- Какое! Я и смеяться разучился, ей-богу. - Алексей Силыч тихо посмеялся. - И природу начал очень остро чувствовать. Сидел вот тут и мечтал о всяких, знаете, странных вещах. Например, хотел забраться на небо и посмотреть оттуда на людей. Веселое, должно быть, зрелище. Старею, вот и мечты появились. Раньше природу не замечал, что мне весна, что лето - рассматривать было некогда, все бегом да бегом. А теперь в поле тянет. Ушел бы на месяц в лес, в степь, да и бродил бы. Вот покончим с антоновщиной, поставим села на ноги - в лесничие наймусь. В лесничие, чай, примут?
- Шутите?
- Нет, это я всерьез. Со мной какой случай произошел. Я только три года назад по-настоящему увидел, какое небо-то синее.
- А раньше не замечали? - спросил Лев.
- Не замечал, - серьезно ответил Алексей Силыч.
- А как же это произошло? Интересно! - безразличным тоном сказал Лев.
- Извольте, расскажу. Для молодежи рассказ поучительный, а для вас - в особенности.
- Почему же это - в особенности? - грубо спросил Лев.
- Да так, - уклонился от прямого ответа Алексей Силыч. - Впрочем, может быть, я вас отвлекаю?
- Нет, нет, - заторопился Лев. Он испугался, что председатель ревкома обиделся. - Все время один, скучаю, - сказал он.
Алексей Силыч искоса посмотрел на Льва, достал из кармана кисет, свернул цигарку.
12
- Отец мой, - начал он, - был бедный кубанский казак. Умер. Семья - мал мала меньше. Мне, самому старшему, девять лет. Мать говорит: на тебя вся надежда. Начал я работать на табачной фабрике. Утром в шесть встаю, иду на работу, вечером в шесть бреду обратно. В кармане медью побрякиваю. Спать всегда хотел, это только и запомнилось из детства. А потом сманили меня друзья, исходил я с ними вдоль и поперек всю Россию. Бредешь, бывало, от села к селу, смотришь кругом, кормишься чем попало. В Турции даже побывал, дороги мы там строили. Турки - народ расчудесный: добрый, приветливый, мы у них кур воровали! - Председатель снова посмеялся. - … Потом попал к одному помещику, он очень любил театр и заводил у себя труппу. Не помню уже, чем я ему понравился, но только взял он меня в театр рабочим. Театр его лопнул. Очутился я в Москве. И подружился там с одним писателем, он сейчас человек знаменитый. А через него узнал я разных людей. Долго ли, коротко ли - изловили меня, и в тюрьмах я сидел, и ревматизм схватил, и на войне был, и Зимний брал, и попал на Кубань - своих же родных, можно сказать, дядек приводил в чувство. Однажды мой отряд окружили, и оказался я с одним прекрасным парнем в плену. Я вам не надоел?
- Нет, нет!
- Разговорился, - заметил Алексей Силыч, - это со мною бывает. Ну, вот, стало быть, плен. Отсюда сказка и начинается, а то все присказка была. Связали нам руки назад и погнали в штаб. По дороге ради забавы пороли. Идем мы с парнем по снегу, в одном белье - верхнюю одежду с нас сняли. По дороге нас раз сто останавливали: кто да откуда? Спросят, а потом плетей ввалят. Я-то сухожильный - терпел, а парень мой шатается. "Не могу, говорит, Силыч, пускай пристрелят…" А я его подбадривал. Привели нас в штаб. Офицер вышел на крыльцо и кричит: "Попались, голубчики?" И начал лупить, и начал… Парень мой упал, а я стою. Офицер плюнул мне в глаза и ушел.
Цигарка у Алексея Силыча погасла, он долго чиркал спичкой о коробку, но спички были дрянные и никак не зажигались.
"Один из таких, может быть, отца убил, - подумал Лев. - Был бы я на месте того офицера, не сидеть бы тебе здесь…"
Алексей Силыч наконец зажег спичку, прикурил, затянулся и продолжал:
- А через четыре дня нас судил военно-полевой суд. Судьи - офицеры. Судили нас офицеры недолго, минуты две. И приговорили меня к десяти годам каторги. Вы, поди, и не слыхали, что Деникин каторгу организовал? Вот то-то и оно. Молоды. Ну, осудили нас и отправили в тюрьму. Комендант поглядел в мои бумаги и фыркнул: "Нового мерзавца привели?" И стал он меня почему-то считать самым главным в тюрьме преступником и бил меня каждый день по нескольку раз. Конечно, задумал я бежать. Однако нашелся предатель. Карцер. На полу вода, к утру она замерзает. Вот с тех пор и хожу зимой и летом в валенках, а ногам все холодно. - Председатель потер ноги выше колен.
- Болят? - спросил Лев.
- У-у-у, проклятые! Мочи нет. Ну так, о чем это я? Да! Погнали меня, стало быть, в Ростов по этапу. Трудная была дорога, ох, какая трудная!
Председатель задумался и словно забыл про Льва. Потом вдруг встрепенулся.
- Пригнали в Ростов, посадили в камеру. Напротив камеры часовые. В полдень вдруг: ззык - пуля! Еще! Один валится на пол, другой. Только через неделю узнали, в чем дело. Оказалось так: убьет часовой человека - получает полсотни и месяц отпуска. Ранит - пеняй на себя - четвертную в зубы и отпуск на две недели. Часовые, конечно, старались: нынче десяток подстрелят, завтра; каждому ведь охота домой поехать. Но ничего жили. Раз в неделю гуляли. Только один раз в неделю… И вот тогда-то, молодой человек, увидал я, что небо синее и бездонное, и что листья зеленые, и что птицы поют для человека, и свежий воздух в нашей жизни самое дорогое. - Алексей Силыч посмотрел на небо и улыбнулся. - Чуть было я не издох тогда. Ей-богу! Даже о самоубийстве подумывал. Главное - очень часто били. Не так ответишь - бьют, промолчишь - бьют. - Алексей Силыч покачал головой.
Жаворонок пропел свою песню и улетел. Коровы лежали вокруг кургана и глубоко дышали.
- Потом погнали нас на каторжные работы в шахты. Кто как, а я радовался. Вот, думаю, уж оттуда-то я задам стрекача. Ну, нет, шалишь! Поместили нас в тюрьму, а в окнах решетки сделаны из рельсов, не перегрызешь. Работал двенадцать часов. Разработки узкие, где вольные шахтеры работать за миллионы не соглашались - порода отваливается, давит людей. И ведь что, черти, выдумали: нормы установили! Да какие! Не выполнишь - порка! В первый раз двадцать пять плетей, потом полсотни, потом полтораста. Посреди комнаты - топчан, клали человека, остальные стояли вокруг. Выпорют, и работать иди. Некоторые отказывались - не хотели работать - таких убивали. И так каждый день. Поверка, порка, путь, на шахты, работа, ночь. От тюрьмы до шахты пять минут ходьбы, и эти пять минут любил я больше всего, потому что видел солнце, и небо, и деревья, и облака… - Алексей Силыч глубоко вздохнул. - Вот так подошел декабрь девятнадцатого года. Подружился я в то время с одним человеком - токарем-красногвардейцем. Ему залепили двадцать лет каторги. Спали мы с ним на одном топчане, его бушлат стелили под себя, моим бушлатом покрывались сверху, а рубахи клали под голову. Лежим, бывало, мы с моим другом, шепчемся о том да о сем…
- Где он сейчас, ваш друг? - спросил Лев.
- Убили.
- Как же это случилось?
- А вот как. Идем мы однажды из шахты и видим: обозы тянутся. Значит, думаем, наши наседают. После ужина тревога. Соскакиваем с постелей, становимся. Начальник говорит: "Уходим. При первой попытке к побегу - застрелим. Кто отстанет - застрелим". Пошли. Дорога занята обозами и отступающими частями. Нам пришлось шагать прямо по целине. Шли мы часов пять. Выбились из сил и дальше идти отказались. Тогда согнали нас в кучу, поставили пулемет и давай косить!
Алексей Силыч долго молчал, покусывая седой, жесткий ус.
Всю ночь пролежал я под трупами товарищей - видел кусок неба и одну звезду. Вот, молодой человек, и вся сказка…
Председатель ревкома долго сидел молча, а Лев с нехорошей усмешкой посматривал на него. Издали послышался пронзительный свист: пастух Игнашка шел из села.
Председатель вздохнул, встал, потянулся.
- Сидишь, сидишь, - как бы оправдываясь, сказал он, - молчишь, молчишь, да вот и прорвет.
- Вы об отце ничего не слышали, Алексей Силыч? - спросил Лев.
- Нет. Убили его, вероятно!
Лев скрипнул зубами, но не сказал ничего.
Председатель удивленно посмотрел на Льва, подошел к лошади. Понуря голову, она ждала хозяина. Алексей Силыч поправил сбрую, по-старчески кряхтя, взобрался в седло и повернулся ко Льву.
- Что же вы, так по пастушеской линии, стало быть, и хотите пойти?
- Не думал об этом.
- Грамотный?
Лев кивнул головой.
- Вот что, сельсовет грамотея ищет. Деловод им нужен. Зайдите к ним.
- А не боитесь? - усмехнулся Лев. - Яблочко от яблони…
- Э-э, бросьте, молодой человек! Я ведь не свое место вам уступаю. - Алексей Силыч уселся поудобней в седло и тронул лошадь.
13
Августовской ночью двадцать первого года по задам и пустынным огородам Пахотного Угла пробирался человек. Он полз по грядкам неубранного картофеля, продирался сквозь густую, жирную ботву. Иногда долго вслушивался в ночную тишину и, затаив дыхание, ловил звуки, идущие из села. Потом снова полз, сдерживая стоны.
У человека была ранена нога, но он полз уже пятнадцать верст, минуя дороги; иногда ему удавалось идти - и он шел, скрежеща зубами от боли. Он знал: через два часа его хватятся и вышлют конные отряды в погоню.
Силы почти оставили его, когда, благополучно миновав заставы, огороды и гумна, он дополз до избушки - самой крайней в селе. В избе горел слабый свет. Человек, хватаясь руками за стену, поднялся к окну и увидел Льва Кагардэ. Лев сидел за столом и читал. Перед ним стоял маленький пузырек с фитилем. Свет был совсем слабый, красноватый. Кверху тянулась тоненькая струйка копоти.
Беглец постучал в окно. В избе метнулась тень, и свет погас. Беглец опустился на землю. Он дышал со свистом. Ему было все равно, куда он попал и к кому: к тому ли, кого он искал, или к врагу. Нестерпимо болела нога, и хотелось дико кричать от этой боли, колотиться головой об стену, умереть.
14
В этот вечер Лев долго засиделся за книгой.
Услышав стук в окно, Лев вздрогнул, погасил свет и подошел к окну. За стеклом лежала плотная темень. Лев перевел дыхание и решил узнать, в чем дело. Осторожно ступая по скрипящим половицам, чтобы не разбудить Настю, он вышел на улицу. Небо было закрыто тучами. Накрапывал мелкий дождь. Ничего не видя вокруг, Лев пошел вдоль стены и, наткнувшись на что-то большое и мягкое, чуть не упал. Услышав щелканье затвора, Лев отскочил в сторону.
- Кто? - спросил он и не узнал своего голоса.
- Воды! - прохрипел кто-то в ответ.
Только теперь Лев разглядел человека, прислонившегося к завалинке. Он подхватил его на руки, внес в избу, положил на пол, опять выбежал на улицу, трясущимися руками обшарил то место, где лежал незнакомец, и нашел винтовку.
Возвратившись в избу, Лев разбудил Настю.
- Вставай, дура!
Он схватил одеяло, подушки, закрыл ими окно, снова зажег коптилку. Настя, почувствовав что-то серьезное, одевалась с необыкновенной для нее быстротой. Когда Лев зажег свет, она увидела распростертого на полу человека, отшатнулась и вскрикнула.
Лев погрозил ей кулаком.
Вдвоем они подняли человека, перенесли его в кровать, раздели. Настя нечаянно тронула его больную ногу. Человек громко застонал, открыл глаза, снова попросил воды. Лев поднес свет к кровати. Человек поднял голову, и Лев узнал Петра Ивановича Сторожева.
Петр Иванович жадно выпил воду, вытер рукавом рот, посмотрел на Настю, перевел глаза на Льва, улыбнулся и откинулся на подушку.
- Потуши! - Он мотнул головой на коптилку.
Лев погасил огонь и долго стоял у кровати. Сторожев успокоился, стал дышать ровнее и заснул.
15
Петр Иванович проснулся рано, его разбудил петух.
- Лев Никитыч, - шепотом позвал Сторожев, - а Лев Никитыч.
Лев метнулся с печи.
- К тебе никто не придет?
- Никто. Я-то уйду сейчас, я в сельсовете работаю. Тут с тобой Настя останется - это своя. Настя! Слышишь, Настя! Пора тебе!
Настя слезла с печи.
- Ступай к попадье, наври ей чего-нибудь, отпросись и бегом сюда. Да смотри, без меня никого в избу не пускай и не откликайся. Будто тебя и нет.
Настя вышла из избы.
- Не проболтается?
- Нет, я ей сказал!
- Лев Никитыч, принес я тебе последний отцовский привет. Видел недавно твоего батьку. Был еще живым. Просил тебя найти, передать, чтобы помнил его. Пускай, говорит, отомстит за нас. Все просил тебя спасти, выручить, да видишь, как оно обернулось!
Сторожев рассказал Льву о том, как во время своих скитаний он наткнулся в одной деревушке на отряд Ворона.
- Отчаянный человек твой отец! - говорил Сторожев. - Их с Вороном собственные бойцы ночью скрутили и повели к красным. Атаман плачет, а твой отец кричит: "Мерзавцы, предатели, нас убьете, дети наши останутся!"
Сторожев не видел, как люди выдали красным Ворона и Никиту Петровича. Он не мог слышать от Никиты Петровича того, что рассказывал теперь Льву: учитель при последней своей встрече с Петром Ивановичем был мертвецки пьян.
Лев ходил по избе позеленевший от ярости.
- А ты как спасся? - спросил он, чтобы покончить с тягостным молчанием.
- Бог да случай, - уклончиво ответил Сторожев. - Сначала сдался - умереть решил. Сына захотелось повидать, сын у меня есть маленький, Митька. А потом, как дело подошло к смерти, взял да передумал. Часового убил, да и был таков.
- А как же ты узнал, где я живу?
- Ребятишек встретил, лошадей в ночном пасли. Я буденовку у часового взял, упокой, господи, его душу. Она и пригодилась. Ребята меня за красноармейца приняли. Я у них помаленьку все и выпытал. Набрался я страху, Лев Никитыч!..
Вернулась Настя, и Лев собрался уходить.
- Ты лежи, Петр Иванович, - сказал он, - я приду часов через пять. Подумаю, что можно сделать. Отдыхай. Здесь тебя не найдут.
16
Когда Лев подошел к сельсовету, вокруг избы толпились люди и о чем-то громко спорили. Около сельсовета Лев заметил оседланных лошадей.
Он вошел в избу. Стены ее были черными от копоти и дыма. Пол грязный, штукатурка по стенам облупилась, углы проплесневели, половицы скрипели. В избе было много народа. Рядом с незнакомым Льву черноусым человеком, он сосал трубку, сидел Алексей Силыч.
- Он что, так и убил часового? - спросил Алексей Силыч черноусого.
- Чуть-чуть, говорю, не убил. Парень лежит без сознания.
- А кто он такой?
- Да парень-то шалый. Батрак его бывший - Ленька.
- Знаем Леньку! - крикнул кто-то из толпы. - Он у Сторожева лет десять служил, к Антонову с хозяином ушел, а потом переметнулся к красным. Народ болтает, будто бы повстречался он зимой с братом своим Листраткой, тот его и уговорил.
- Листрат - это двориковский коммунист, он воевал в партизанском коммунистическом отряде; в Токаревке сидели. Он разведчиком был, - пояснил Алексею Силычу черноусый. - Ты его не застал, он сейчас в Царицыне, на завод его вызвали.
- Иван Васильевич, - крикнул Алексей Силыч, - ты посты ночью проверял?
- Проверял, - ответили ему из соседней комнаты. - Нет, к нам он не мог пробраться. Да и кто бы его мог спрятать?
- Не скажи, не скажи, - бормотал Алексей Силыч. - Может быть, обыщем дворы? - предложил он.
Сердце Льва замерло.
- А мне думается, он где-нибудь в кустах отлеживается, - сказали в толпе. - Он, черт, все закоулки тут знает. Пошарить надо в округе!
- И то верно. - Алексей Силыч поднялся. - Ты, Сергей Иваныч, сейчас куда? - обратился он к черноусому.
- Я в Духовку поеду, там подниму народ. Спешить надо. - Черноусый - Сергей Иванович - выколотил о каблук трубку. - Мне, Силыч, - пробормотал он, - обязательно надо его найти. Брат он мой.
- Пустяки! - крикнул председатель. - Не в том суть! А по шее тебе следует надавать. Поймали волка, а постеречь как следует не могли. Хоть бы двух часовых поставили. Прошляпил, брат!
- В том-то и дело, что он сам пришел. Раненый, голодный, смерти все просил. Черт его знает! - Сергей Иванович сдвинул на затылок матросскую бескозырку.
- Шлепнули бы без разговоров - и кончено! - злобно сказал кто-то.
- Нельзя, - пробормотал Сергей Иванович. - Он был не простой бандит. Антоновский активист. Мы в Тамбов телеграмму послали, что с ним делать. А он…
- Ух, собака! - сокрушенно вздохнули в толпе. - Наделает он делов!
- Да, браток, нахлобучки тебе не миновать! - сказал Алексей Силыч Сергею Ивановичу. - Ну, ладно, ты не горюй, поймаем. Не сейчас, так после. Не убежит!
Все двинулись к выходу. В избе остался Лев. Дверь снова открылась, и вошел председатель пахотно-угловского сельсовета, толстый, лысый человек.
- Слышь, Левка, я на целый день уеду, ты тут заворачивай сам. Вот печать. Придет Мартьяныч, прихлопни ему. Да не потеряй! Голову оторву!
- Кто это тут был? - спросил Лев. - Не Сергей ли Сторожев?
- Он самый. Брат Петра Ивановича Сторожева. Он председатель ревкома в Двориках. Ну, всего! Еду!
Председатель сельсовета вышел. Лев вынул из ящика бумаги, положил на стол. В избу снова вернулся председатель.
- После обеда на мельницу поезжай! Скажи этому подлецу мельнику, я ему покажу!.. Тоже барин, сто раз его звать надо! Да заверни ко мне домой, рожь на помол свезешь. Ладно? Так и скажи ему: Иван Васильевич, мол, тебя, стерву, самого в муку перетрет. Паршивый черт! - Председатель с силой хлопнул дверью.
17
Когда Лев ушел, Петр Иванович встал, умылся, Настя перевязала ему ногу, дала чистое белье и отвернулась, пока он переодевался.
Сторожев поглядел на ее спину, на покатые плечи и вдруг в первый раз за много месяцев подумал о женской ласке.
- Ну, готов, что ли? - спросила его Настя.
- Готов. Подойди-ка сюда! - сдавленным голосом сказал Сторожев. Бешеное желание клокотало в нем.
Настя подошла. Он обнял ее, горячий, сильный, и она покорно уступила ему.