И Нюрка тут же мелется. Не зря она в опаре когда-то крестилась: такая же осталась бойкая да сметливая. Без лишних вопросов обо всем догадалась и готова была служить новому делу беззаветно. Вовремя сообразил Степка, что услуги этой девчонки пригодятся, потому к ней и обратился:
- Нюра, Нюр, мы сичас отлучимся ненадолго, а ты как-нибудь незаметно вымани всех из двора да вороты на засов запри. Потом на зады выйдешь и там подождешь нас.
- Слышь, Степа, а враз да Ипат с Назаркой дознаются об нашем деле, - сказал Ванька уже за воротами, - беды не миновать!
- Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Не трусь, в городу они, - успокоил друга Степка. - Дуй давай к Тимофею, подымай его да подъезжайте с задов за приданым на его лошади. А как скажешь, что Кланя сама согласилась бежать за его, дак на крыльях он полетит сюда к ей.
- А ты куда?
- К Васе нашему, лошадь попросить. Не на Тимкиной же кляче под венец-то ехать.
У спуска на плотину разбежались они.
Словно за все минувшие муки, за раны тяжкие, за горькую, столь долгую разлуку май семнадцатого года, неспокойный и настороженный для миллионов людей, для Василия Рослова и Катерины засветил красным солнышком, прокатился медовым месяцем. Июнь тоже плыл, как в хорошем, приятном сне.
Натосковались они по родной крестьянской жизни, оттого и работали всласть, и все еще будто не верилось, что не надо ни от кого прятаться. До Палкиных в Бродовскую весть о Катерине донеслась на другой же день после свадьбы. Но ни Захар Иванович, ни Лавруха с фронта еще не вернулись, а Кузька, муженек бывший, не посмел и голоса подать.
Хозяйство молодые объединили с Дарьей, потому и солдатке полегче стало, посветлее. Не считаясь, всякую работу делали сообща. Двор их ожил и без Макара. Письма писал он с фронта редко и обращался в них больше к Василию, о хуторских делах расспрашивал, о фронте рассказывал. В конце апреля в лазарете недолго полежать пришлось.
Степка знал в своей старой избе и во дворе все ходы и выходы, мог без стука открыть все крючки и задвижки, но засовестился. Зачем же так вламываться к спящим людям? Постучал осторожно в крайнее горничное окно. Прислушался. Посмелее вдарил в перекрестье рамы.
- Кто тут? - отмахнув занавеску, спросил Василий.
- Выдь на минутку, Вася! Шибко надо.
- Ты, что ль, Степа?
- Ну, я же! Выходи!
Занавеска опустилась. Пока Василий, накинув шинель и сунув ноги в старые калоши, вышел на крыльцо, Степка, перемахнув невысокий забор, ожидал его тут.
- Чего там стряслось у вас? - тревожно спросил Василий. Он уже слышал о сегодняшнем случае с Леонтием Шлыковым, потому тревога в ночи сразу всколыхнула мысли о казаках: уж не еще ли чего сотворили?
- Да не у нас, Вася. Венчаться Тимофею Рушникову надоть срочно.
- Эт с кем же?
- С Кланькой Чулковой.
- Так у их же свадьба завтра.
- У Тимофея будет свадьба, а у их - нет.
- Ну и у-ухари! - удивился Василий и торопливо зашагал к конюшне. - Выкатывай ходок, сбрую неси!
Степка знал, куда обратиться за помощью: разве же откажет Василий фронтовому товарищу! В четыре руки запрягли они Карашку в корень да еще Рыжку Макарова пристегнули.
- Ходчишко-то не ахти свадебный, да лучшего нету, - посетовал Василий, цепляя третью вожжу.
- Сойдет по воровскому делу.
- А не накостыляют вам сваты? Может, поехать с вами?
- Нет-нет! Сами все сделаем, - уверил Степка, прыгая в ходок.
Василий растворил ворота.
- Ну, пошел, ухарь! Громко-то не ухай да лошадей не загони.
Выехав со двора, Степка повернул на городскую дорогу и остановился. Прислушался: тарахтит за плотиной телега. Едут. Дождался, пока Тимофей с Ванькой на взвоз поднялись, и скомандовал:
- За мной!
Провел он их недалечко по троицкой дороге, после того пустошью к заднему двору подкатились. Нюрка - тут как тут, ждет.
- Ну, чего они там? - спросил Степка, привязывая к пряслу коней.
- Сидят, - коротко ответила Нюрка.
- Во дворе кто есть?
- Всех выманила и калитку заперла.
- Пошли, Ваня! - позвал Степка, перескочив через прясло. - А ты, Тима, тут оставайся, принимать будешь.
Во дворе действительно не было ни души. Юркнули в чулан. Перина, подушки, одеяла, корзинка с нарядами Кланькиными - все на задворки уплыло. Пришлось им раза по три завернуть. Не забыли и четверти с самогонкой, два больших пирога прихватили да блюдо с холодцом огромное.
- Ну, скачи, Тима, - распорядился Степка. - Этот глухой воз пусть тетка Марья сама разгружает, а ты поскорей назад ворачивайся.
Ребята собрались было вернуться во двор, Ванька остановил их.
- Для чего же нам во дворе-то молоться? Вон пущай Нюра пойдет да вызовет ее, как давеча. А мы ее тут - в ходок да и под венец.
- Без Тимки? - засмеялся Степка. - Может, тебя заместо его обвенчаем?
- Ну подождем его.
- Не то́, - усомнился Степка, закуривая. - А Колька через четверть часа хватится - вот тебе и погоня! До церкви доехать не успеем - лошади-то у их вон какие резвые!
- Подождать, пока жених домой уйдет, - предложила Нюрка.
- Да ночевать он тут прилаживается, Кланя мне сказывала.
- Как это - ночевать? Нешто можно такое до венца!
- А ты вот пойди да прикажи ему.
- Пойду и прикажу! А вы рты-то не разевайте тута. Что б все наготове было!
До страсти любила командовать Нюрка, но и дело сделать могла, коли взялась. Ни перед чем не остановится.
Покурили ребята от простой поры. Засомневался Степка - это ведь не теленочка со двора вывести: заупрямится жених, либо сердцем подвох почует - и вертись возле него. Ванька не утерпел, на разведку пошел. Но не успел Степка в ходке устроиться и новую цигарку скрутить, как вернулся "разведчик" и с одышкой доложил:
- Пошли!
- Кто?
- Жених с невестой, и Нюрка с ними увязалась. Да еще приказывает Кольке, учит его, с какой стороны под ручку взять да как руку держать, как голову нести… Пойдем, к тому углу, глянем, как они по дороге к плотине пойдут.
- Эх ты! - хватился Степка. - А враз да они с Тимофеем-то и встренутся.
- Ну и что? Кому же ночью ходить заказано!
Яркая луна приподнялась к тому времени. Дорога, плотина, избы за прудом - все как на ладони. Ребятишки, девчата по домам, видать, разбежались - всего двое провожатых у Кольки.
- Гляди-ка ты, - ткнул Степка друга под бок, - платье на ей подвенечное и фата. А ведь ко мне-то выходила она в простом платье. Ну и Ню-урка! Все предусмотрела.
- Хитрющая она у вас, как бабка Пигаска. И где она слов-то столько берет, гляди - не умолкает. Я бы женился на такой, да молода еще…
- Стой! Вон по той стороне бежит ктой-то. Не Тимофей ли?
Именно он это и был, но, заметив свою лебедушку еще до спуска на плотину, проскользнул в рословский палисадник и укрылся где-то в нем.
- Может, нам подъехать поближе туда да там ее и схватить, как от Кестеров они отойдут? - плановал Ванька.
- Погоди, Тимофей сичас подойдет и вместе помозгуем… Знаешь, как один мужик воз клал да торопился: фик-фок на один бок - и свалился.
Степке не хотелось ехать на ту сторону, потому как там и на Кольку нарваться можно: вдруг да не сразу спать завалится, - и дальше раза в полтора будет, ежели не возвращаться сюда и ехать кружным путем, Тимофей, подошедши, к тому же склонился: по прямой надо ехать. И не по улице выезжать, а по данинской дороге, пустырем проскочить на выезд в Бродовскую.
- Бегут! - вскрикнул Ванька. - Вон, Тима, мимо вашей избы несутся.
- Давай, Степа, разворачивай коней.
Степка еще раз проверил упряжь, взгромоздился на облучок, Тимофей - на хозяйское место, а Ванька сзади на дрожках пристроился. А тем временем беглянки уже по съезду на плотину спускались. Развернул коней лихой кучер, большой полукруг назад сделал, подъехав к плотине. И только невеста, задыхаясь от дальнего бега, достигла ходка, подхватили ее ребята в коробок. Нюрка на дороге осталась.
- Но, лошадушки, гикнул Степка, - теперь вся надежа на вас!
- Иван Корнилович, теперь ты объяви молодым, - важно говорил осоловевший от выпитого Кестер, - какое приданое даешь за своей дочерью… Твоя дочь - Ивановна, мой сын - Иванович, как брат с сестрой жить будут!
- А чего, - хорохорился пьяный Чулок, - можно, сват, и объявить… Я - мужик твердый, чего сказал, то и сделаю. Завсегда я такой был… Зови, мать, Кланьку с женихом. Тута я им все и разобъясню.
Агафья сунулась в одну комнату - пусто. В другой снохи спали, Настя, внучат целый выводок. В сени вышла, во двор выглянула.
- Нету их гдей-то, - доложила она, вернувшись.
- Может, гуляют на улице, - предположила Берта. - Чего же им сидеть в душной комнате.
- Ну, пущай погуляют, - согласился Иван Корнилович, - а мы с тобой, сват, выпьем еще по одной.
У Агафьи в мозгу смутная тревога завозилась. Разбудила Настю и велела ей осмотреть все вокруг избы, в палисаднике, по хутору пробежать.
Тем временем Кестер, в котором жила неистребимая немецкая аккуратность, выпив вторую рюмку после предложенной "еще по одной", строго спросил:
- А когда мы венчать, молодых повезем?
- Как выспимся, так и поедем, - объявил свое мнение Иван Корнилович.
- Э-э, нет, - возразил Кестер, - проспать можно и до вечера. Надо ехать в десять часов, не позднее, а для этого теперь же ложиться спать. Объявляй молодым свое решение, Иван Корнилович, и мы домой пойдем.
- Да и где же они, молодые-то наши? - воззрился Чулок на жену.
Агафья, чувствуя недоброе, ответить ничего не могла, но подоспела Настя и объявила всем, что пробежала она по всему хутору, вокруг своей избы все углы обследовала, но никого не обнаружила. И добавила:
- Еще спать не ложилась я, собирались они с Нюрой Рословой Колю домой проводить.
- У нас и сидят они! - обрадовалась Берта.
- Пойдем домой, мама. - Иван Федорович тяжело поднялся из-за стола.
Вскочил и Чулок, засуетился:
- Чего ж вы пешком-то пойдете, сват! Я вас отвезу да захвачу оттуда Кланю. Негоже оставаться ей там до венца.
Подкатили они к Кестеровой усадьбе, когда вот-вот должна была проклюнуться заря на востоке. Петухи перекликались по хутору. Берта в тревоге первая вывалилась из ходка и устремилась в дом. Не успели Иваны коня привязать у ворот да крыльца достигнуть, как вернулась хозяйка и, сообщила скорбно:
- Николай спит один, а Клани и здесь нету.
Заходили, заметались мысли в старых головах. Прикидывали так и этак - ничего объяснить не могут. Первым Иван Федорович на след выбился:
- Проспал дурак невесту! - и выругался по-грязному. - Буди́ его, мама, скорей! Может, успеем.
- Чего? - все еще не понял пьяный Чулок. - Чего успеем-то?
- Пока не обвенчалась твоя дочь с другим, Иван Корнилович! - грубо ответил Кестер и бросился запрягать в линейку самого резвого коня. - Бери мою маму к себе и гони в Бродовскую. Мы с Колькой догоним вас. Дуй без оглядки!
Никогда в жизни эти хозяева не гнали так бесшабашно коней, как в этот раз. Пена с них летела клочьями. До Бродовской доскакали за полчаса либо чуть поболее. В рассветной серости возле коновязи у церкви признали рословских коней, и своих тут же оставили.
- Ну, понятно, Степка с ней венчается! - выкрикнул. Кестер, злобно дернув Кольку за рукав, когда шагали они к па́перти.
В храм вломились шумно, в то время как седенький отец Сергий, закончив венчание, благословил молодых. И тут увидели, что из-под венца выходит с невестой не Степка вовсе, а Тимофей Рушников, солдат. Много с ним не поговоришь, да и опоздали непоправимо. Чтобы хоть как-то сорвать зло, Кестер подскочил, к невесте и ухватил ее за фату.
- В чужом, платье венчалась, паскудница! Колька тебе купил его. Снимай!
- Отцепись! - побелел Тимофей и резко потянул невесту от Кестера. - Уплачу я за ваше платье.
- Недостойно ведете себя, гражданин, - урезонил налетчика отец Сергий. - Учитесь выдержке вот у этого молодого человека, - показал он на Кольку. А тому хоть и было неловко, но ни злости, ни большого сожаления по поводу случившегося не чувствовал он.
Берта слезу пустила, Иван Корнилович крякал и кряхтел беспомощно. А Кестер, уразумев, наконец, что дело уже ничем и никак не выправить, руганулся от всей души, - так что отец Сергий только седой головой покачал, - и опрометью рванулся к выходу.
Возле коновязи посадил он к себе в линейку Берту и Кольку, потому как всякое родство с Чулком, не успев начаться, так бесславно кончилось. Иван Корнилович поехал за ними в тоскливом одиночестве. К дочери не подошел даже, проклял ее в душе и отрубил напрочь, как лист капустный от кочана.
"Пущай ремками трясет с этим голодранцем, - думал он. - В такой терем не пошла, в землянку полезла, дура стоеросовая!.. А ведь в девках-то вроде послушная была, податливая, сговорчивая. И как же она решилась на такой позор?!"
Ребята отъехали от церкви чуть позже. Молодым предстояло еще Доиграть свадьбу, завершить ее хоть небогатым обедом.
- Ну, спасибо батюшке, - говорил Тимофей, сидя в ходке и прижимая к себе Кланю. - Ведь как побудили его середи ночи, скорехонько снарядился он, будто солдат по тревоге.
- Да, - вторила ему Кланя в лихорадке тревоги, - замешкайся он хоть маленечко - не успеть бы с венцом-то.
Степка видел загнанных коней Чулка и Кестера, понял, что поедут они обратно не спеша, потому шевельнул своих отдохнувших и еще до выезда из станицы обогнал их.
- Молодец Степка! - похвалил Ванька, вертясь сзади на дрожках. Весь он был засыпан дорожной пылью. - Так им, старым чертям, и надо. Пущай не сильничают девку! Правда, Кланя?
- Правда, правда, - поддакивала она, греясь под шинелью у Тимофея.
- А куда им теперь торопиться-то? - вопросил Степка, оборотясь. - Все дела у их переделаны, свадьба кончилась. Пущай спать ложатся.
- Эх, а у нас ведь и гармошки-то нету, - посетовал Ванька.
- Егора Проказина позовем. Небось, не откажет солдат солдату, - раскрывал свои планы Тимофей. - Ганьку Дьякова покличем, Кланиных подружек - для веселья…
7
За половину перевалило непонятное, странное лето семнадцатого года. Изо дня в день что-то происходило в Петрограде. Но что именно там происходило, не знал темный мужик. Если бы даже получал он газеты, то разве смог бы разобраться во всей немыслимой путанице партий, программ, направлений. Все они спорили, куда-то звали - непосильно такое темной мужичьей голове.
Редко в хутор попадала местная газета, но можно ли было понять, куда она клонит, потому как все партии взахлеб "заботились" о народе, "спасали" многострадальную Россию. От кого спасают, кто ее, матушку, губит - не разберешь! Больше всего на большевиков поливали: они и Россию Вильгельму продали, из-за них и на фронте поражение вышло, потому что брататься с немецкими солдатами подбивали.
Фронтовики чуть больше понимали во всем этом, но и они толком-то ничего не могли объяснить. Чаще слухами пользовались. Поедет хуторянин по делам в город, там знакомого грамотного человека встретит, тот ему растолкует, что сам знает. Но один встретит знакомого с большевистскими взглядами, другой - с меньшевистскими, третий - с эсеровскими, а четвертый и вовсе от кадета или от монархиста новостей наберется.
В хуторе все это смешается, еще чудовищнее перемелется и перекосится, оттого в голове у мужика непроглядный туман образуется. Но некоторые мужики поумнее, отбросив городские россказни и проветрив голову в поле на крестьянской работе, рассуждали проще и понятнее. Раз царя скинули, все равно должны мужику землю дать. Иначе для чего же его прогнали?
Но на деле-то ничего пока не менялось. Обносились все, город почти ничего не мог дать деревне. Война, как громадная черная яма, поглотила все.
В. И. Ленин писал тогда в тезисах к "Политическому положению":
"… Никаких иллюзий мирного пути больше, никаких разрозненных действий, не поддаваться теперь на провокации черных сотен и казаков, а собрать силы, переорганизовать их и стойко готовить к вооруженному восстанию… Переход земли, к крестьянам невозможен теперь без вооруженного восстания, ибо контрреволюция, взяв власть, вполне объединилась с помещиками, как классом".
Но до мужика эти слова не дошли тогда.
Убедившись в том, что меньшевики открыто ведут соглашательскую политику, идут на сближение с буржуазией и во всем ее поддерживают, руководители Троицкой организации РСДРП во главе с Ф. Ф. Сыромолотовым вынуждены были распустить ее, чтобы создать большевистскую партийную организацию, свободную от предателей интересов народа. Начинать пришлось с образования оргкомитета.
Существовал в городе и Совет рабочих и солдатских депутатов. Исполком Совета в основном состоял из меньшевиков, беспартийных солдат 131-го запасного полка, казаков и малой части большевиков, сгруппировавшихся в рабочей секции.
Но даже такой Совет казался местной буржуазии бельмом в глазу, и терпеть его не хотели. Не деревенские мужики, городская верхушка знала, для чего создаются такие органы правления. Думали лихорадочно, действовали без промедления.
На квартире купца и хозяина электростанции Башкирова собралась небольшая группа старших офицеров запасного полка во главе с начальником гарнизона казачьим полковником Кузнецовым. Среди этой компании не было ни одной женщины. Пили немного, курили отчаянно. Сначала обговорили все новости. Споров не возникало, так как собравшиеся были единомышленниками. Но не для того собрал их Башкиров, чтобы поболтать о новостях.
- Господа! - властно и громко обратил на себя внимание хозяин. - Надеюсь, всем известно, что в июне заседал Всероссийский казачий круговой съезд в Петрограде и что товарищем председателя был на нем наш оренбургский офицер Александр Ильич Дутов. - Он сделал паузу и, увидев дружные согласные кивки, продолжал: - А ведомо ли вам, Андрей Спиридонович, что, вернувшись на родину, Дутов собирает вокруг себя офицеров, юнкеров, надежных казаков, чтобы захватить власть в Оренбурге? К этому и нам готовиться надо.
- А ведомо ли вам, господин Башкиров, - ответил Кузнецов, самодовольно подправив крючки жестких усов, торчащие вверх, - что я уже принял надлежащие меры на этот счет? - Уловив вопросительный взгляд хозяина, полковник разъяснил: - Сейчас валом валят с фронта переодетые офицеры. Эти люди нуждаются в деятельности, и я по мере сил удовлетворяю их потребности. Создан так называемый Союз эвакуированных солдат. Полковой комитет запасного полка - полностью наш. Это мои люди вывели всех казаков из состава Совета рабочих и солдатских депутатов.
- Какой же идиот, какой дурак придумал эту глупость, чтобы мужики управляли государством? - подхватил мысль Башкиров. - Набрали в Совет безграмотных, тупых Ванек и собираются править уездом. Что они понимают, куда же они приведут государство?
- Да они и задницей-то своей управить не могут! - закатился смехом старенький, седой полковник Елагин, командир запасного полка, и хлопнул себя по тощим ляжкам.
- Веками было устроено, - перебил его Башкиров, - рабочему - станок, мужику - соха, солдату - винтовка. Править государством найдутся люди поумнее и пограмотнее.