- Чем? Песнями, что ли? Не вижу тут никаких ваших вещей. Извините, господин, но вы обязаны сегодня же вечером заплатить и за себя и за своего товарища… Понятно?.. Нас уже много раз надували, а все хорошие люди, и даже любители пения, вроде вас… Правило такое - надо платить.
Брычков вскипел от возмущения. Он сунул пальцы в жилетный карман, куда раньше положил свои последние четыре франка, но вынул лишь несколько мелких монет.
Тут он опешил…
- Вы мне должны двадцать восемь франков, - холодным тоном проговорил хозяин гостиницы, устремляя неподвижный и бесстрастный взгляд на Брычкова.
- Меня здесь обокрали! - крикнул юноша.
- Это старые сказки, господин, не впервой мне их слышать… Платите двадцать восемь франков!
- Нет их у меня, чем я тебе заплачу?
В трудное положение попал Брычков. Он невольно взглянул на дверь в надежде, не появится ли Хаджия - надо бы вместе обсудить, что делать. Хозяин гостиницы стоял на пороге, ожидая ответа.
- Платите!
- Нет денег.
- Я вас передам в руки полиции как жулика. Знаю я вас, болгар…
Брычков вспыхнул, кровь бросилась ему в лицо, и он кинулся на хозяина с поднятым кулаком.
- Румынский пес! Я тебе заткну пасть!
И он опустил на плечо хозяина тяжелый кулак.
Хозяин чуть не взвизгнул. Но тут в коридоре застучали быстрые шаги бегущего человека и послышались зловещие крики:
- Фок! Фок! (Пожар! Пожар!)
То кричал во все горло Хаджия, который сейчас и влетел в комнату, еле переводя дух.
Хозяин гостиницы мгновенно вырвался из рук Брычкова, выбежал из комнаты и, бледный, перепуганный, помчался без шапки, сам не зная куда. Он решил, что загорелось в одной из комнат гостиницы.
- Фок! Фок! - ревел не своим голосом Хаджия.
С улицы во двор хлынули люди и теперь толкались в полумраке.
- Фок! Фок! Фок! - кричал Хаджия, схватив Брычкова за руку и таща его вниз по лестнице.
Они сбежали во двор, смешались с растерянной толпой и, никем не замеченные, выскользнули из ворот… Фок! Фок! А огня нигде не было…
____
- Скандал, ну и скандал, - вот были первые слова, которые произнес Брычков, обращаясь к Хаджии, когда спустя полчаса они остановились на противоположном краю города перед воротами дома, в котором жил один огородник-болгарин, - здесь они собирались провести ночь.
- Постучи еще, - сказал Хаджия, потом обернулся и стал всматриваться в темноту, опасаясь погони.
- Однако, черт побери, как это тебе пришло в голову затеять эту комедию? А знаешь, если бы не ты, мне пришлось бы ночевать в кутузке: не было денег, чтобы заплатить по счету, да и румына я хватил кулаком… Э… постой! Слушай-ка, ведь у меня пропали четыре франка, что лежали в жилетном кармане! А я помню, что еще сегодня после обеда они у меня были. Кто-то меня обокрал…
- Хорошо, что напомнил! Это я взял их у тебя, когда ты нынче спал днем.
- Ты?
- И они на пользу пошли: дело в том, что Аслан сегодня зашел в "Париж", выпил три рюмки ликера, съел три коврижки и проглотил четыре рюмки рома - ведь он, понимаешь, три дня не ел, а в кармане ломаного гроша нет… Уйти из кофейни нельзя… Сидел там с утра до вечера, все ждал… Официанты вертятся вокруг него, словно легавые, - почуяли, что денег у него нету… И как заметили, что он все на дверь смотрит, потребовали уплатить четыре франка. А где их взять? Тут как раз я вхожу; вижу - быть скандалу. Аслан уже лезет в драку. Посылают за полицией… Вся кофейня смотрит в его сторону… Вижу: наш шалопут и тут осрамит и опозорит болгар… Ну, я попросил подождать, - сказал, что сейчас принесу деньги, и отнес туда твои четыре франка…
- Прекрасно сделал. Значит, ты его вызволил?
- Конечно.
- Как и меня - только из другой напасти… Да, скажи мне, Хаджия, как это ты в самое время заметил, что в гостинице вспыхнул пожар?
- Идут открыть нам дверь… Я возвращался из "Парижа" к тебе и еще у входа услышал твой приятный разговор с хозяином… Ну, я тут же придумал, что делать… Видишь, какой я умный - мог бы целой империей править… Входи!
Маленькая дверь открылась, и приятели вошли в дом.
VII
Было начало февраля. Из России дули северо-восточные ветры, сковывающие все вокруг жестоким морозом. По одной из безлюдных окраинных улиц Браилы шел Брычков, бледный, задумчивый… Сбежав из гостиницы, они с Хаджией жили на краю города, сначала в заброшенной мельнице, потом в какой-то лачужке с дырявой кровлей и разбитыми окнами. Я сказал "жили", - но нет, там они проводили лишь вторую половину ночи. Остальные часы суток они просиживали в теплых кофейнях, где беседовали о политике и решали "восточный вопрос", чтобы обмануть свой голод. Когда же после полуночи официанты опускали шторы и принимались убирать столики в опустевшем заведении, товарищи с грустью выходили и возвращались в свою холодную хибарку; стуча зубами, они ложились спать с пустым желудком и окоченелыми ногами, - хотя в комнатке и была огромная кирпичная печь, она сурово разевала навстречу приятелям свое черное жерло и дышала на них не благодатным теплом, но невидимым облаком стужи, за что Хаджия каждое утро мстил ей потоком ругательств, усвоенных в самых захолустных румынских харчевнях. Теперь хэши питались через день, съедая лишь один хлебец ценою в десять бани, который Хаджия регулярно приносил три раза в неделю, получая его из милости в какой-то пекарне. Время от времени изобретательному Хаджии удавалось выпросить в кофейне для себя и Брычкова по чашке горячего кофе с молоком. Он даже поигрывал в карты и жульничал искусно, - не хуже Македонского. Выигрыш (а он всегда выигрывал) уходил на табак и на помощь другим неимущим болгарам. Брычков, столь же самолюбивый, сколь и бедный, не мог клянчить. Два раза он по настоянию Хаджии садился писать письмо отцу с просьбой прислать денег и оба раза с ожесточением разорвал написанное. Скитания и нужда еще не успели убить в его душе гордость, благородное и прекрасное качество в счастье, но, увы, бессильное против зимних ветров и головокружения от голода.
Сейчас он шел, глубоко задумавшись.
Вот уже два дня, как арестовали Хаджию - должно быть, за случай в гостинице. И эти два дня у Брычкова не было ни крошки во рту.
Юноша сейчас нес десять экземпляров своей поэмы, запас которых нашел почти нетронутым в одной болгарской лавке, - он собирался продать их каким-нибудь богатым болгарам. Это ему и раньше советовал сделать Хаджия. Но решился он лишь теперь. Нужда заставила его использовать это последнее средство, чтобы не умереть с голода. Душа его яростно восставала против такого способа просить подаяния, способа, как будто "приличного", но все равно унизительного. Время от времени он останавливался, готовый вернуться домой и бросить свои книжки. Потом снова шел вперед. "Нет, - говорил он себе, - надо идти: ведь я не делаю ничего бесчестного или непристойного. Глупо умирать, как собака, от голода, когда имеешь возможность спастись хоть на некоторое время… Я знаю, во мне что-то есть… я могу быть чем-то полезен; да ведь я и не прошу милостыни ни у кого… Я не крал, стыдиться нечего. Я продаю свои книги, как другие продают свои ткани, как рабочий продает свой труд…" Тут он вспомнил, как недавно в одной кофейне несколько молодых людей хвалили его поэму - то была для него блаженная минута, а богатый болгарин X. спросил, где можно купить его произведение, о котором отозвался очень лестно. Боже мой! Сколько людей ценят искусство и поэзию!.. Среди них есть и патриоты и очень богатые люди… Что им стоит заплатить болгарину франк за его книжку?.. Ведь это их не разорит. Они платят франк за чашку кофе с ликером, которую утром выпивают в кофейне. А он, Брычков, на этот франк будет жить четыре дня, может быть, даже неделю. В конце концов это болгарская книга, новая, называется она… "Почему бы ее не купить? Нет, я и вправду глуп, - говорил он себе. - Чего я стыжусь? Неужели лучше воровать?" Эти мысли немножко взбодрили Брычкова, и он направился к центру города.
Но он сам себя обманывал. В нем говорил и другой голос - голос униженной гордости и самолюбия. Он чувствовал, хоть и не хотел признать это, что совершает настоящий подвиг; что все это - одно сплошное унижение, выпрашиванье подаяния взамен книжки, которая никому не нужна. Он представил себе благосклонный, или сострадательный, или презрительный (все равно, одно не лучше другого) взгляд своего будущего спасителя, и холодный пот выступил у него на лбу.
В тот миг ему показалось, что лучше уж воровать!
Но он не умел воровать!
Между тем в нем заговорил и третий голос, страшный, могущественный, свирепый. То был голос голода, который не слушает никаких доводов, не признает никакой логики.
Брычков, сморщив лоб, ожесточенно скривил рот, яростно почесал затылок, немного подумал, бледный, дрожащий, изменившийся в лице, и издал сквозь зубы какой-то неясный, глухой, тягучий стон.
Потом снова двинулся дальше.
Он быстро прошел мимо городского сада, теперь печального, голого и пустого; прошел несколько узких улиц, на которых прохожих становилось все больше и больше; прошел мимо лавок, харчевен, постоялых дворов, не оборачиваясь, ни на что не глядя, ничего не видя, и вышел на улицу, где находились магазины богатых купцов.
На площади было большое движение. Как ни жесток был мороз, торговля не прекращалась, и эта часть города казалась очень оживленной. Брычков невольно озирался по сторонам, ища глазами какого-нибудь богача. Но взгляд его скоро омрачился, ноги стали подкашиваться, а на лбу снова выступил пот. Он искал, но в душе вовсе не желал найти своего страшного будущего благодетеля. То ли случайно, то ли от глубокого душевного смятения, но сколько бы он ни озирался, никого он не узнавал. Все лица, попадавшиеся ему на глаза, казались ему чужими и, как ни странно, милыми! И вот словно гора свалилась у него с плеч. Чувство голода исчезло, и юноша вздохнул с облегчением, словно пробудившись от страшного сна.
- Тем лучше! - сказал он и быстро повернулся, чтобы тронуться в обратный путь.
И вдруг он увидел, что навстречу ему идет тот самый богач X., который еще недавно выражал ему такое сочувствие. Брычков вздрогнул, на миг остановился в нерешительности, словно собираясь убежать, потом топнул ногой и пробормотал:
- Пускай!
И он пошел навстречу богачу, отделив от стопки книжек один экземпляр своей поэмы и взяв его в другую руку.
Богач Х., закутанный в дорогую шубу, ступил на порог казино, но, заметив Брычкова, который уже подходил, пристально глядя на него, остановился.
Брычков подошел, поздоровался, не снимая шапки, и пролепетал дрожащим голосом человека, которого ведут на суд:
- Господин X., я, видите ли, принес вам свою книжку… поскольку вы желали… то я…
Голос его пресекся.
X. протянул руку и взял книжку. Сначала он перелистал ее, потом посмотрел на первую страницу обложки; долго всматривался в титульный лист, внимательно оглядел последнюю страницу обложки, несколько раз кашлянул и, наконец, сказал:
- Хм, хм, значит, это сочинение вашей милости?
- Да.
X. снова бросил взгляд на обложку, что-то прочел на ней, потом вернул книжку Брычкову и, потирая застывшие руки, проговорил:
- Хорошо, хорошо, господин Брычков… Я спрошу нашу Еленку, может быть, она уже купила эту книжку. Если нет, я потом возьму один экземпляр.
Он с усмешкой поклонился и вошел в казино.
Брычков стоял как вкопанный.
Свет пошел у него кругом, в глазах помутилось. Несколько минут его грубо толкали прохожие, а он только отстранялся и все стоял посреди тротуара. Он посмотрел на свою поэму, в которой излил всю душу, над которой не спал столько ночей, с которой была связана вся его жизнь. И поэма показалась ему такой жалкой, такой ничтожной, такой ненужной… А сам себе он показался таким маленьким, таким смешным!..
И тут самолюбие его взъярилось, как рассвирепевший зверь. Какой-то комок застрял у него в горле, лицо пожелтело.
Он бросил книжки на землю и пошел прочь.
Сам не зная куда идет, он шагал к Дунаю.
Дойдя до него, он остановился нерешительно, растерянно.
Огромные льдины плыли по реке, уже замерзшей у берегов… Впереди покрытый снегом болгарский берег казался холодным и неприветливым. Природа, как и душа Брычкова, была исполнена мрачной безнадежности.
И вдруг чей-то голос привел его в себя. Юноша обернулся и увидел Владикова.
- А, Брычков! Что ты тут ищешь? Может, собираешься вызвать на бой Турцию? - весело крикнул учитель и схватил юношу за руку. - Боже мой! Что с тобой? - проговорил он, заметив мертвенную бледность Брычкова.
Брычков бросил на него бесстрастный, холодный взгляд и ничего не сказал.
- Да ты совсем закоченел; пойдем-ка, сейчас узнаем, что пережил наш любезный поэт. - И Владиков повлек Брычкова в ближайшую кофейню.
Выпив чаю и придя в себя, Брычков взволнованно и подробно описал свое положение.
Владиков вскипел:
- Чорбаджии! Толстосумы, ослы бесчувственные! - кричал он с раскрасневшимся от гнева лицом, с силой стуча кулаком по столу. - И ты, Брычков, пошел к ним просить, а они тебе отказали, и ты не знаешь, где жить! Пойдем ко мне домой… Мой дом - твой дом…
- Спасибо, спасибо, Владиков, - проговорил растроганный Брычков.
- Ведь ты ходил за Странджей, пока он не умер - это мне доподлинно известно… И ты сейчас умираешь с голоду, а я об этом и не знал… Ах, о чем ты только думал, что не обратился ко мне?
Владиков бросил растроганный взгляд на Брычкова. Его изможденное лицо, изношенное чуть не до дыр платье и несчастный вид в любом другом человеке вызвали бы жалость; во Владикове они пробудили скорбь.
- И я был в твоем положении, братец; был и в худшем и тоже узнал, что такое унижение… ох, это проклятое унижение! И я уже устал от жизни, от ее грязи, от борьбы за существование. Когда же придет час узнать, зачем мы живем? - мрачно проговорил учитель, входя в свою комнату, из которой веяло приятным теплом.
- Садитесь, Брычков, грейтесь. Какая дьявольская стужа! Петр, неси скорей обед! - крикнул Владиков, вешая на гвоздь свою черную каракулевую шапку и добротную, крытую сукном шубу.
VIII
С тех пор прошло две недели. Брычков жил у Владикова, который купил ему приличный костюм и кормил его. Он сам долго бедствовал, знал, как тяжело жить в чужой стране, и принимал близко к сердцу тяготы других людей. Со скорбью смотрел он на Брычкова, которого судьба так рано толкнула на путь нужды, невзгод, борьбы с предрассудками и равнодушием общества - путь, на котором и самые сильные натуры лишь редко могут устоять на ногах и часто, обессилев, падают в грязь.
Однажды, когда Брычков сидел один, кто-то подошел к двери и, не постучавшись, с силой распахнул ее и ввалился в комнату.
То был Македонский.
- Здравствуй, братец! - заорал он и, бросившись к Брычкову, расцеловался с ним. - Где только я не искал тебя целых два дня, а ты здесь нежишься в тепле, словно кошка, а о других и не думаешь… Низкий тебе поклон от Хаджии…
- Как, разве его уже выпустили? - спросил Брычков, обрадованный и взволнованный.
- Выпустили, то есть это я его выпустил позавчера, и сейчас он, живой и здоровый, сидит и читает твои поэмы в нашей лачужке… Черт побери, - проговорил Македонский, оглядывая комнату, - твой разбойник Владиков живет не хуже помещика… а мы там дрожим от холода, словно неоперившиеся цыплята… Но все равно… хорошо, что он хоть тебя приютил… Твое здоровье не вынесло бы румынского холода и румынского голода… Ну как, хорошо тебе здесь, а? Постой, давай поглядим, что имеется у твоего чревоугодника Владикова? Нет ли тут какой-нибудь колбаски с перчиком…
Македонский подошел к стенному шкафу и, недолго думая, открыл его. А как только достал оттуда большую свиную колбасу, вытащил с кровожадным видом длинный нож и принялся запихивать себе в рот толстые ломти…
- Да ты не хуже дикаря чуешь добычу носом, - с улыбкой заметил Брычков, - смотри только не уничтожь ее всю… А то у тебя брюхо лопнет.
Македонский ожесточенно уплетал колбасу, время от времени подкручивая усы.
Но вот он снова сунул руку в шкаф, извлек оттуда бутылку вина и, жадно припав губами к горлышку, выпил ее одним духом.
- Ты ешь и пьешь, словно Королевич Марко на свадьбе… Только знаешь что? Ты сам уж и отвечай перед Владиковым. Ну, где же ты до сих пор скитался?
Македонский доел последний ломтик похищенной колбасы, отер платком усы и губы, заткнул нож за красный кушак и сказал:
- Откуда я пришел, спрашиваешь? Пришел я из-под Богдана… А почему пришел - потому, что проклятые мамалыжники уволили меня со службы посреди зимы.
- Уволили тебя?
- Скажи лучше - выгнали, как бродягу.
- Опять ты что-то натворил, Македонский, совершил какой-нибудь "молодецкий подвиг". А знаешь, возможно, что у нас тут скоро начнутся славные дела… В Болгарии ведь уже готовятся. Надо и нам пораскинуть умом… Понимаешь?..
- Ура! - заорал Македонский.
- Нам нужно организовать чету, нам самим… Богатеи противятся, но мы и без них обойдемся… Понимаешь?.. Эта чета пойдет через Сербию…
- Браво, Брычков! Я сразу сказал, что из тебя выйдет славный хэш! Браво! В Сербию пойдем, конечно, через Сербию будем проходить. Ведь эти псы агарянские и птице не дают перелететь через "тихий белый Дунай", как ты его называешь в своей книжке… Да, за это придется выпить еще бутылочку…
Он схватил другую бутылку и крикнул:
- Да здравствует свобода!
И выпил все вино до капли.
Брычков покатывался со смеху.
- Ты с твоим дьявольским голодом и жаждой чего доброго уничтожишь продовольствие всей четы. Воздерживайся, Македонский! Помнишь? Ведь твой тезка Александр Македонский умер от невоздержания.
- Ну, значит, я умру, как умирают великие люди. Ты, братец, понятия не имеешь - что это значит поститься пять дней кряду, словно святой Иван Кукузель… Вот уж можно сказать, что если б я умер в один из этих дней, так обязательно попал бы в рай.
Дверь тихонько открылась, и вошел Владиков.
- Хо-о-о, Македонский! Добро пожаловать! Где ты пропадаешь?.. Прямо "Вечный жид" какой-то! - И Владиков горячо пожал руку товарищу, но Македонский этим не удовольствовался и трижды поцеловал его в губы.
- Эге! Да ты уже где-то подвыпил. Ну, как дела? Что нового?
- Низкий тебе поклон от всех молдаванских евреев! Слушай, Владиков! Я готов. Брычков рассказал мне про новый план, и я его одобряю… Лучше всего - через Сербию…
- Садись, садись, давай поговорим об этом! - сказал учитель и сел, расставив ноги, на стул перед печкой, в которой буйно пылал огонь.