Между тем Ананий Северьяныч и Гриша Банный чинно вошли во двор музея. Сняв при входе заячью шапку, с которой старик ни за что не хотел расставаться, несмотря на неоднократные и настойчивые просьбы сына, Ананий Северьяныч громко высморкался в голубой платок и, сверкая новыми калошами на хромовых сапогах, с беспримерным сознанием того, что он не кто-нибудь, а отец знаменитого писателя, который с самим Сталиным "за ручку", важно вошел в вестибюль впереди путавшегося в длинном драповом пальто Гриши Банного. Это невероятно длинное пальто, рыженькая, клинышком бородка и остороконечная каракулевая шапка делали Гришу удивительно похожим на нестеровского монаха и как нельзя лучше подходили к случаю.
Все как будто складывалось отлично. Гришино драповое пальто и новенький дубленый полушубок Анания Северьяныча остались в гардеробе. Однако парадное шествие Гриши и Анания Северьяныча было слегка омрачено тем, что пытавшегося проскользнуть прямо в мокрых калошах в залы музея Анания Северьяныча – задержали, и только после настойчивых просьб уговорили снять калоши.
Гриша же, после того, как освободился от пальто и остроконечной шапки, самым чудеснейшим образом превратился из нестеровского монаха в мелкого секретаря райкома: под монашеским одеянием оказалась зеленая тужурочка à la товарищ Сталин и тощие синие галифе. Это молниеносное и таинственное превращение так перепугало старушку гардеробщицу, что она на какое-то время перестала соображать и прекрасные калоши Анания Северьяныча сунула наверх (вместо специального для обуви ящика), на чью-то шляпку с пером.
Солидно поднявшись по ковровой лестнице, Гриша и Ананий Северьяныч угодили прямехонько в Левитановский зал. Ананий Северьяныч, с некоторых пор старавшийся решительно ничему не удивляться, при видах Волги сразу же позабыл об этом и пришел в неописуемый восторг.
– Это, Гришенька, друг любезный, я те дам!.. Уж и до чего, стало быть с конца на конец, точно намалевано: здесь те – вода, здесь те – барка, а здесь – тучи… Все правильно.
– Мастерство-с, мастерство-с художника, – покашливая в кулак и одергивая зеленую тужурочку, соглашался Гриша Банный. – А вот здесь, в этой зале – Русь древняя, доложу я вам, Русь старинная…
Ананий Северьяныч с готовностью последовал за Гришей в Васнецовский зал. Но оказалось, что ни богатыри, ни виды исторических сражений не захватили старика.
– Лежат, бедняжечки, убиенные, – вздыхал он, отдавая должное исторической живописи и наспех крестясь. – Лежат, голубчики, в доспехах и со стрелами, стало быть с конца на конец, в грудях. Царствие им небесное… Пойдем, Гришенька, сызнова на Волгу посмотрим.
В Левитановский зал Ананий Северьяныч возвращался несколько раз: походит-походит по другим залам, да – опять к Волге. Наткнувшись же на "Танцовщицу" Семирадского, старик сперва перепугался, а потом стал легонько, через плечо, отплевываться…
– Экой срам, экой срам! Девица нагишом… Неприкрытая! Хоть бы срамные места позакрывала рукой, что ль, али предметом каким… Дура!
Но тут Гриша Банный решительно запротестовал:
– Вот вы и не правы, Ананий Северьяныч, – вступился он. – Тут – оптический обман-с… Красота женского тела, доложу я вам, еще не превзойдена ничем и никем. Красота эта, как известно, царей на войны толкала, а мудрецов ума лишала…
– Ну, разве что какого дурака и лишит… – согласился Ананий Северьяныч более из благодушия, чем по убеждению, искоса, воровски поглядывая на "девицу нагишом". – А ежели, Гришенька, человек рассудительный, так его, стало быть с конца на конец, никакая красота с толку не собьет: ни те женского полу, ни те – мужеского.
Возле картины "Иван Грозный убивает сына" стояла толпа красноармейцев. Маленький, юркий экскурсовод, с вислыми плечами, со значительной лысинкой, в бахроме черных волос, и с круглыми, как пуговицы, странно-неподвижными глазами, что-то бойко и заученно объяснял.
– Гришенька, глянь-кось! – пробормотал Ананий Северьяныч. – Смертоубийство происходит! А кровишши-то, кровишши-то сколько натекло!
Гриша же, склонив набок дынеобразную голову и приподняв седые брови, внимательно прислушивался к тому, что говорил маленький экскурсовод. А маленький экскурсовод журчал, как весенний ручей:
– В чем же, товарищи, состоял социальный смысл учреждения опричнины? Социальный смысл состоял в том, чтобы оказать активное сопротивление антинародной боярской оппозиции до полной ликвидации ее… Вопросы есть? Нет… Крутые меры, предпринятые Грозным в борьбе с боярами, некоторыми историками-реакционерами, как, например, Карамзиным, рассматриваются как проявление лишь жестокости Грозного, без учета классовой и социальной сущности дела… Вопросы есть? Нет… Что касается до служилой помещичьей массы…
Но тут раздался негромкий голос Гриши Банного:
– Разрешите вопросик?.. Осмелюсь, так сказать…
Головы красноармейцев дружно повернулись в сторону Гриши, а маленький экскурсовод недовольно и грозно спросил:
– Что? Я вас не вижу.
– Я могу пройти, – вежливо предложил Гриша. – Я вас тоже плохо вижу…
Он хотел было пройти вперед, в людской коридор, который мгновенно и почтительно образовали перед ним красноармейцы, но раздумал и остался на месте – теперь он хорошо видел экскурсовода, а экскурсовод – его. Минуты две они молча стояли, по-петушиному наклонив головы и рассматривая друг друга. Предчувствуя недоброе, Ананий Северьяныч сокрушенно махнул рукой и спрятался за спину ближайшего красноармейца.
– Очень мне совестно беспокоить вас, товарищ экскурсовод, – вкрадчиво начал Гриша. – Но вы сами изволили не раз осведомиться: а нет ли у слушателей некоторых мыслей, которые можно изложить в простой вопросительной форме? И я, с вашего позволения, решил воспользоваться вашей любезностью…
– Пожалуйста, – пожав плечами, разрешил экскурсовод. – Моя обязанность – отвечать на вопросы.
Гриша Банный приятно улыбнулся, показав мелкие черные зубы.
– А раз так, если вопросы посетителей сокровищницы русского изобразительного искусства имеют некоторое отношение к вашей печальной профессии экскурсовода, то уж позвольте задать вам ничтожный и, быть может, смешной вопросик: как поступал товарищ Иван Грозный с семьями и челядью уничтоженных, убиенных и замученных в застенках владельцев вотчин? Уж не ссылал ли?
– Случалось, что и ссылал… – неохотно и как-то нерешительно ответил маленький экскурсовод и вдруг, уставившись на Гришу остановившимся, стеклянным взглядом, испуганно спросил:
– А что?..
– Да ничего… – потупясь, тихо ответил Гриша.
– А что? – переспросил экскурсовод.
– Да ничего… Оптический обман-с… – уклончиво ответил Гриша. – Приятно узнать, что методика насильственных переселений-с применялась еще при товарище Иване Грозном… А как насчет сына-с?
– Какого сына? – так же испуганно переспросил окончательно сбитый с толку экскурсовод.
– Да вот, что на картине… Убит, так сказать?
– Убит. А что?
– Жалко человека… – вздохнул Гриша, не подымая глаз. И, секунду подумав, тихо, совсем тихо осведомился: – А не был ли товарищ Иван Грозный, с вашего позволения, слегка полупомешанным маниаком-с?
Маленький экскурсовод явно бледнел. Зеленая тужурочка и тощие галифе действовали на него гипнотически, отнимая остатки разума.
– Я этого никогда не говорил… – горячо запротестовал он. – Товарищи красноармейцы, разве я что-нибудь подобное говорил?
Несколько неуверенных голосов нестройно, вразброд ответили:
– Нет… Вроде как бы – нет…
И только широкоскулый ярославец, стоявший возле самой картины и давно уже откровенно зевавший, скучно добавил:
– А шут тя знает, о чем ты, милой, балакал. Мы всё едино ни хрена не поняли…
Стало как-то странно. Все как будто бы чего-то перепугались, но чего именно – никто толком не понял. Перепугался вдруг и сам виновник затеянного разговора – Гриша Банный. Он зябко вобрал дынеобразную голову в тощие плечи, бормотнул благодарность маленькому экскурсоводу и на носках, балансируя всем телом и забросив назад голову, боком прокрался вдоль стены к выходу, высоко вскидывая журавлиные ноги. В дверях его ждал Ананий Северьяныч.
– Экой же ты пустомеля, Гришенька! И какого лешего ты лезешь, ежели тебя не спрашивают? И пошто я с тобой связался?
В гардеробной долго не могли найти калоши Анания Северьяныча. Огорченный старик разбушевался не на шутку:
– Дьяволы проклятушшие! – визжал он, тряся бороденкой. – Поразвешали тут голых баб, по полтине взяли неизвестно за што, да еще новые калоши, стало быть с конца на конец, уворовали. Я до "самого" дойду, мой сын сочинитель… как пропишет в газете…
Калоши, впрочем, скоро отыскались. Старик сразу подобрел и при выходе из музея, словно при выходе из церкви, дал даже подаяние – пять копеек – широкобородому дворнику, что расчищал дорожку от снега. Дворник так удивился и растерялся, что безропотно принял монету, а когда спохватился, то было поздно: Ананий Северьяныч и Гриша маячили уже на набережной Москвы-реки. Со всего плеча швырнув монету в снег и грозно потрясая деревянной лопатой, дворник долго и злобно кричал им вслед:
– Я тебя, сивый мерин, вдругорядь лопатой по горбу огрею!.. И напарнику твоему долговязому заодно поднесу, коли вы живописную експозицию от кабака отличить не могёте…
IX
Теплым январьским вечером Денис Бушуев тихо брел по Театральной площади. Над Большим театром высоко в небе взметнулись каменные кони. Электрические огни заливали площадь ярким светом. На углу, на здании кинотеатра "Востоккино", бросалась в глаза огромная цветная реклама – шел "Темный лес". Бушуев взглянул на гигантскую размалеванную героиню, отдаленно напоминавшую Веру Стеклову, – она была нарисована в бушлате, с гранатами на поясе, – взглянул и поспешно отвернулся.
Ему было очень тяжело. Переделка поэмы подвигалась плохо, работал он нехотя, насильно усаживая себя за стол.
Он задумался. Очнувшись же, увидел себя возле консерватории.
В Малом зале, видимо, только что кончился концерт – выходили последние посетители. Денис машинально взглянул на скромную афишу, и первое, что ему бросилось в глаза, это было имя Вари, напечатанное крупным шрифтом, и еще – "Фортепианный концерт"…
Он пошел было дальше, но как раз из вестибюля вышла шумная компания: Варя, Белецкий, Анна Сергеевна и какие-то молодые люди, наперебой сыпавшие комплименты Варе. Один из них помчался искать такси.
Варя была в длинном вечернем платье, поверх которого она накинула короткую шубку. Шумный успех, выпавший на ее долю, – разгорячил ее, румянец заливал щеки, и вся она была необыкновенно хороша.
Все обрадовались неожиданной встрече.
– Денис! – шумел Николай Иванович Белецкий. – Ах, как Варька играла!.. Прямо, брат, всю душу перевернула!
– Жаль, что вас не было… – посетовала Анна Сергеевна.
– Он не любит музыки… – шутила Варя, не спуская с лица Дениса блестящих глаз.
Бушуев поинтересовался: отчего нет Ильи Ильича? Оказалось – он на срочном заседании в Комитете по делам искусств.
Варя быстро разогнала поклонников и, взяв Дениса под руку, предложила:
– Пойдем до угла…
– Варя, в таком платье? – ужаснулась Анна Сергеевна. – Садись скорее в машину.
Такси уже ждало.
– Вот что, – скомандовала Варя. – Вы с папой садитесь в такси и поезжайте домой. А Денис проводит меня до угла и тоже посадит в машину… Попались? – обернулась она к Денису.
Едва они прошли шагов десять-пятнадцать, Варя замедлила шаги и, не глядя на Бушуева, сказала:
– Денис, я очень проголодалась. Что, если мы где-нибудь поужинаем?..
– Чудная идея!.. – выпалил Денис, но тут же спохватился, вспомнив ревность Ольги. "Э-эх, – сокрушенно подумал он, удивляясь на самого себя. – Всю жизнь так: ляпну что-нибудь, а потом – расхлебывай…"
Но идти на попятный было уже поздно. Варя необыкновенно обрадовалась согласию Дениса и уже тянула его к стоянке такси.
Вначале они хотели поехать куда-нибудь в тихое и скромное место, но вспомнили, что Варя в концертном платье, и решили поехать в хороший ресторан.
– "Националь"?.. "Гранд-отель"?.. "Метрополь"?.. – перечислял Денис.
– "Метрополь"! – подхватила счастливая Варя. – Я люблю этот ресторан…
X
…Когда Денис с Варей вошли в большой, ярко освещенный и сверкающий зал ресторана, на эстраде пел цыганский хор. Денис попросил высокого и торжественного метрдотеля провести их к уютному столику где-нибудь в углу. Метрдотель почтительно склонил голову и провел их к маленькому, уединенному столику, хотя ресторан был почти полон.
Но тут и Варя, и Денис вспомнили, что обоим надо звонить по телефону, и пошли к телефону-автомату.
Илья Ильич был уже дома и волновался – от Анны Сергеевны он знал, что Варя с Денисом. Выслушав Варю, он и вида не показал, что места себе не находит от ревности. Он только просил ее долго не задерживаться и сразу после ужина ехать домой.
Иначе сложился телефонный разговор Дениса с Ольгой.
В первую минуту Ольга так оторопела и испугалась, что не могла вымолвить ни слова.
– …Понимаешь, неудобно было отказать… – виновато оправдывался Денис.
– Да неужели ты не видишь!.. Она тебя в конце концов изнасилует, подлая женщина!.. – хрипло крикнула Ольга и бросила трубку.
"Чёрт, как это все нехорошо получилось, – вздыхал Денис, выходя из телефонной будки. – Надо будет поскорее заканчивать все эти чаи да сахары и ехать домой…"
На эстраде грузно вздыхал цыганский хор, расцвеченный хватающим за душу аккомпанементом гитар. Молодая, черноглазая цыганка, с цветной шалью на плечах, выводила красивым грудным контральто:
…И-ex, да он увез меня на саночках… –
а хор рыдающе подхватывал:
…И-ex, да погубил цыганочку…
Варя цвела. Синие глаза ее блестели, щеки горели, длинные тонкие пальцы нервно вздрагивали. Денис почти не пил. Варя же пила охотно, но в меру.
"Ведь вот, – думал Денис, оглядывая ресторан. – Есть у нас и фешенебельные рестораны, и вот эта дореволюционная штучка – цыганы… Вот упившийся и свалившийся головой на стол генерал… И этот почтительный метрдотель… И эти официанты, норовящие обчистить иностранца… И эти вот накрашенные "милые создания", по-собачьи заглядывающие в глаза мужчинам, выбирая, кто по-пьянее… – все это у нас есть, но ни один из нас, писателей, не может об этом писать…"
…Ох, да ножик вострый ната-а-ачу… –
обещала молодая цыганка.
…И-ex, да я на серых пали-и-ичу… –
подхватывал хор.
Варя и Денис слушали и ели, редко перебрасываясь отдельными замечаниями. Оба любили цыганские песни. Закончили цыгане выступление бешеным, вихревым танцем. Звенели гитары, били бубны…
Цыган сменил джаз-оркестр. В зале выключили яркий свет. Все потонуло в розоватом полумраке. Всхлипнули саксофоны, потекло, полилось воркующее танго. Кое-кто из посетителей, шумно отодвигая стулья, поднялись и стали танцевать. Варя заметила, что многие в вечерних платьях. "Значит, не буду белой вороной", – подумала она и вопросительно посмотрела на Дениса.
Он понял, что она предлагает потанцевать.
– Как ваша переделка "Грозного"? – спросила Варя, как только они с Денисом вошли в толпу танцующих.
– И не спрашивайте… – поморщился Денис. – Вот, знаете, попал в историю…
Варя глазами показала, что их могут слышать, и он замолк.
Оба танцевали хорошо, получалось ладно и красиво. Денис был на голову выше всех, знал, что громадное тело его занимает много места и следил за тем, чтобы кого-нибудь не раздавить. Варе же было необыкновенно приятно ощущать его близость. Вот так же когда-то она обняла его однажды и призналась в любви, наивная девчонка.
– Денис… – тихо позвала Варя.
– Да.
– Денис, можно вас о чем-то попросить?
– Пожалуйста…
– Только поймите меня правильно… не говорите, если можете, Ольге Николаевне, что мы танцевали… Конечно, тут нет ничего плохого, но Ольга все так болезненно воспринимает…
– А зачем же мы тогда танцуем?.. – улыбнулся Денис.
– Ну, это вопрос другой, – поморщившись, сказала Варя и, помолчав, добавила: – Я хочу с вами танцевать… И это уж, простите, мое дело, и только мое…
И Денис почувствовал, как Варя откровенно и крепко прижалась к нему.
– А я жене скажу! – крикнул кто-то позади.
И Денис, и Варя разом повернулись. Справа от них, обнимая какую-то розовощекую девицу, скалил сплошные зубы маленький и тщедушный скульптор Орлов, прославившийся года три назад скульптурным портретом Сталина, отлитым в бронзе и установленным в Центральном парке культуры и отдыха. Бушуев любил талантливого и бесшабашного "Орленка", как звали Орлова среди писателей и художников, и весело крикнул ему:
– А сам-то, с женой, что ль?
– Так значит – квиты! – крикнул Орлов. – Я – молчок, и ты – молчок!..
Какой-то китаец, в роговых очках и в черном костюме, задом толкнул Варю и, повернувшись, извинился на ломаном русском языке. Орлов как-то развеселил Дениса.
– А знаете, Варя, ей-богу, хорошо, что вы меня вытащили потанцевать. Иногда это надо… – искренне признался он.
– Правда? – радостно спросила Варя.
– Правда…
– Денис, вы не собираетесь поехать в Отважное? – тихо спросила она.
– Вероятно, скоро поеду. Здесь мне что-то плохо работается. Отвлекают всякие заседания да совещания. Очень может быть, что в конце месяца и поеду.
Оживленные и усталые, они вернулись к своему столику. Джаз оглушительно играл румбу. Китаец, тот самый, что толкнул Варю, с такой страстью и с таким мастерством отстукивал ногами по полу вместе со своей партнершей – маленькой изящной блондинкой, – что обращал на себя внимание всего ресторана.
– Ай да ходя!.. – восхищенно сказал Денис, простодушно дивясь на китайца.
– …Это крупный работник Коминтерна… – долетело с соседнего столика.
И вдруг Денис, взглянув на входные двери, оторопел.
В дверях стояла Ольга, в шубке и ботиках, стройная и мрачная. Глазами она искала Дениса и Варю, увидев же их, стремительно и твердо подошла к их столику. Денис встал. Варя вспыхнула, но тут же взяла себя в руки и спокойно взглянула на Ольгу. Секунду они молча глядели в глаза друг другу. Губы Ольги чуть подергивались.
– Вы когда-нибудь оставите в покое моего мужа? – громко и четко, отделяя каждое слово, сказала Ольга.
– Я ничего не хочу от вашего мужа… – спокойно сказала Варя.
– Лжете! – крикнула Ольга, сверкая слезинками в помутившихся глазах.
Ближайшие столики притихли. Все с любопытством повернули головы к месту скандала.
– "Достойно кисти Айвазовского"… – шепнул скульптор Орлов своей соседке, пряча голову за ее плечо, чтобы Ольга не узнала его. – Кажется, Бушуев влип!..
Денис растерянно оглянулся и укоризненно, негромко сказал:
– Ольга…