- Выяснял, довольны ли рабочие вами и Шибановым.
- Ну?
- Я сказал: довольны.
- Слава тебе господи! А еще что? Не за этим же вызывал?
- Хочет выступить с докладом перед рабочими. Интересовался уровнем подготовки аудитории.
- Только-то?
- Сказал, что рацпредложение Харламова представляет большую ценность. Обещал передать в научно-исследовательский институт.
- Поздравляю. Он думающий рабочий.
- По-моему, недумающих рабочих нет.
- Любите вы бить себя в грудь: "Мы - рабочий класс!.." А о чем говорили с Угрюмовым?
- В основном о волках. И об археологии.
- А при чем тут археология?
- Угрюмова интересует загадка Фестского диска. Хобби.
- Первый раз слышу.
- Глиняная плитка, покрытая рисуночными знаками. Мы нашли ее на острове Каппа-Раппа. Угрюмов считает, что диск служил жрецам мнемоническим средством для запоминания молитв и заклинаний. У многих первобытных племен встречаются такие таблички. Есть вещи, интересные как бы сами по себе: фрески Кносса, шоссе гигантов Ангкор-Тхома, каменные крылатые быки Ассирии.
- Про быков читала. Но зачем все это Угрюмову?
- Его первая жена - туземка из племени Ронго-Тонго. Ее звали Иренг. У него за экватором - куча детей. Тоскует. Пальмы, папайя, ананасы…
- Все смеетесь! А я уши развесила.
Лезу в карман, достаю из бумажника фотографию: под кокосовыми пальмами в обнимку я, Родион и Иренг. Скурлатова не знает, что и подумать.
- Вы там в самом деле были?
- Как видите. Иа ора, на, о Иренг ити…
- А может быть, эта туземка ваша жена?
- Какое это имеет значение?
- То есть как?
- С вашего разрешения, я пойду.
- Мы пойдем вместе. И вы проводите меня. Я боюсь темноты. Ронго-Тонго. Бессовестный враль.
Взявшись за руки, бежим через заснеженное поле в поселок. Сквозь тучи снежной пыли иногда прорывается зеленая луна. Там, где намело сугробы, беру Скурлатову в охапку и тащу на едва приметный след. Она не упрямится. Ведь можно увязнуть по уши. Останавливаемся у подъезда трехэтажного здания. Она снимает варежки, и я чувствую теплоту ее маленьких рук. Странное ощущение. Она легонько высвобождает руки из моих шершавых ладоней и говорит тихо:
- Вот я и дома. Спасибо…
В общежитии Харламов набрасывается на меня:
- Как ты посмел, дурак, с мороза, кретин?!!
От вечного трезвенника Харламова несет водкой. Он колотит кулаками в мою могучую грудь, а мне только смешно. Я слишком счастлив и воодушевлен, чтобы сердиться на кого бы то ни было.
Я хватаю Харламова и поднимаю его на вытянутых руках. Он хрипит от злости, ругает меня самыми последними словами.
- Запомни, Харламов, - говорю я, - спорт - сила, спирт - могила!
6
Мы свариваем стыки трубопроводов.
Казалось бы, немудреное дело - сварить две трубы. Всегда насвистывающий крепыш Анохин и флегматичный, хмурый Суханов готовят трубы к сварке: с помощью гидравлического домкрата они выправляют стенки труб, резаками-труборезами снимают фаску под сварку, а если фаска снята еще на заводе, то стальными щетками очищают кромки от грязи и ржавчины. Анохин знай себе насвистывает, а Суханов сопит. Потом начинается сборка стыков. Тут уж Анохин перестает насвистывать: он весь внимание и сосредоточенность. Суханов посапывает торжественно, ритмично. Нужно совместить кромки так, чтобы совпадали поверхности труб и чтобы не была нарушена ось нитки трубопровода. А это великое искусство, требующее многолетнего навыка. Правда, сборку и центровку вручную мы выполняем в исключительных случаях, обычно пользуемся специальными приспособлениями - центраторами. Как только закончена сборка, я прихватываю стыки сварными швами. Анохин и Суханов следят за каждым моим движением. Когда закидываю маску на затылок, Анохин всякий раз говорит:
- Возьмем да покрасим, и выйдет Герасим!
Откуда он взял этого Герасима?
Оживает и Суханов.
- Ну и бандурище! - восторгается он, глядя на трубопровод. - Я на прокладке газопровода работал и все равно каждый раз восхищаюсь. Я ведь тут все наши стыки считаю. Хобби. Знаешь, бригадир, сколько уже насчитал? Девять тысяч пятьсот тридцать пять!
Начинаю "обхаживать" трубопровод. Всю смену веду многослойную сварку и каждую секунду сосредоточен до крайности: ведь важно не допустить прожога металла, предупредить протекание расплавленного металла вовнутрь трубы и много еще всяких тонкостей. Стыки вертикальные и горизонтальные, подогреваемые и неподогреваемые, стыки, корневые слои которых свариваются различными способами.
Теперь чаще всего приходится работать в коридоре коммуникаций. Здесь расположены все магистральные и соединительные трубопроводы, вся основная арматура контура. Тысячи погонных метров стальных трубопроводов! Здесь требуется полная герметичность, и эту герметичность создаю я.
Может быть, со стороны мой труд кажется однообразным: ползает человек под трубами, изгибается, как ящерица, висит на лямках. Да, со стороны не понять всей ответственности труда сварщика и того, что в нем заложено. Как говорит Харламов, - бездна!
Рядом, в смежных отсеках, трудятся члены моей бригады Тюрин, Пищулин, Сигалов, Демкин и другие. И каждый сосредоточен, отрешен от внешнего мира. Ведь даже подготовка и сборка труб должны выполняться с особой осторожностью и точностью, чтобы не вызвать больших напряжений в сварных соединениях.
За семь часов выматываемся до такой степени, что все плывет перед глазами.
Конец смене! Но день продолжается.
- Все на совещание, - говорю я.
Запотевшие до синевы толстые трубы, задвижки агрегатов, круглые, как баранки, дренажные вентили. В подвальном бетонном коридоре тишина. Сюда не долетают голоса метели. Мы облюбовали этот коридор коммуникаций и всякий раз собираемся здесь, чтобы подвести итоги и наметить планы на будущее. Ребята в брезентовых робах, еще не успели помыться, почиститься. Каждый примостился, где сумел.
Вглядываюсь в лица. Устали. Смена выдалась тяжелая. Тюрин клюет носом. Сигалов трет кулаками красные глаза. Демкин закуривает, хотя есть уговор здесь не курить. Пищулин, Петриков и Анохин о чем-то негромко переговариваются.
Моя брезентовая гвардия… Тут разные люди. Да ведь одинаковых людей, в общем-то, и не бывает. В основном в моей бригаде ребята с трубопрокатного завода, потомственные рабочие, и хлопот с ними не так уж много. Но есть и другая категория - те, кто пришел на курсы сварщиков из учреждений или после окончания восьмилетки: Сигалов, Анохин, Демкин. К этим я все еще присматриваюсь. Больше всего раздражает Демкин. Он демагог из демагогов. Послушать его, так все человечество только тем и занято, как бы ущемить Демкина. В столовой ему подают самое жесткое мясо (видите ли, потому, что он не инженер, а простой рабочий), в общежитии комендант выбрал для него самую холодную комнату, бригадир ставит его на самый трудный пост. И, как ни странно, этому бузотеру, этому лодырю идут навстречу. Его переселили в коттедж, ответственных сварок не дают, он ходит румяный и цинично насмешливый.
- Учитесь жить, старички! Я умею постоять за свои права. А то взяли манеру: все лучшее - жертвам избыточного питания, инженерам. А мы что, люди низшей категории? Мы - рабочий класс! Мы революцию совершали.
- Демкин, какую же ты революцию совершал?
- Не хватало еще, чтобы я совершал что-нибудь. Мои отцы и матери для меня старались.
Главное для Демкина - "повеселиться". О своих похождениях он рассказывает не стесняясь ("каждый должен брать радость там, где она дается"), часто возвращается в общежитие поздно ночью, навеселе, а когда пытаешься усовестить, делает страдальческое лицо.
- Я перевоспитаюсь. Вот те крест, бригадир, перевоспитаюсь. У меня один из предков - цыган. Во мне кровь бунтует. В старое время коней воровал бы.
Сварочному делу мне приходится учить его буквально заново.
- Ты, Демкин, пойми: главное, чтобы не было несплавления между слоями. Как это делается? Вот погляди…
Кто-то сказал, что если бы каждый человек посадил дерево, то вся земля была бы сплошным садом. Иногда я думаю, что если мне за всю мою жизнь удастся всего ничего: вывести Демкина в социалистические личности, его одного-единственного, то и тогда жизнь будет прожита не зря. Может быть, и беда-то вся в том, что мы привыкли оперировать множествами: общество, производство, бригада, - а на отдельного человека порой терпения не хватает. А ведь тот же Демкин - отмахнись от него - покатится вниз.
Как-то я спросил его:
- Демкин, ты кто?
- Рабочий. А хотели сделать из меня потомственного вора.
- Это каким же образом?
- Папаша у меня вор. Вор-рецидивист. Ну, тюрьмы, приводы и прочее. Ненавижу гада! Все на меня пальцем показывают: сын вора, - значит, и сам вор.
- А как ты в сварщики попал?
- Решил получить образование, пошел на курсы.
- Что же, Демкин, надо учиться работать. Станешь хорошим сварщиком - повысим разряд.
- А потом?
- Блестящие перспективы: можешь стать бригадиром вместо меня, обогнать Харламова.
- Да разве этого черта обгонишь?
- Главное, Демкин, иметь точку опоры.
- A y тебя она есть?
- Конечно. Спорт: бокс, штанга. Я в жиме завоевал звание чемпиона флота. Чуть в Мехико не попал, на Олимпиаду. Впрочем, "чуть" не считается.
- Что ж не пошел по этой линии дальше? Очень нужна тебе сварка с такими данными!
- В спорте я дилетант. Штанга - мое хобби. Хобби весом в сто пятьдесят кило. Попробуй!
- Где уж нам уж…
Сегодня Демкина следует призвать к порядку: сжег трансформатор. Нужно обсудить, сделать строгое внушение, пригрозить административными мерами.
По мнению Скурлатовой, укрепление коллектива и происходит таким образом: изживайте недостатки, совершенствуйтесь в своем деле, будьте непримиримы к ошибкам! Лучше пересолить, чем недосолить…
Я смотрю на усталые лица своих товарищей. Да, да, все, о чем говорила Скурлатова, правда. Есть и прожог, и непровар, и трещины, и аппарат сожгли… А почему все-таки мы вышли на второе место? Догнали Харламова, упорного Харламова?
Как это произошло? Трудно объяснить. Я не вдохновлял рабочих особенными речами, не показывал образцы трудового героизма. Мы работали, и все. Может быть, сам того не сознавая, я в чем-то подражал Угрюмову, помня о нем как о своем старом бригадире, в чем-то - мичману Оболенцеву, какие-то навыки переносил из своей военно-морской службы - например, во время тренировок на контрольных стыках (мы ведь там, на флоте, только и делали, что тренировались, отрабатывали задачи, жили в постоянном ожидании боевой тревоги). Я добивался строгой специализации каждого, ругался с Шибановым и Скурлатовой, если кого-нибудь из бригады пытались перебросить с одного вида работы на другой. Мы стремились овладеть секретом сварки на предельно короткой дуге - два миллиметра, не больше, а это требовало постоянной сосредоточенности, и если случались издержки, о которых говорила Скурлатова, то были они издержками роста, овладения мастерством.
Мы ясно видели цель, и дух соревнования появился как бы сам собой. Мы монтировали небывалую атомную электростанцию, и корпуса, блоки росли на наших глазах. Мы словно бы возвысились над будничностью своей профессии. В нас уже пульсирует атомное сердце. Каждый из нас почувствовал себя значительным, очень нужным. Каждый ощутил себя личностью.
Я думаю о том, что если в капиталистическом мире индивидуализация личности ведет к индивидуализму, к ницшеанству, то у нас гармоничное развитие личности приводит к совершенствованию коллектива в целом. Это глубинный процесс, но руководитель должен сознательно направлять его.
"А ведь в бригаде Харламова точно такие же ребята, как и в моей, - размышляю я. - Так почему же они на первом месте? Неужели и тут роль личности? Мы лезем из кожи, а они работают спокойно, не торопятся и все равно впереди нас. Почему? Неужели все дело в методах руководства? Где оно кроется, то самое "чуть-чуть", которое накладывает отпечаток на целый коллектив?"
- Главный инженер Угрюмов поздравил нашу бригаду с успехами, - говорю я, - А прораб искренне удивляется, почему мы все еще допускаем брак. Придется для отдельных товарищей назначить дополнительные тренировки на пробных образцах.
Петриков и Сигалов опускают глаза: они боятся, что я вот-вот выложу правду-матку, назову их имена, стану корить и "воспитывать".
Но я в отличие от Скурлатовой придерживаюсь своего метода: никогда не ругать на людях за случайные ошибки. Демкин - другое дело, этого разгильдяя приходится подстегивать постоянно.
В толстой книге какого-то американского администратора, недавно изданной у нас, я вычитал буквально следующее:
"Избавляйтесь от плохих работников. Стремление "ужиться с каждым" приведет вас к необходимости работать рука об руку с тупицами, бездельниками и никчемными людьми, которые проникают во всякую организацию и во всякое дело. Эти люди будут с восторгом играть роль послушных исполнителей воли великодушного босса, но вы, их великодушный босс, с такими работниками ничего не достигнете. Подобные люди являются носителями лености, неэффективности и расточительности. Уживаясь с ними, вы таким образом отказываете себе в праве быть настоящим руководителем".
"На первый взгляд автор прав, - думал я. - Действительно, по отношению к бездельникам нужно занимать непримиримую позицию… Но они там выбрасывают таких людей на свалку. И потом: разве я стремлюсь просто ужиться с Демкиным? Я хочу, чтобы он стал человеком…"
Говорю ребятам о том, что мы должны, обязаны выйти на первое место: дело чести!
Кажется, что слушают рассеянно. Но это не так. Просто все очень устали.
- А зачем вас вызывал к себе Коростылев? - вдруг спрашивает Тюрин.
Я в замешательстве. Говорить о московской плазменной лаборатории? Стоит ли? Но ведь у нас был и другой разговор…
- Профессор Коростылев собирается прочесть нам доклад о научно-технической революции.
- Вот говорят, что автоматизация освободит человека от участия в производстве, - подает голос Пищулин. - Ловко придумано! А как же рабочий класс? Он что же, сходит на нет?
- Ну, такой богатырь, как ты, не скоро сойдет на нет. Тебя бы на лесоразработки! Думаю, что автоматизация вводится прежде всего там, где условия труда тяжелые.
- Точно! Например, продавать газированную воду: видал автоматы в Москве. А то еще в метро автоконтроль, все норовит по ногам ударить. Я чуть заикой не сделался. Объясни: когда все автоматизируем, куда рабочий класс денется?
- На наш век хватит.
- А я привык жить с перспективой.
Пытаюсь вывернуться, но знаний не хватает. А Пищулин наседает. Можно было бы отослать его в библиотеку, но твердо уверен: в библиотеку он не пойдет. Вспоминаю все, что слышал об этом. Наивные вопросы Пищулина не так уж наивны. Надо самому почитать.
Говорю о том, что настало такое время, когда науку и труд невозможно разделить. Что теперь особенно необходимо учиться. Узкий профессионализм рабочего заменится универсализмом. Машинный труд, как известно, немыслим без узкой специализации. Автоматизация же требует политехнизации. А политехнизация невозможна без всестороннего развития личности.
- Нет, ты скажи, - прерывает меня Демкин, - может автомат заменить человека?
- Смотря какого. Если тебя, то не может: автомат по бабам не шляется, горилку не пьет, - острит Тюрин.
- Ты лучше за своей нравственностью следи, жмот. Хоть раз кому-нибудь взаймы дал? Тоже лезет коммунизм строить! А у самого на тумбочке копилка: собачья голова со щелкой во лбу. Сберкасса! Нужно, как наш бригадир, соединять теорию с практикой.
- Взаймы все равно не дам, не мылься, - говорю я.
Пора расходиться. Меня похлопывают по плечу:
- А ты парень с головой!
- Из-за вас на свидание не пошел.
- Научно-техническая революция происходит, теперь не до свиданий, - шутит кто-то.
- А зачем она, эта революция? - опять подначивает меня Демкин. - До сёдня как-то обходились?
Тут уж на него набрасываются скопом, объясняют подробно, что, зачем и почему.
- А ручной труд все равно останется! - не сдается он.
- Ты ломишься в открытую дверь, - терпеливо говорю ему я. - Конечно же при любой автоматизации ручной труд останется. Но какой труд? Ведь главное - ликвидировать тяжелый физический труд, чтоб животики не надрывать. Монтажники всегда будут, но их труд, хоть и ручной, будет высшей формы: тут нужно электронику и автоматику знать. Это труд нового типа. Возьми, к примеру, кочегара большого парового котла. Был кочегаром, потел, надрывался, а сейчас превратился в оператора: за приборами следит. Так постепенно все и превратимся в операторов, наладчиков, ремонтников.
- Скучно! Нажимай кнопки, включай и выключай рычажки. Где же тут умственность?
Спор вспыхивает с новой силой.
- Лопухи вы все, - говорит Демкин. - Болтали, болтали про научно-техническую революцию, а сами забыли, к чему она, а у Демкина реле сработало, она-то и нужна, чтобы бессодержательного труда не было. Где автомат сможет заменить человека, там он его и заменит.
- Ну, гений!
- Гений не гений, а поумнее тебя.
Научно-техническая революция… Эти слова не сходят у нас с языка. Мы ведь осознаем, что находимся в самых недрах этой революции, она для нас не отвлеченное понятие.
Меня увлекает стихия подобных разговоров. Тут и об освоении космоса, и об атомной энергии, и о кибернетических машинах. Особенно волнуют сообщения о сварочных работах в космосе. Это уже имеет отношение к нам. Значит, не такая уж наша профессия приземленная! И мы гадаем, какой из трех способов сварки в космосе окажется самым перспективным.
Наговорились. Ребята расходятся. Я тоже иду в общежитие.
7
Зачем человеку первое место?
Хотим мы того или не хотим, но соревнование существует во всем: и в работе и в любви. Оно всегда было, соревнование, в самые незапамятные времена.
Мы решили во что бы то ни стало обогнать бригаду Харламова, выйти на первое место. Все воодушевлены. Теперь смена кажется нам короткой, живем одним помыслом: обогнать, обогнать…
Главная идея нашего соревнования проста: работать без контрольных образцов, то есть добиться такого положения, чтобы нам доверили вести сварку сразу, без предварительного испытания в лаборатории контрольных стыков. Это будет признанием нашего мастерства. Это будет высшее достижение, о котором только может мечтать сварщик на нашей сверхответственной стройке. Итак, главное - качество! Не у всех наших ребят дело спорится.
- Эх, Сигалов, Сигалов, - укоризненно качаю я головой. - Куда глядят ваши глаза! Тут и без дефектоскопа видно: брак! Вырубить все до чистого металла и снова заварить!
Сигалов стоит понурив голову.
- Так я ж старался…
Вот у кого веснушчатое лицо. Сейчас оно горит, как весенний тюльпан. Стыдно. Не хочется быть последним.
- Если бы не старался - был бы другой разговор. Вот что, Сигалов: вы очень рассеянны. Еще одна такая промашка - переведу на дренажные трубы; там можете по сто раз вырубать.
- Несчастье у меня: мать тяжело заболела. Получил вчера письмо.
- Вот оно что. Может, домой нужно съездить?
- Спасибо.