- Они говорили, что он учил нашего Мусеньку. Но я не дала. Сказала, что без тебя не могу и что ты будешь аж вечером. Так ты же понимаешь, что у них уже прошел аппетит дожидаться тебя…
- Правильно! Все думают, что у меня не магазин, а фабрика! Десять метров полотна?! Десять болячек в правый бок я могу дать старосте в первую же субботу, - взвизгнул Гаснер и обернулся к Илье. - Ну, а ты что стоишь? Приглашения ждешь? А? Неси курочки и качечки на кухню и приходи в магазин. Надо товар скатывать.
- Больше работать я у вас не хочу. Прошу дать расчет.
Илья запомнил, как вытянулось лицо Гаснера, как заморгала своими совиными глазами хозяйка:
- Ну, вы это видели?! Такой болван! С голым задом, а еще воображает…
- Ничего, ничего, Розочка! - успокаивал ее муж.
- Этот сморкач, придет-таки проситься обратно, не будь я владельцем этого магазина. Но я его так выставлю, как тогда летел у меня его отец. Тот ведь был такой же голодранец и такой же паршивец. Ну и подыхает, наверно, где-нибудь с голоду. Да еще с девчонкой уехал!..
- Вы отца и сестренку не трогайте… - стиснув зубы, проговорил Илья. Желваки заходили у него на щеках. В его памяти встала сгорбленная фигура отца, печальные глазенки Ленки, когда они в тот зимний вечер уходили из дома… "Вот из-за кого, - подумал Илья, - отец был вынужден покинуть семью и уехать далеко на заработки…"
- Так что вы лучше отца не вспоминайте! - повторил он.
- Что-о? - заорал Гаснер, - ты еще мне смеешь угрожать?! Сморкач! В полицию захотел? - Он подошел к Илье вплотную. - Я тебе это мигом устрою… в память твоего родителя!
И тут Илья не вытерпел. Он схватил хозяина за ворот пиджака и, резко выбросив кулак, ударил в жирный подбородок. Гаснер растянулся на полу, но тотчас же вскочил и бросился за прилавок.
- У-ва, босяк! Караул! Полиция! - завопил он.
В магазине быстро собралась толпа. Один из приказчиков хотел было броситься на Илью, но его оттеснили крестьяне-покупатели. А жена Гаснера, стоя у кассы, визгливо кричала:
- Гор-р-родово-о-о-й! Позовите господина гор-р-родово-о-о-го!
- Дайте расчет, и я уйду, - холодно проговорил Илья.
- Дай ему, сколько там причитается, и чтоб его духу в моем магазине не было, - крикнул Гаснер, ощупывая подбородок. - Ничего! Я этого не оставлю, можете-не сомневаться… Полиция все равно будет знать. Да, да… Так это ему не пройдет, можете на меня положиться! Этот босяк все равно кончит тюрьмой, не будь я Гаснер!
- А все-таки двинул-то он ему неплохо! - громко сказал кто-то в толпе.
…Мать огорчилась, узнав, что Илья лишился работы:
- Как же так сразу? Решил уйти и даже не посоветовался…
Она отчитала Илью, но в душе была рада: у нее такой большой и сильный сын, он не дал в обиду отца.
Всю неделю в городе только и говорили о происшествии в магазине. Одни уверяли, что у мануфактурщика выбит глаз, другие, что он получил сотрясение мозга и лежит при смерти, третьи доказывали: "Ничего подобного, господин Гаснер только лишился зубов и теперь ему понадобятся протезы"… Приказчики, служащие при встрече с Ильей весело подмигивали ему, а хозяева магазинов и лавочники показывали на него пальцем и переходили на другую сторону улицы…
А Илья снова скитался по городу в поисках работы, и мечта об авиации казалась ему несбыточной. Где найти работу? Уборка урожая еще не скоро. Строек в городе нет. Автобуса, где в каникулы, бывало, работал Илья, тоже не было: шоссейная дорога Измаил - Болград теперь сдана в концессию, и владельцам маленьких автобусов запретили возить пассажиров. Концессионеры привезли своих шоферов, кондукторов и носильщиков. После долгих поисков Илья попал к владельцу электростанции Ионеску. Хозяин согласился взять его на работу, но и здесь надо было целый год бесплатно проработать учеником. Илье не оставалось ничего другого, и он согласился.
Механики и инженер электростанции относились к юноше с уважением, чего нельзя было сказать о двух мальчишках-учениках. Один из них работал уже второй год и пока еще ничего не получал. Другой, постарше, несколько лет работал бесплатно, а теперь получал двести лей в месяц. Он был уверен, что во всем прекрасно разбирается и вполне может заменить главного механика. Илью оба парня считали чужаком и между собой говорили: "Учился в лицее, гимназистом был, должно быть, выгнали оттуда… Потом пошел в магазин, в приказчики, и оттуда дорогу дали… Теперь сюда переметнулся, думает, тут сладко… Пусть понюхает, узнает!"
Особенно не нравилось им то, что Томову начальство говорило "вы".
Когда хозяин посылал на вокзал за соляркой, накладные и деньги доверялись Томову. Этого они никак не могли ему простить. Поэтому оба парня подстраивали всякие каверзы, чтобы посмеяться над "грамотеем". Они привязывали к хлястику тужурки Ильи масленые "концы", как-то сунули в карман лягушку. Однажды, когда Илья должен был убрать с верстака инструменты, они подвели провод через щель верстака и к оголенному проводу прислонили напильник, а затем пустили ток… Пол был цементный, и когда Илья прикоснулся к напильнику, его сильно ударило.
Об этих проделках узнал инженер электростанции. Он строго отчитал парней. Потом вызвал к себе Илью и, усадив его в кресло, заговорил:
- Вот я наблюдаю за вами, Томов. Парень вы старательный. Вначале я не знал, кто вы. Но моя жена вас знает. Она у вас в лицее географию преподает. И я задумался, чему вы можете научиться у нас на станции? Пожалуй, ничему. Хозяевам это безразлично. Что им, если еще один парень будет работать бесплатно. Вам, как я понимаю, нужна специальность, а тут вы получите, как говорится, всего понемногу, а в общем - ничего. Так что вы подумайте, стоит ли тут оставаться.
Прежде Илья рассчитывал - ну, пусть он потеряет год, поработает бесплатно, но зато у него будет специальность. А теперь?..
Через два дня Илья не вышел на работу. Снова начались поиски…
Узнав, что на мельнице Титорова требуется инкассатор, Илья немедленно отправился туда. Но оказалось, что здесь нужна гарантия деньгами или недвижимым имуществом…
Мать тоже искала работу для сына. Ей посоветовали обратиться к Рузичлеру, владельцу захудалой типографии.
И Томовы решили: действительно, наборщик или печатник - это уже специальность!
Рузичлер обещал дать ответ в субботу. Мать и сын зажили новой надеждой.
Рузичлер в типографии работал один. Помогали ему три-четыре ученика. Среди них был Филипп, или Филя, как его звали в типографии, - сын известного в городе полицейского сыщика Статеску. Рузичлер давно бы выгнал этого ленивого и тупого оболтуса, но опасался его отца. Как-никак главный сыщик городской полиции!
Статеску боялись все в городе. Красные, стоящие торчком уши, казалось, специально созданные для подслушивания, крупный мясистый нос и толстые оттопыренные губы придавали ему вид простака. Статеску и в самом деле держался просто: при встрече всегда первый совал свою пухлую и липкую, удивительно белую руку. Кто-то сострил, что рука Статеску отличается от беременной жабы только тем, что она теплая…
Полуприкрытые веками глаза сыщика придавали его лицу стыдливое выражение. Но стоило ему, не мигая, взглянуть на собеседника - и человека будто замораживало. Широкие серые брюки обтягивали его выпиравший живот и болтались на кривых ножках. Концы отворотов лоснящегося пиджака постоянно загибались, а вокруг правого кармашка жилета, где он хранил старинные часы, расплылись жирные пятна.
И этого нескладного, неряшливого человека лавочники и торговцы приветствовали издалека. Ведь он был чуть ли не первым заместителем полицмейстера города! В Болграде поговаривали, что Статеску получает жалованья вдвое больше, чем его начальство. Люди коммерции заискивали перед ним, считая за честь пожать его потную руку.
Даже Александр Банков, знаменитый в городе адвокат и глава национал-жоржистской партии, встречая Статеску, размашистым жестом снимал шляпу и кланялся. Гаснер на праздники посылал Статеску отрез сукна, пару купонов шелка на сорочки и всегда удивлялся, почему сыщик ходит таким неопрятным… "И куда только он девает все это добро?" - говорил мануфактурщик.
"Деловые люди" города считали, что с сыщиком Статеску нужно быть в хороших отношениях, но нередко за его спиной говорили: "А не мешало бы ему сыграть в ящик…" Но на Статеску время, казалось, не влияло. Изо дня в день он ходил по городу, сжав свои толстые губы, и знал буквально все. Иногда, в вагоне первого класса он уезжал в Бухарест. В городе тогда шептались, будто Статеску поехал отчитываться перед генеральной дирекцией сигуранцы… Шушукались, что болградский сыщик Статеску якобы получает указания по части борьбы с большевистскими бунтовщиками лично от его величества!..
Откуда Статеску узнал, что Рузичлер собирается принять в ученики Илью Томова, хозяин типографии помять не мог. Но было ясно: сыщик не хотел, чтобы у его Фили был конкурент. Ведь Томов - парень с головой, учился в лицее, планер построил. Ему ученье в типографии будет даваться легко, а Филя… что ж, сыщик знал, что он звезд с неба не хватает.
В пятницу Статеску зашел в типографию, будто узнать об успехах сына, и как бы невзначай спросил Рузичлера:
- Как вам нравится тот случай?
- Какой? - спросил типограф.
- Ну как какой! Что сынок Томова вмазал господину Гаснеру в зубы?
Рузичлер сразу смекнул.
- Ну, меня он не ударит хотя бы потому, что я так не обращаюсь с учениками. Потом я хорошо знаю его отца и мать… Ну, а если парню у меня не понравится, так что ж… Разойдемся.
Статеску опустил свои слипшиеся ресницы и многозначительно понизил голос:
- Да… Все это хорошо. Но знаете ли вы, что у этого самого Томова дед - старый бунтовщик?..
О! Рузичлер прекрасно понимал, на что намекает сыщик… Но он не перебивал.
- Старик Липатов стрелял в румынскую власть в Хотине. Он сорвал с примарии герб его королевского величества и топтал его ногами! Тогда ему удалось скрыться. Но потом, в двадцать четвертом, во время татарбунарского бунта, мы наложили на него руку… Двенадцать годиков этот большевик отбарабанил на каторге. А известно ли господину Рузичлеру, что одна из двоюродных сестер этого самого парня снюхалась в Кишиневе с коммунистами? - Статеску уставился на Рузичлера неподвижным взглядом, помолчал. - И все эти голодранцы, - продолжал он, понизив голос, - хотели совершить покушение на его величество, а потом открыть границу и впустить в Бессарабию тех самых бородатых большевиков с кинжалами в зубах!
Рузичлер молчал. "Этот тип мне рассказывает про русских, - думал он про себя, - как, будто не я отбывал воинскую повинность в России… Уже видно, куда он метит… Но зачем спорить? Еще привяжется… Чтоб ему болтаться на веревке вместе со своим Филей!.."
- Теперь и сестренка Томова, - продолжал Статеску, - будет тринадцать лет прохлаждаться на каторге. И не повезло же ей… - тринадцать отхватила! Уж дали бы четырнадцать, а то чертова дюжина - может вовсе не вернуться!.. - Довольный собственным остроумием, сыщик рассмеялся.
Рузичлер пришел к жене расстроенный:
- Что делать? Бедняжка Софья Ильинична приходила просить за сына, чтобы я принял его в ученики. Парень честный, но, говорят, шалун. Это он втер Гаснеру в нос. И что же, правильно поступил! Такому, как Гаснер, нужно было выбить челюсти и даже немного подбить глаз, чтобы он не смотрел на всех так свысока и не задавался. Подумаешь, имеет магазин! Так что же? Пусть он будет на миллион и даже на два. Ну? Все равно он бога за ноги не поймает. Бывали ведь и крупнее Гаснера, и то давали банкрот. Дойдет и до него очередь!
Жена прервала рассуждения мужа.
- Конечно, хорошо пристроить мальчика. Пусть получит кусок хлеба. Может быть, когда и спасибо скажет.
Однако когда на следующий день мать Томова пришла в типографию, Рузичлер сказал:
- У меня, госпожа Томова, как сами видите, типография.
- Это большая разница! - вставила жена Рузичлера.
- Будь это магазин, я плевал бы хоть с Эйфелевой башни на Статеску и даже на всю ихнюю власть. И если хотите знать, - я уверен, что вы не пойдете на меня доносить, - я плевал бы даже и на самого короля со всеми его шансонетками. Они у меня тоже сидят в печенках. Но ведь у меня типография! Приходится печатать казенные заказы, будь они прокляты! Расписываешься в получении одной суммы, а на руки дают другую. Еще хорошо, если в два раза меньше. Разве это власть? Жулики и воры, мошенники и негодяи, каких свет не видел! Один обкрадывает другого и все вместе - казну. Но что делать? Плевать против ветра? Так что сами понимаете…
- Да, - с горечью сказала Софья Томова, - что правда, то правда. Двоюродная сестра Ильи - коммунистка и уже шесть лет как сидит. Что касается родной сестры, то она еще маленькая и живет с отцом… с тех пор, как они уехали…
Потом Рузичлер напомнил, что Статеску говорил и об ее отце, но Томова ответила, что старик свой срок отсидел и теперь живет у младшей дочери там же, в Татарбунарах…
Рузичлер развел руками:
- Очень сожалею, госпожа Томова, но не могу… Поверьте! Вы думаете - я боюсь? Да, боюсь… Возьму вашего мальчика, а потом, не приведи нечистая сила, меня вызовут в сигуранцу… Вы же сами хорошо знаете, что это такое. А что ваш сын смазал Гаснеру по морде, так он молодец! Вы слышите, просто молодец! Его надо за это расцеловать! Чтоб я так был здоров, как он мне нравится! Ну, а принять, сами понимаете, не могу…
Больше в городе идти было некуда. Тогда-то и решили, что Илья поедет в Бухарест… Может быть, там повезет.
Илья и на этот раз ничего не сказал матери, но про себя твердо решил поступить в летную школу.
И вот он сидит на чемоданчике и думает: "А вдруг не примут? Что тогда? - и тут же отгоняет сомнения, успокаивает себя: - Нет! Не может быть!".
Открылась дверь, и в вагон вошел кондуктор, худощавый, с закрученными кверху усами. Напевно растягивая слова, он объявил: "Станция Плоешть, остановка двадцать минут, прошу, господа, кому сходить, прошу!.."
Пассажиры повернули головы на голос кондуктора, но остались на своих местах, видимо, все ехали до Бухареста. Сидевший напротив Ильи вояжер, его земляк, открыл глаза и, поправляя помятую шляпу, окинул беспокойным взглядом багажные полки, где лежали его пузатые чемоданы. Все было на месте, и он, сладко зевнув, проговорил: "Последняя крупная станция. Еще полтора часа - и столица!"
Поезд остановился.
Илья подошел к окну, в которое заглядывали станционные часы. Таких больших часов он еще не видел. Илья оттянул ручку окна, и тяжелая рама с грохотом опустилась. Свежий воздух ворвался в вагон. Узкий солнечный луч словно разрезал здание вокзала, у затененной стены которого в серых куцых халатиках с медными бляхами-номерами на груди стояли носильщики, печально поглядывая на застывшие в неподвижности вагоны.
Большая красная стрелка часов с надписью "Пауль Бурэ" заметно для глаза подпрыгивала, отсчитывая минуты. Утро на вокзале Плоешть показалось Томову необыкновенным: вздохи паровоза, набиравшего у колонки воду, карканье ворон, расположившихся на ветвях огромных акаций, старательно подметенный перрон, стук морзянки - телеграфа, доносившийся из открытого окна возле двери с эмалевой табличкой: "Бюро движения ст. Плоешть", - все было каким-то светлым, радостным, предвещало удачу. Илья вышел на площадку тамбура, но не успел еще спуститься на перрон, как дорогу ему загородил какой-то человек. Озираясь, он сунул руку в боковой карман поношенного мешковатого пиджака, достал оттуда бумажку и, быстрым движением развернув ее, показал Томову кольцо со сверкавшим красным камнем.
- Хотите? Большой ценности! - сказал он вкрадчиво. - Отдам по дешевке. Монеты нужны. Обратите внимание… золотое, с рубином!
- Вижу, вещь красивая, - согласился Илья, - но зачем оно мне?
- Ого! Перепродашь и заработаешь! Всего полторы сотни прошу…
Илья молчал.
- Ну, давай сотню - и кольцо твое… Так и быть. Когда заработаешь, вспоминать меня будешь. Давай, черт с ним. Выпью сегодня за твое здоровье…
Илья пожал плечами, повернулся и ушел в вагон.
Резкий гудок паровоза и шум колес привлекли внимание пассажиров ко второму пути - туда прибывал курьерский поезд Бухарест - Галац. Газетчики, спрыгивая на ходу, выкрикивали: "Универсул"! "Курентул"! "Моментул"! "Адевэрул"!
Десятки рук протянулись через окна вагонов. Курьерский привез и продавцов-лотошников. Они наперебой предлагали минеральную воду "Борвиз", лимонад, марципаны, леденцы, бублики, шоколад "Королева Мария". Люди хватали газеты, обнюхивали марципаны, жевали пухлые, обсыпанные маком пятидюймовые баранки, на ходу запивая их лимонадом, перебирали соевые шоколадки с арахисом. Илья попросил газету "Крединца" - она стоила один лей. Но ее ни у кого из газетчиков не оказалось. Пришлось купить за три лея "Универсул".
Но вот раздался свисток, состав Кишинев - Бухарест дернул назад, затем вперед и стал медленно набирать скорость. Мимо окон промелькнули последние пристанционные домишки, остался позади и семафор…
В вагоне уже никто не спал. Вояжер раскрыл объемистый кулек и начал, причмокивая, поедать жареную курицу.
Женщина, у которой ночью свалилась с полки корзина с яйцами, грустно рассматривала огромную яичницу и коркой хлеба выбирала желтки.
Достал и Илья свою провизию: жареную печенку, тщательно завернутую в пергаментную бумагу, и несколько пирожков с повидлом.
Из тамбура в вагон вошел старичок в высокой овчинной шапке. Он подошел к Илье и, хитро подмигнув, шепнул: "Чего же ты не дал ему две сотни?".
Илья вопросительно поднял глаза, рот его был полон.
- За колечко…
- Это там, в Плоешть? - спросил Илья, глотая недожеванную печенку.
Старик снова подмигнул.
- Так я ж его и не думал покупать, зачем оно мне?
- Ну да… - хитро прищурился старик. - Вы же из-за полсотни разошлись… Скажи лучше - пару не хватило.
- А если и так… К тому же оно ворованное…
- Ворованное, не ворованное, но полторы сотни ты же ему давал? А он тебе не уступил, - настаивал старик, словно успокаивая себя. - А я вот купил!
- За сколько? - спросил Илья.
- За две, - ответил коротко старик. - Что, не стоит? Эге! Не беспокойся… - и, нагнувшись, снова зашептал Илье на ухо: - Я сегодня же возьму за него добрую тысчонку…
Илья улыбнулся и пожал плечами: "Дай бог, но…"
- Вот давай поспорим, - с юношеской запальчивостью воскликнул старик.
- Нет, почему же… Только он отдавал его за сотню.
- Ишь ты! - старик был уверен, что Илья ему завидует.
Вояжер, сидевший рядом, попросил старика показать покупку. Тот неохотно развернул большой грязный платок и протянул сверкавшее кольцо. Как только вояжер взял его в руки, он громко, на весь вагон, рассмеялся. Хохотал он долго. Жирные губы и подбородок тряслись, на глазах выступили слезы. Старик вначале тоже невольно улыбнулся, но потом, что-то сообразив, замер на месте. Илья с недоумением смотрел на земляка. С соседних скамеек придвинулись поближе любопытные пассажиры. Когда приступ смеха прошел, вояжер, еще не отдышавшись, обратился к старику:
- Значит, говоришь, батя, решил подзаработать! И поэтому надбавил!..