- В этом году весна особенная… - говорит Леночка. - Еще не было такой…
Весна, весна… Скоро она придет, с шуршащей, бурлящей водой, с жизнерадостными мятежами дроздов над деревьями, с острым запахом прели и гнили, с чавкающей алчно грязью, с набухшим зерном в ворчащей утробе земли. Да она уже вошла в нашу монтажную зону - радостным дрожанием веток, потоками белого солнечного света, веснушками, проступившими на носу у Леночки.
- Пойдем завтра в клуб, - говорит Леночка. - В кино или на танцы. Я так люблю танцевать!
- Во-первых, я не танцую. Во-вторых, завтра партийное собрание. И не просто, а отчетно-выборное. Должна бы знать, хоть ты еще и комсомолка.
- Почему отчетно-выборное собрание весной? Обычно бывает осенью.
- Партийная организация за последнее время очень выросла, и решено создать партком. Событие немаловажное.
- Расскажи, как ты вступал в партию.
- На флоте это было. Герой Советского Союза Иванский рекомендацию дал.
- Герой Советского Союза - и дал тебе рекомендацию?! Расскажи.
И я рассказываю.
…Получена радиограмма из штаба: во время учебного похода подводная лодка потерпела аварию.
Меня и мичмана Оболенцева вызывает капитан второго ранга Иванский, объясняет обстановку.
- А кто-нибудь спускался на такие глубины в мягком скафандре? - спрашиваю я.
- В водолазной практике подобных случаев не было, - твердо говорит Иванский.
Оба, и мичман и капитан второго ранга, почему-то поглядывают на меня. Сейчас Иванский скомандует: "Водолаз, на трап!" Холодею при одной мысли об этом. Но не скажешь же Герою Советского Союза: боюсь, дрожу за свою жизнь. Ведь там, в отсеках, задыхаются люди.
- Разрешите мне идти на грунт? - вдруг говорит мичман.
Чувствую, как вспыхивают щеки. Такого поворота не ожидал…
Капитан второго ранга Иванский, собственной рукой написавший инструкцию о пределе использования мягкого снаряжения, даже не пытается отговорить своего старого друга.
- Разрешаю!
- А не опасно? - подаю я голос.
Иванский щурится:
- Очень даже. Что вы предлагаете?
И тут, не узнавая собственного голоса, я говорю:
- Разрешите пойти вместе с товарищем мичманом?
Иванский будто ждал этого:
- Правильно. Вдвоем сподручнее.
Вот так всегда. Кто-то должен идти первым. Страшно бывает самому первому. Остальным гораздо легче.
Электрическая лампочка, участливое лицо врача - все будто сквозь волнистое стекло. У врача фиолетовые веки, увеличенные очками, пористый нос. Рядом на койке стонет мичман Оболенцев.
- Вам лучше? - спрашивает врач.
- Грудь… ноги ничего не чувствуют, - хрипит мичман.
Мы в рекомпрессионной камере. Здесь под повышенным давлением отлеживаемся после длительного пребывания на больших глубинах, лечим кессонную болезнь.
Вот после этого и дал мне Герой Советского Союза Иванский рекомендацию в партию.
Леночка смотрит на меня с восторгом.
А я в эту минуту почему-то опять думаю о том, как трудно мне будет расстаться со стройкой, с друзьями, с Леночкой…
Илларионова, пожилого седоватого человека в очках, я неоднократно видел и раньше, но как-то не задумывался о его роли здесь, на строительстве. Мало ли неизвестных мне людей бывает у нас: ученые всех профилей, представители Академии наук и Атомного комитета! А он вот, оказывается, кто! Со мной всегда такое случается: знает весь мир - один я не знаю.
С виду очень скромный, даже очень неприметный, я бы сказал, невыдающийся, очень уж обыденный; никакой привлекательности. Нам подай фигуру, внушительность, приятный бас, чтобы был не человек, а картинка!
И этот Илларионов появляется в нашем блоке, решительно идет ко мне.
Всяких людей приходилось встречать: и Героев Советского Союза, и Героев Социалистического Труда, и депутатов, и крупных ученых, и вот инструктор ЦК пришел сюда, где и повернуться негде…
Почему-то испытываю смущение и робость. ЦК… святое слово. Смотрю во все глаза на невысокого, плотного мужчину в обыкновенном заячьем малахае и даже не знаю, как отвечать, как вести себя. Что-нибудь брякнешь невпопад!
- Давайте знакомиться! Меня зовут Александр Дмитриевич. О вас я кое-что уже слышал. Чем заняты после смены? Вот и прекрасно! Если не возражаете, побродим по строительству.
Проходя по территории, я думаю о многом. Ведь все здесь наводит на размышления. Меня всегда восхищали люди, умеющие воплощать мертвую идею, запечатленную на бумаге, в металл, в умную живую машину, вот в такую атомную электростанцию.
Был жадный интерес ко всему этому: разглядываю чертежи, все вроде бы ясно. А как будет выглядеть машина в натуре? И постепенно прихожу к выводу: материализация идей - не менее интересный процесс, чем рождение самих идей в головах ученых и инженеров, а может быть, даже более интересный. С каждым годом идеи становятся все тоньше, все глубже, все изощреннее, а это требует столь же тонкого воплощения. Рабочий должен схватить великую, изощренную идею, понять ее больше, чем сам изобретатель, материализовать в конкретных формах и даже модернизировать, освободить от теоретической вязкости и неопределенности.
Вон сколько здесь, в монтажной зоне, светлых голов! И каждый, казалось бы самый неприметный, - мастер, бог. Мы воплощаем идеи. Мы воплощаем научно-технические идеи. На нас держится научно-техническая революция, мы ее спинной хребет, руки и мозг. Сама практика века заставляет нас глубже понимать природу вещей и явлений. Мы - рабочие. Но не те, какими были, скажем, даже десять лет назад. За десять лет совершился невиданный скачок в нашем сознании. О самых небывалых автоматических линиях мы рассуждаем как о чем-то само собой разумеющемся.
Казалось, Илларионов станет расспрашивать о делах бригады, о том, как мы взяли первое место, кто отличился. Но он будто бы и забыл, что я бригадир.
- Вижу, на стройке вы повсюду свой человек, - говорит он с непонятной усмешечкой. - А я вот все не пойму, что здесь к чему. Вон те, что они делают?
- Так это же бригада Базунова! Привет, Палсеич!
Но Павлу Алексеевичу не до нас. Его бригада занята подъемом того самого резервуара, где я угорел. Кран большой грузоподъемности уже приведен в действие. Базунов движением рук подает команды. Он сосредоточен, глаза остры, губы плотно сжаты.
- Не будем мешать, - говорит Илларионов. И мы идем дальше.
- У меня интерес к монтажу конструкций промышленных зданий, - говорит он. - Вы в этом деле смыслите?
- Еще бы! Да тут ничего сложного нет. Любой слесарь-монтажник вам все объяснит.
- А вы?
- И я, конечно. Смотря что вас интересует? Установка колонн или подстропильных ферм или же монтаж прогонов и связей?..
Все не могу уловить смысла нашего разговора, смысла нашей прогулки по рыхлому снегу. Что ему нужно от меня? О чем бы я ни говорил, даже о самых мелких пустяках, он слушает с повышенным вниманием, и там, за стеклами очков, острый огонек любопытства, усмешечка. Меня трудно смутить. Но лишь до тех пор, пока осознаю, кто передо мной и чего он хочет. Вглядываюсь в своего спутника… Теперь он как бы проступает резче, обретает индивидуальность и словно бы становится выше, значимее. И лицо у него, оказывается, очень значительное, крупное, жесткое. И если раньше казался моложавым, то теперь вижу, что ему не меньше шести десятков. Он вроде бы пристегнул меня к себе и даже не спрашивает, свободен я или занят, тащит - и все!
Если бы можно было угадать, что ему нужно!.. Все время прислушивается к чему-то. К чему он прислушивается?
- Не понимаю вас, молодых… Здесь созданы все условия для работы, стройка государственного значения. А текучесть рабочей силы большая. Почему?.. Вот вы тоже собираетесь куда-то…
- Я выдвиженец. Ну, а другие… много причин…
- А все же?
- Трудно сказать. Если в самом общем виде…
- Да, да, в самом общем.
- Может быть, потому, что люди перестали быть множествами, каждый - индивидуальность. Каждый хочет внимания и перспектив роста.
Он приостанавливается.
- Так, так, продолжайте. Что конкретно вы вкладываете во все это?
И я говорю, говорю. Как тогда в кабинете Коростылева:
- По своему маленькому опыту знаю, как это утомительно и даже мучительно - забота о каждом в отдельности. Прежде самому нужно дорасти до понимания этого, чтобы никакие профитные соображения (я имею в виду личную выгоду) не заслоняли главного: воспитания строителя коммунизма.
- Как вы сказали? Профитные? Это же здорово и очень точно! Именно профитные соображения. Ах да, я и забыл: вы три года учились в университете. Очень жаль, что не закончили. Нужно было закончить. Впрочем, закончить образование еще успеете. Ведь вы совсем молодой человек…
А может быть, ему даже больше шести десятков? Резкие складки у губ и глаза очень усталые, с большими оттянутыми мешками. Он чем-то волнует меня, печалит и, я бы даже сказал, вызывает горькую боль. Ужасно близкие, знакомые глаза. Иногда передергивает плечами, - должно быть, был ранен, а вот когда: в гражданскую или в Отечественную? Здесь осуществляется мечта народа. Раньше за мечтой, творящей жизнь, ехали на Дальний Восток, в Заполярье, в пустыни Средней Азии. И сейчас едут. Но почему существует текучесть, почему молодые люди без стыда и совести берут расчет и уезжают? Почему молодые хлюсты в глаза инженерам и своим же товарищам говорят: "Рыба ищет, где глубже"?
Где истоки шкурничества? В школе воспитывали, в комсомоле воспитывали, в семье воспитывали. Воспитывали лекторы, воспитывали бывшие фронтовики, герои, заслуженные люди производства… Вся система направлена на воспитание. И все-таки выныривают вот такие "независимые" от общества. Чересчур уж независимые.
- Вы правы, - продолжает он, - это очень трудно - забота о каждом человеке. Только в резолюциях просто. А на деле очень и очень трудно. Здесь нужно, как говорил поэт, сердце отдавать временам на разрыв. Иначе не получается. Где равнодушие - там и гниль. На людей должно быть чутье. Тот, кто только разводит руками, как плавающий, делает какие-то движения и думает, что направляет жизнь, для такой роли не годится. Ведь это не пустые слова - отдать себя всего народу. И ведь вот что досадно: нет рецептов, каким должен быть вожак масс. Одни говорят, что он должен обладать тактом в обращении с людьми, быть, одним словом, воспитанным, другие требуют деловитости, масштабности мышления, умения проникать в глубины человеческого характера, сердечности. Предпочтение отдают тем, кто хорошо воспитан, вежлив. А вы как думаете, каким он должен быть?
- Взрослым.
- Взрослым? Это как же?
- Ну да. Взрослым, то есть быть на уровне требований времени. Вежливость, воспитанность или резкость меня мало интересуют. Конечно, хорошо, если он обладает теми качествами, которые вы перечислили. Но ведь иногда приходится быть очень жестким и невежливым, иначе ничего не получится. Ведь если каждый раз разгильдяю делать реверансы, он совсем обнаглеет. "Меня трогать не моги, ко мне чуткость проявлять положено". А я всякую гниль сварочной дугой выжигал бы…
- Круто берешь, бригадир. А где же выдержка? - Илларионов улыбнулся, покачал головой. Но тем более после этого поразило, как задушевно, уважительно сказал он мне: - А ведь как хорошо вы сейчас сказали… Нам всем подчас не хватает взрослости, то есть строгого научного подхода в решении важных вопросов и особенно в воспитании людей. Руководитель должен быть взрослым! Зрелым… Хорошо!
И вот собрание.
Сижу гордо между инструктором ЦК Илларионовым и главным инженером Угрюмовым: меня как бригадира бригады коммунистического труда избрали в президиум.
Секретарь партбюро Суздальцев делает доклад. Он перечисляет наши достижения, говорит и о недочетах, о текучести рабочей силы. Начинаются прения. Выступают рабочие, инженеры, хозяйственники - те, кто воплощает идею, запечатленную на бумаге, в металл, в машины, в то, что будет атомной станцией.
Чтобы создать технику, нужны умы и руки; чтобы привести ее в движение - то же самое. Но сложнее всего, наверное, управлять этим оркестром, добиваться слаженности, разумности каждого действия. Слушаю выступающих и думаю о том, какая огромная роль во всем этом принадлежит нашей партийной организации. Слушаю и горжусь этими людьми, моими товарищами по труду.
Но вот берет слово Скурлатова. Она говорит о нашей бригаде, занявшей первое место в соревновании сварщиков, давая при этом понять присутствующим, сколько лично ей как прорабу пришлось повозиться с каждым из нас, чтобы бригада оформилась в единый, целенаправленный организм, в боевую ячейку стройки. У каждого из нас были свои недостатки, но теперь мы их изжили.
"Во многом она права… - думаю я. - Нервов она истратила с нами вагон и малую тележку… Но все-таки бригадиры почему-то недолюбливают Скурлатову, стремятся перевестись в другой блок, под начало другого прораба… Почему сейчас она говорит только о достижениях и недостатках сварщиков? Почему она не говорит о своих просчетах, о недостатках Шибанова, Чулкова? Ведь это они трое отвечают за внедрение механизированных и прогрессивных ручных способов сварки, а тут дела обстоят ох как плохо!.."
Чем больше она говорит, тем сильнее я накаляюсь. Много ли Скурлатова как прораб сделала, чтобы облегчить труд сварщиков? Да и сам я как член партбюро и бригадир интересовался ли внедрением прогрессивных способов сварки?.. Изобретение Харламова! Но меня буквально вынудили испытывать его аппарат, а Скурлатову, Шибанова и Чулкова заставили заниматься этим в приказном порядке. Но я все-таки хоть на первых лорах дрался за изобретение Харламова, а другие, те, кто отвечает за рационализацию, ставили ему палки в колеса. Почему?.. Может быть, потому, что всякое серьезное рационализаторское предложение вносит слишком много беспокойства в производственную жизнь?
Прошу слова. Начинаю тихо-мирно - с организации сварочных работ на монтажной площадке. Как шла подготовка трубопроводов к монтажу, как осуществлялась резка труб и обработка их концов под сварку, как соблюдались нормы. Цифры помню наизусть, и это производит впечатление. Вижу внимательные, устремленные на меня глаза руководителей производства и рабочих.
- О достижениях хорошо сказала товарищ Скурлатова. Позвольте мне говорить только о недостатках. Почему плохо внедряется прогрессивная аргонодуговая сварка? Почему слабо внедряется комбинированная сварка труб поверхностей нагрева? Почему валяется на складах аппаратура управления автоматами? Почему нас не обучают сварке с программированием режима? Научно-техническая революция требует рабочего-политехника, а не рабочего-кустаря… Почему сварщиков третьего разряда товарищ Скурлатова, которая так печется о качестве на словах, на деле допускает к работам без проверки?
- Это единичные случаи… Не обобщайте! - выкрикивает Скурлатова.
Председатель звонит в колокольчик.
Я говорю об особенностях комплексной подготовки внедрения новых способов сварки, об оплате труда, стимулирующей освоение новой техники. Мне аплодируют. В перерыве Скурлатова подходит ко мне.
- Не ожидала от вас, - говорит она с обидой в голосе. - Можно ведь было зайти и утрясти все эти организационные мелочи! Зачем же выносить на собрание?
- Разве я говорил неправду или что-нибудь преувеличил?
- Преувеличил не преувеличил, а в обкоме и ЦК теперь будет о нас определенное мнение.
После перерыва слово берет Шибанов. Он долго говорит о том, что критика не должна превращаться в критиканство, и старается доказать, что я сгустил краски, что дела с внедрением новой техники и освоением прогрессивных методов труда обстоят совсем не так плохо, как я, мол, это представил.
Я слушаю его трусливую и самодовольную речь и чувствую, что не выдержу сейчас и снова выйду на трибуну. Но в этом нет необходимости. Один за другим выступают инженеры, бригадиры, рабочие и поддерживают меня. Вопрос стоит теперь шире - о том, что партийная организация и каждый коммунист должны отстаивать передовое, новое, о доверии и внимании к людям, несущим это новое.
Об этом говорит в своем выступлении и товарищ Илларионов.
- Прав бригадир Прохоров. Это очень трудно - поддерживать инициативу каждого. Только в резолюциях просто. А на деле очень трудно. Где равнодушие - там застой. Ведь это не пустые слова: служить народу.
Начинается выдвижение кандидатур в состав парткома.
- Прохорова! Прохорова! - кричат со всех сторон.
Признаться, я в растерянности. Встать и заявить собранию: "Дорогие товарищи, возможно, в скором времени меня вызовут в НИИ". Ну, а если так и не вызовут?.. Глупо… Смотрю на Родиона: ему бы встать да сказать… Но он молчит, процеживает бороду через кулак. Наклоняюсь к нему и шепчу на ухо:
- А как же НИИ?
- А тут уж ты сам решай! - говорит он жестко и отворачивается.
А что, собственно, решать? Если выберут в партком, буду работать до последнего дня… В конце концов, рядового члена парткома можно заменить.
Моя кандидатура проходит единогласно.
И вот мы, члены парткома, заседаем в огромном опустевшем зале клуба. Нужно выбрать секретаря-руководителя.
У меня на этот счет нет сомнений: секретарем должен стать наш бывший секретарь партбюро Сергей Иванович Суздальцев. Дельный работник, чуткий товарищ… Говорю об этом соседям по столу, но они молчат и как-то странно переглядываются.
Заседание открывает сам Суздальцев:
- Дорогие товарищи коммунисты! Мы должны избрать вожака нашей большой партийной организации, секретаря партийного комитета. Дело ответственное, очень ответственное…
Он замолкает и обводит всех взглядом.
- Мы тут предварительно совещались, советовались и с товарищами из обкома, и с инструктором ЦК товарищем Илларионовым.
Значит, не Суздальцева? Кто же в таком случае?.. На таком ответственном посту должен быть человек авторитетный, энергичный…
- Думаю, что выражу общее мнение, - продолжает Суздальцев, - если назову фамилию нашего товарища - Прохорова Владимира Михайловича!..
Все аплодируют.
Кто это Прохоров?.. Так это же я!.. Он назвал мою фамилию! Влети сейчас в зал шаровая молния, она была бы для меня менее неожиданной, чем слова Суздальцева. Я как-то весь внутренне напрягаюсь. Окидываю мысленным взором стройку. Сотни людей. Тысячи больших и малых проблем. По силам ли это мне? Имею ли я право?
Все смотрят на меня. Ждут.
Я должен дать согласие или отказаться, аргументировав свой отказ. Вижу молчаливый вопрос в глазах моих товарищей. Они ждут. Их глаза спокойны и строги. Ведь тут собрались те, кого коммунисты считают самыми достойными…
Я должен решить, выбрать?.. Нет. Я уже выбрал. Мне ведь только казалось, что я каждый раз выбираю между людьми и наукой. Я ведь никогда не отрывал людей от их дела, будь то техника или наука, потому что самое важное и интересное для меня - людские судьбы… Теперь я знаю, к чему готовил себя всю жизнь: вот к этой минуте!..
Я встаю. И чувствую, как во мне поднимается что-то сильное и непреклонное, то, что всегда было присуще целым поколениям коммунистов…