машины?
- А мне какое дело? Отвечаешь за спорт - изволь позаботиться. Вон Есипов хочет на батуте работать. Спорт, милый мой, - это не физзарядка, а всерьез…
И я иду с претензией Устюжанина в нужные инстанции. Дядя с брюшком, отвечающий за спортинвентарь, встречает холодно.
- Гоночные машины?.. - У него округляются глаза. - Может, прикажете вам спортивные самолеты достать?..
- Было бы неплохо. Во всяком случае, двенадцать человек записались в секцию парашютистов. И еще… гоночную яхту, батут. Ховрин согласен организовать стипль-чезы…
- Это еще что такое? Шут с вами, похлопочу насчет гоночных машин. Только не стипль-чезы. Лошадям овес нужен и уход.
- И обязательно батут…
- Ну, ну, циркачи. Будет батут. Стипль-чезы…
Помню, когда прокладывали шоссейную дорогу в Забайкалье, рабочие предъявляли более скромные претензии: требовали новые рукавицы, спецодежду, чтобы огурцы привозили в столовую. Но ведь это когда еще было…
Да, слишком многое связывает меня с людьми, работающими на монтажных площадках. Они просто-напросто не верят, что я вдруг, ни с того ни с сего уеду отсюда, брошу стройку, бригаду. Да и я, признаться, до сих пор не могу представить себе свой отъезд… Каждый встречный, знакомый и незнакомый, считает своим долгом спросить:
- А правда, что ты?..
И, выслушав меня, только кривовато улыбается и неопределенно бросает:
- Ну-ну…
"Ну-ну" злит меня больше всего. Даже Родион, который впутал меня в эту историю, спрашивает:
- Ну как, не раздумал?
- А что?
- А бригаду кому намерен передать?
- Сам же сосватал меня, а теперь вроде бы…
- Ну-ну, поезжай. Черт, кого же Скурлатова назначит бригадиром? Самая ответственная часть работ…
- Вот что, Родимчик. Такого случая в моей жизни больше не будет.
- Да я не о тебе. Замена нужна.
- Незаменимых людей нет. Не боги горшки обжигают, - успокаиваю я его. - Можно назначить Тюрина. Толковый парень. Учится на заочном. Сварку на короткой дуге первый освоил. Сборку внутренним центратором тоже первый…
- Ну-ну… Черт, время уж очень напряженное! Оголить такой участок!..
После разговора с Родионом чувствую себя совсем подавленным. Бросаю бригаду, лезу куда-то в науку… Не обойдется без меня наука! Но он же сам выдвинул меня!..
Только в своем отсеке обретаю душевное равновесие.
"А ведь здорово у меня получается с этим магистральным, - думаю я и любуюсь трубопроводом. - Ведь все тут - фантастика, феерия! И все сделано руками ребят нашей бригады: основные магистральные трубопроводы, подводки к парогенераторам, компенсаторам, насосам… Возьмем первое место, возьмем!.."