18
После обеда пришел Лев. Он послал Настю за лошадью, велел ей заехать домой к председателю сельсовета, взять рожь.
Когда Настя ушла, Лев вынул из кармана бумагу.
- Вот состряпал для тебя, - сказал он, усмехаясь, - может быть, пригодится.
Петр Иванович прочитал и улыбнулся: это было удостоверение сельсовета, выданное Петру Федоровичу Окуневу, который разыскивает уведенную у него антоновцами корову-холмогорку.
- Ловко, - изумился Сторожев. - Молодец! С тобой не пропадешь.
- Вот что, Петр Иванович! Я тебя вывезу из села: боюсь - ночью обыск будет. Еду на мельницу, везу председательскую рожь. Тебя под мешки спрячу.
Сторожев начал собираться. Лев прислушивался - ждал Настю. Ждать пришлось недолго.
- Ну, спасибо тебе, Лев Никитыч, - услышав шум колес, сказал Сторожев. Он поклонился Льву до земли. - Спас ты меня! Не только спас, душу мою поддержал: теперь знаю - не все потеряно, есть еще люди, которые станут на наше место. Только помни, Лев Никитыч, умное слово, мне его один подлец сказал: в открытую сейчас воевать нельзя. И отцовский завет помни, и мое тебе слово, как сына благословляю, - Христос с тобой!
Лев стоял потрясенный. Говорить он не мог. Молча обнял Сторожева и расцеловался с ним.
- Левушка, - сказал Петр Иванович, - прошу тебя об одном. Сын у меня в Двориках остался… Митька, махонький совсем. О старших не забочусь, словно и не мои. А этого жалко, свернут его против отца. Если будет случай, возьми его, приюти, воспитай!
Они поцеловались еще раз и вышли во двор.
На телеге лежали мешки с зерном. Настя сбросила несколько мешков, постлала на дно телеги солому. Петр Иванович лег, уложил рядом с собой винтовку, мешок с сухарями и салом, сверток с бельем. Лев и Настя снова осторожно навалили мешки. Закрывая Сторожева, мешки не давили на него. Потом Лев набросал соломы, и телега тронулась вдоль села.
Настя долго стояла, глядя вслед удалявшейся подводе.
В конце села из кустов вышел красноармеец, но, узнав Льва, махнул рукой: его предупредил председатель сельсовета. На душе у Льва стало легче.
- Петр Иванович, а Петр Иванович! - окликнул Лев Сторожева, когда подвода выехала в поле. - Куда же ты думаешь податься?
- В Польшу или Румынию уйду! Ты заезжай к нашим, в Дворики, я напишу им свой адрес. Обрадую! - Петр Иванович зло засмеялся. К нему снова вернулась былая уверенность, голова не болела, и нога перестала ныть.
"Жениться мне придется, - подумал Сторожев, - а я умирать собрался. Да нет, гожусь еще кое на что!" Он ухмыльнулся, вспомнив Настю.
Лев молчал. Посвистывая, он разглядывал пустые поля. Галки, усеявшие жнивье, дрались, кричали.
Вдруг из-за пригорка выехал всадник. Это был Алексей Силыч. Он ехал медленно, опустив поводья. Поравнявшись с подводой, он придержал лошадь.
- На мельницу?
- Да, вот рожь везу, - ответил Лев.
- Дельно.
- Нашли бандита? - спросил Лев.
- Найдем, - ответил Алексей Силыч, помрачнев. - Ну, пока!
- Счастливо! - сказал Лев и тронул лошадь.
Сторожев, лежа под мешками, слышал разговор Льва с председателем ревкома. "Ну и стервец, - подумал он. - Далеко пойдет!"
19
Было уже темно, когда Лев свернул с дороги, подъехал к опушке леса, остановил лошадь и свалил мешки с рожью на землю.
- Ну, Петр Иванович, бери лошадь и скачи куда хочешь. Только свяжи меня покрепче, для вида.
Сторожев снова удивился смелости и находчивости этого крутолобого парня. Он приготовил в телеге место так, чтобы Льву было удобно лежать, скрутил его по-настоящему вожжами, разодрал на нем рубашку, измазал тело землей.
- Прощай, Лев Никитыч. Жизнью своей обязан тебе, помни. В долгу я у тебя. Заезжай, говорю, в Дворики, узнай мой адрес, пригодится. Прощай!
- С богом!
Сторожев скрылся в лесу.
Льва обнаружили на следующее утро. Алексей Силыч выехал искать его с отрядом крестьян. Лев отменно сыграл роль избитого бандитом человека. Мужики в один голос решили:
- Сторожева работа.
- Ушел, собака, - с сожалением сказал Алексей Силыч.
20
Спустя месяц председатель ревкома вызвал к себе Льва. Когда Лев вошел, Алексей Силыч исподлобья взглянул на него и принялся искать что-то в бумагах, лежащих перед ним. Лев, сняв облезлую шапку, стоял около дверей.
- Вот тут бумага пришла, - проговорил Алексей Силыч, снял очки и зачем-то протер их.
Лев молчал, колени его дрожали; ему казалось, что Сторожев пойман и председатель ревкома все узнал.
- Отца вашего расстреляли, - сказал Алексей Силыч.
- Когда? - спросил Лев.
Алексей Силыч не ответил.
- Мне можно идти? - спросил Лев.
- Вам, что же, отца-то не жалко?
Лев, скривив рот, пожал плечами.
- Что искал, то и нашел! - сухо ответил он, надел шапку и вышел.
- Подлец какой! - прошептал Алексей Силыч. - Хоть бы поморщился! Вот и роди их на свою голову!
Лев не притворялся. Он уже давно понял, что отец не возвратится к нему и что конец отца вполне закономерен. Он не жалел о нем, а, узнав о его смерти, не подумал о мести.
"Мстить? Пустяки! Если бы отец был умным человеком, он давно бы ушел за рубеж…" Так рассуждал Лев, бродя в тот день по полю, и улыбался, вспоминая удивленное лицо председателя ревкома.
"Ловко было сыграно, - говорил он себе. - Но отец был дураком. Ты, батька, не обижайся: что правда, то правда. И вообще, слишком у Антонова было много дураков. Вот бы было мне побольше лет, я бы вам показал!"
В это время Лев увлекался идеями Ницше. Прочитав "Так говорил Заратустра", Лев пришел к заключению, что в нем самом есть все признаки сверхчеловека, их лишь надо развивать. Уверенность в том, что он гениальный человек, утвердилась во Льве окончательно после того, как он прочел где-то, что гении рождаются каждые пятьдесят лет.
Впрочем, он весьма туманно представлял себе будущую свою деятельность. Одно он знал твердо - деятельность эта будет направлена к тому, чтобы свалить большевиков и выбраться наверх самому. Тщетно пытался Лев придумать сказку о новом рае, где бы всем сытно жилось. Либо это было похоже на то, о чем говорили большевики, либо в голову лезла какая-то ересь, вычитанная из фантастических романов Уэллса.
"А, черт с ней, со сказкой, лишь бы быть наверху! - думал Лев. - Лишь бы вылезти из этого болота. Там увидим!"
Так как все экскурсии в будущее кончались неудачами, Лев в конце концов решил не тревожиться о завтрашнем дне.
"Пускай судьба ведет, куда хочет. Вот Наполеона она вывела. Авось и обо мне позаботится. Торопиться некуда!"
Однако, возложив попечение о себе на судьбу, Лев все же решил как можно скорее удрать из Пахотного Угла. Его тянуло в город. Там, как он предполагал, легче будет найти счастье и подходящее занятие, все равно какое: служить ли большевикам или продаться агенту какой-либо разведки.
В ожидании удобного случая для того, чтобы покинуть село и Настю, Лев продолжал работать в сельсовете.
Так прошел год. Настя изводила Льва ревностью и страстью; он возненавидел ее, но все попытки отделаться от вдовы кончались неудачей - слишком многим был обязан Лев ей, слишком много она о нем знала. Лев боялся ее. Наконец терпение его лопнуло, и он решил уйти в Верхнереченск и помириться с бабкой, лишь бы начать настоящую, в его представлении, жизнь.
Но судьба, на которую он так надеялся, на самом деле вспомнила о нем. Спустя год после смерти отца Лев получил из Верхнереченска странное письмо. В нем некая Лидия Васильевна Кузнецова сообщала, что ее муж, адвокат Кузнецов, расстрелянный в один день с отцом Льва, перед смертью завещал жене взять из Пахотного Угла сына своего школьного друга Никиты Петровича Кагардэ, Льва, и воспитать его.
"Прошу моего богоданного сынка, - писала мадам Кузнецова, - приехать ко мне с человеком, который передаст это письмо. Ты найдешь у меня, мой мальчик, кров и ласку".
Лев вспомнил, что отец часто рассказывал ему о Кузнецове, и искренно обрадовался письму. Он отказался от услуг человека, который его разыскал, и стал собираться в путь.
Накануне своего отъезда из Пахотного Угла Лев узнал о смерти Александра Степановича Антонова.
21
Жизнь вожака последнего восстания, поднятого эсерами, была трагической - с детства до смерти.
Сын слесаря, он много читал, хорошо учился. Его хвалили. Но, перегнав в развитии своих приятелей и разойдясь с ними, он не нашел новых друзей.
Антонов пошел в эсеровскую партию единственно затем, чтобы найти удовлетворение своему честолюбию, но его не замечали, несмотря на бешеную его отвагу.
Однажды в Тамбове на конспиративной квартире, в доме на Арапской улице, Антонова окружила сотня казаков. Отстреливаясь, он ушел от них. Но в этот же вечер его накрыл безоружный шпик.
Он думал, что суд над ним наделает много шума, но в то время тамбовская эсеровская организация боялась открытых выступлений, она отказалась от участия в процессе. Антонов получил двенадцать лет каторги.
После революции он начал мечтать о возвышении, о славе. "Недаром же, - думалось ему, - я ходил в кандалах".
Но об Антонове уже забыли, и лишь после того, как он сам напомнил о себе, его послали, как бы в насмешку, на ничтожную работу.
Эсеровские заправилы вспомнили о нем в девятнадцатом году. Им нужен был свой человек на Тамбовщине. Там готовилось большое восстание. Зная о многочисленных связях Антонова с тамбовскими богатеями, о жажде славы, обуревавшей его, эсеровский комитет поставил Александра Степановича во главе восстания. Неудача постигла его и здесь.
Антонов был несчастным и в личной жизни. Он не знал радости разделенной любви, а женщина, которая любила его, ему была ненавистна.
Он не верил ни в бога, ни в черта, но боялся дурных примет. Он никогда не читал программ и партийных документов, но принужден был выдумывать теории.
Его приближенные - свора людей, которые грызлись друг с другом из-за власти. Один из близких помощников Антонова, Петр Токмаков, умер в тяжкую для восстания пору, а лучший друг, Яков Санфиров, перешел к красным. Он-то и навел тамбовских чекистов на след Антонова…
…Узнав о смерти Антонова, Лев решил, что больше ему ждать нечего, что восстание не повторится, что надо искать новых, иных путей борьбы.
Он сказал в сельсовете, что едет в город учиться, распрощался с Настей, пообещав написать ей, вызвать в город, выслать на дорогу денег, и ушел из села.
В ненастный октябрьский вечер двадцать второго года он приехал в Верхнереченск.
Глава вторая
1
Губернский город Верхнереченск, лет триста назад заложенный на берегу реки Кны, - если верить летописцу, - в течение многих лет служил сторожевым пограничным пунктом Великого Московского княжества. В старину вдоль Кны, среди беспредельной жирной степи, тянулась к югу большая Астраханская дорога - не раз ее топтали воины татарских ханов.
В царствование Петра сюда прислали непокорных стрельцов; они расселились в слободе, которую с тех пор так и зовут - Стрелецкой. Стрелецкая слобода - самое древнее место в городе, потому что центр его, с кремлем и церквами, выгорал несколько раз дотла, - раскинулась на высоком холме. Напротив него - другой холм; по нему ползут домики Пушкарской слободы. Между этими холмами, на дне огромной котловины, - Верхнереченск.
Худшего места для города, кажется, не найти. С обоих холмов в сердце города стекает грязь, жидкий навоз и прочая мерзость. Во время дождей в город устремляются бурные потоки жидкой грязи. Она разрушает мостовые, тротуары, заливает подвалы и погреба…
В половодье по улицам города можно разъезжать на лодках, а летом, когда солнце высушит все лужи и болота, вслед за прохожими и извозчиками вздымаются клубы серой едкой пыли.
От нее не спасается даже лучшая улица Верхнереченска - Большая. И все же, несмотря на пыль, эта улица истинное украшение города. С Пушкарского холма, на котором стоит вокзал, она, вся засаженная акациями, липами и тополями, стремительно сбегает вниз, потом взлетает на Стрелецкий холм, на вершине которого стоит огромный белоснежный собор. За собором - обрыв к реке.
Неширокая и не очень глубокая Кна причудливо огибает город. Отлогие берега ее сверкают изумрудной зеленью, в ней много разной рыбы, вода ее теплая и необыкновенно приятная для купанья.
Летними вечерами обыватели сходятся на берег Кны, купаются или просто коротают вечера, сидя на скамеечках, расставленных вдоль берега. Зажигается первая звезда, луна выходит из-за холма и повисает над городом, а народа у реки еще много, гуляют пары, старички, сидя над рекой, ведут тихие разговоры, ребятишки - самые поздние купальщики, никак не хотят вылезать из воды Вдали, у самого леса, раздается песня, там гуляет какая-то компания.
Лес то придвигается к реке вплотную, то тянется вдали черной, суровой стеной. Если из леса смотреть на город ночью, - глазам представляется чудесное зрелище. Вдали мерцают огоньки, точно тысячи светлячков разбежались, разлетелись по холмам и играют друг с другом и порхают с места на место, гаснут и снова зажигаются. Медленно угасает это тихое мерцание - город погружается в сон. Лишь за Пушкарским холмом до рассвета не тухнет белое зарево: там вокзал, депо.
Город спит, улицы его в ночные часы тихи, гулки, поцелуи раздаются звонко, они будят эхо. Дремотные деревья словно встряхиваются, но через мгновенье снова погружаются в сон.
2
Матросская улица, удаленная от центра, от городского шума, заросшая травой, дремлет в тени огромных вязов; неведомо когда и какая добрая душа посадила их вдоль тротуаров.
Около самой реки, почти у обрыва, стоит широкий нескладный особняк купца Кузнецова. От улицы и от соседних дворов дом отгорожен высоким забором с острыми шипами поверху. Пройти во двор можно только через узенькую калитку, но она всегда на запоре - надо звонить дворнику. Услышав звонок, дворник Илья Макеев, человек суровый, неразговорчивый, медленно подходит к воротам, открывает сделанное в калитке окошечко, рассматривает и расспрашивает посетителя, куда-то уходит, снова возвращается и нехотя впускает человека во двор.
Такой порядок заведен еще купцом. Купец умер, сын его лабазными делами заниматься не захотел, вышел в адвокаты, но дома родительского не покинул и порядков в нем не изменил.
Даже заросший сад он не велел чистить, распорядился лишь прорубить в дальнем углу забора калитку и недалеко от нее, в зарослях, построить беседку.
Строили беседку и делали калитку в тысяча девятьсот третьем году; хозяин в те времена слыл за либерала.
Беседка два года подряд служила местом, где собирались и прятались местные эсеры. Ключи от беседки и калитки хранились у адвоката и у некоторых избранных людей. Люди эти со временем были пойманы полицией; адвокат с помощью знакомых и денег избежал неприятных последствий своей политической деятельности, остепенился, и беседка долгое время пустовала.
Февральскую революцию адвокат Кузнецов встретил радостно, полагая, что бывшие друзья не забудут его услуг.
В предвидении будущих благ Кузнецов перечитал три-четыре политических книжки, прицепил к лацкану красный бантик и весьма успешно выступил на каком-то митинге с речью, в которой всячески поносил старые порядки и рисовал розовыми красками недалекое будущие.
Супруга адвоката, по женскому недомыслию, сначала фыркала и морщилась, наблюдая все эти перемены, но муж со свойственным адвокатам красноречием разъяснил жене выгоды нового режима.
- Мамочка, - сказал он как-то ей, - разве тебе не все равно, какая дама будет изображаться на сторублевках, - толстая Екатерина или вдохновенная Свобода? Кроме того, мамочка, адвокаты сейчас ценятся на вес золота. Кто же иначе будет уговаривать этих хамов, чтобы они не перли скопом в царство небесное? Нет, дорогая, если в эту кашу полез Александр Федорович Керенский, - значит, и нам здесь найдется работа!
Лавры коллеги не давали адвокату Кузнецову покоя. Он окончательно решил, что, пожалуй, эсеры и есть та самая лошадка, на которой российская империя поскачет галопом в счастливое будущее, и что сам он может быть не последним человеком в этом обозе.
К этому времени с каторги и из ссылки вернулась старые друзья. Став начальниками, вершителями судеб, они не забыли счастливых дней юности, проведенных в беседке адвокатского сада. Кузнецов был вознесен, у него стали собираться сливки общества.
Здесь нередко заседал губернский комитет эсеровской партии, а глава комитета, толстомясый верзила Безруков, состоял даже в друзьях дома.
- Этот толстяк просто липнет ко мне! - говорила супруга адвоката, и чересчур полные щеки ее тряслись от смеха.
- О! Он не дурак, он знает толк в женщинах! - отвечал муж, целуя пухлые пальчики мадам Кузнецовой.
Сам адвокат, будучи большим донжуаном, после своего возвышения обзавелся толпой настолько пылких поклонниц, что для жены у него ничего не оставалось. Он был искренне рад тому, что Безруков взял на себя часть его домашних забот.
Восемь месяцев подряд Кузнецов работал не покладая рук. В погоне за славой он не забывал о существенном, предпочитая брать за услуги и поручения золотом, отрезами сукна и шелка, сервизами и продуктами.
Он стал чуть ли не самым знаменитым человеком в городе. С ним пожелал познакомиться, а впоследствии подружился местный аристократ Евгений Игнатьевич Ховань, последний отпрыск древнейшего в России рода.