V
За окнами, в саду, лежал глубокий снег. Возле того места, где весной адмирал Топиков пытался поставить телефонный столб, стояла кормушка для приблудных птиц, главным образом, воробьев и галок. И Денис, стоя у окна, видел, как Настя сыпала пшено в кормушку.
Ольга взволнованно ходила по комнате и не могла скрыть радости от такого, как она выразилась, "благополучного" исхода свидания Дениса со Сталиным. Все хорошо. Главное – Денис, ее Денис в безопасности, в полной безопасности.
– Я не понимаю тебя, Ольга… – говорил Денис, не поворачиваясь и глядя в окно. – Неужели ты не видишь, что требование Сталина – циничное насилие над моей творческой волей… над человеком вообще?
– Понимаю и не спорю, Денис. Но тебе-то что до этого?.. Я верю в тебя, в твой талант, и убеждена, что поэму ты переделаешь великолепно…
Денис мучительно сморщился и резко повернулся к жене.
– Ольга, как ты… как ты можешь так говорить? – укоризненно сказал он.
– Значит, могу, если говорю.
– Не буду я переделывать поэму. Пусть он идет ко всем чертям!
– Во-первых, тише… – спокойно сказала Ольга, подходя к Денису и кладя ему руки на плечи. – А во-вторых, поэму ты переделаешь и переделаешь хорошо.
– Не буду… – повторил Денис.
– Бу-удешь… – протянула Ольга и поцеловала его. – Будешь. Ради меня, да? – шепнула она.
Через несколько дней Ольга уговорила Дениса начать переделку поэмы.
VI
Бледная, с трясущимися губами стояла Ольга перед Дмитрием. Они находились в кабинете Дениса, в подмосковном доме. За окнами, за наглухо спущенными шторами шумела метель, в сучьях деревьев тонко, противно свистел морозный ветер. На письменном столе горела настольная лампа под широким зеленым абажуром. Все кругом тонуло в полумраке.
Дмитрий стоял возле книжного шкапа, глубоко засунув руки в карманы расстегнутого черного драпового пальто, с серым волчьим воротником. Меховая шапка его, с бусинками воды на ворсе от растаявшего снега, лежала, брошенная, на кресле. Ольга тоже стояла одетая – лишь расстегнула шубку.
Кроме них, в доме никого не было. Елена Михайловна с Танечкой на два дня уехали в Тверь к каким-то родственникам Елены Михайловны. Настя со своим ухажёром – сцепщиком со станции Переделкино – была в городе: Ольга подарила ей еще неделю назад два билета в театр. Денис был в Ленинграде. Ольга приехала из города на поезде, сошла на станции Переделкино и пошла на дачу пешком. Возле самого дома, в тени густых елей, ее догнал Дмитрий, следивший за нею от самой Москвы. И Ольге ничего не оставалось, как пригласить его в дом. Оказалось, что Дмитрий точно знал, что Ольга одна в доме.
– Почему ты избрал такое опасное место для встречи? – гневно спрашивала она брата. – Почему ты выбрал наш подмосковный дом? Мы могли бы встретиться в Отважном.
– Я не знал, что ты так переменилась за это время… – грустно и тихо ответил Дмитрий. – Это – первое. Второе: я думал, что мы с тобой обсудим, наконец, как нам встретиться с Денисом.
Ольга вплотную подошла к брату и кратко и веско сказала:
– Никогда!
– Что – никогда? – не понял Дмитрий.
– Никогда я не допущу этой встречи. Тебе ясно?
Наступило невыносимо тяжелое молчание. Лишь метель шумела за окнами.
– Ясно… – тихо сказал брат и, вздохнув, достал из кожаного портсигара папиросу.
– Не кури, Дмитрий… – тихо и примирительно попросила Ольга.
– Почему?
– Я могу забыть выбросить из пепельницы и… Настя заметит окурки. Дениса дома нет. Одним словом…
Дмитрий спрятал папиросу. У Ольги сердце разрывалось от жалости к брату, но сильнее жалости была ее любовь к Денису, и эта любовь топтала и рвала на части все подряд, в том числе и жалость к брату.
Дмитрий тяжело сел в кресло и, взяв в руки шапку, тихо и задумчиво стал ее покачивать.
– Ольга, сестра, объясни мне, пожалуйста, что с тобой стало? – попросил он, и в голосе его послышались те милые нотки, которые так любила Ольга с детства. – Ты понимаешь, что ты попираешь заветы нашего отца?
– Да.
– И все-таки…
Видишь ли, Дмитрий, все это очень сложно… Пойми меня правильно: я не за себя боюсь, я боюсь за человека, который для меня стал всем на свете и жизни без которого я уже не представляю… Денис сейчас на очень скользком пути…
– Ты хочешь сказать – стал, наконец, кое-что понимать? – горько усмехнулся Дмитрий.
– Оставь!.. – сверкнула глазами Ольга.
И, подойдя к брату, вдруг переменила тон:
– Митя, родной, пойми, – тихо заговорила она. – Ты на опыте нашей несчастной семьи знаешь, что значит, когда в дом врывается кожаный сапог с Лубянки… Ты ведь очень хорошо знаешь, сколько горя приносит с собой этот сапог в дом… Я много видела горя и много перестрадала. И вот, наконец, судьба сжалилась надо мной и за все мои страдания послала мне небывалое счастье, нечеловеческое счастье… Митя, я женщина, я мать…
И вдруг, растерянно оглянувшись, она бросилась перед Дмитрием на колени, обняла его ноги и изменившимся, хриплым голосом крикнула:
– Митя!.. Уйди! Оставь нас навсегда… Уйди!..
– Ольга… Ольга… – твердил растерявшийся Дмитрий, пытаясь оторвать цепкие руки сестры.
– Уйди!.. Уйди навсегда!.. – плача, исступленно повторяла Ольга.
Внизу хлопнула входная дверь – кто-то вошел.
Ольга, мгновенно побледнев, вскочила. И, потерявшись, бессильно прислонилась к стене, закинув голову и бессмысленно глядя на Дмитрия. Дмитрий же встал, сунул руку в карман, достал маленький черный браунинг и спокойно, привычным движением переключил тихо щелкнувший предохранитель. Подошел к двери, держа браунинг в опущенной руке. По лестнице кто-то поднимался, осторожно и тяжело ступая. Когда шаги послышались у самого порога, на широких скулах Дмитрия вдруг заиграли желваки… Он подался вперед, рывком открыл настежь дверь и кратко и властно бросил, протягивая вперед тускло сверкнувший браунинг:
– Руки…
VII
Из-за метели ни Ольга, ни Дмитрий не слышали, как подъехал Денис. Поставив машину в гараж, Миша попрощался с Денисом и пошел в свой флигель, что стоял в стороне от дома. Денис взошел на крыльцо, отпер дверь, – ключ у него был. Снял в прихожей шубу. Внизу никого не было. Он решил, что Ольга в его кабинете, быть может, даже спит там, свернувшись на диване, – она любила иногда дремать в кабинете мужа. И он осторожно стал подыматься наверх.
В ту минуту, когда Дмитрий направил на него браунинг, Ольга, еще не видя Дениса, догадалась, что это мог быть только он, и бросилась к брату, и повисла у него на руке. Когда первое замешательство и испуг прошли и Ольга несколько успокоилась, Бушуев с любопытством присмотрелся к гостю. Дмитрий сразу ему понравился. "Дядя, видимо, крепкий, и телом, и душой", – подумал он.
После каких-то незначительных фраз Дмитрий вдруг заторопился и сказал, глядя в пол:
– Ну, Денис Ананьич, мне надо исчезать. Рад был познакомиться с мужем моей сестры… Простите уж, что знакомство вышло такое неловкое… Спасибо вам за деньги, я их благополучно получил, и они мне очень пригодились.
Он надел шапку, взял перчатки, избегая глядеть на Ольгу. Денису же страсть как захотелось поговорить с ним и познакомиться поближе. Но торопиться Дмитрию, в самом деле, было нужно – с минуты на минуту могла прийти из театра Настя. И Денис предложил:
– Вот что, Дмитрий Николаевич, я вас сейчас выведу на дорогу, вы идите по ней до мостика и там ждите меня. Я вас немного подвезу…
Ольга взглянула на мужа.
– Денис… пожалуйста, не делай этого. Дмитрий доберется сам.
– Да, да, лучше не надо… – поддержал Дмитрий, пряча глаза и снова зачем-то снимая шапку.
– Ты забываешь, Денис, что ты не один, у тебя дети… я, наконец…
Секунду Бушуев пристально смотрел на Ольгу молча, почти не дыша. Целый вихрь чувств промчался у него в эту секунду.
– Стыдно, Ольга… – тихо, с каким-то невероятно мучительным оттенком сказал он.
Ольга потупилась, но в то же мгновение гордо вскинула голову и почти шепотом сказала:
– Нет, ты ошибаешься, мне ни капельки не стыдно… В сумасшедшей любви не было и никогда не будет ничего стыдного…
Бушуев подошел к ней и взял ее за руки.
– Ольга…
Она отвернулась, губы ее задрожали.
– Ольга… пожалуйста, не бойся… Все будет хорошо. Дмитрий ведь тоже из любви к тебе рисковал… и рисковал жизнью, идя сюда, чтобы повидаться с тобой… Подумай об этом…
Ольга подошла к брату и молча обняла его.
………………………
– Куда вам? – спросил Денис, когда занесенный снегом Дмитрий Воейков взобрался на сиденье рядом с Денисом и захлопнул дверцу машины.
– Постойте, дайте сообразить… – Дмитрий отряхивал с воротника снег. – Да мне, собственно, надо в Москву, к Брянскому вокзалу…
– Ну, и отлично…
Бушуев дал газ.
– Вы хотите меня прямо в город отвезти? – спросил Дмитрий. – Зачем? Подвезите до станции, я доберусь поездом… Кроме того, не надо доставлять лишних волнений Ольге…
– Ольге я позвоню из города… – ответил Денис, поворачивая к Можайскому шоссе. – Да что вы в самом деле – всего двадцать минут…
– Ну, смотрите…
Дмитрий покосился на Дениса. С каждой минутой Бушуев нравился ему все больше и больше: и своим внешним видом, и молчаливостью, и уверенным спокойствием и, наконец, тем, что особенно притягивало к нему – удивительно мягким и добрым выражением карих глаз.
Минуты три-четыре ехали молча. В мутном, желтом свете фар бесновались хлопья снега.
– Ну, вот, враги едут рядышком, тихо и мирно… – вдруг рассмеялся Дмитрий и достал портсигар. – Хотите закурить?..
Закурили.
– Какой же я вам враг… – тихо и с долей укоризны сказал Денис.
– Зато я вам…
Опять наступило неловкое молчание.
– Тяжело вам жить, Дмитрий Николаевич? – спросил Денис, и в голосе его послышалось столько искреннего участия и теплоты, что даже закаленное сердце Дмитрия дрогнуло.
– Да, не легко… – ответил он искренностью на искренность. – Жизнь, конечно, волчья… Но – не заячья… Но вот, что я сейчас подумал: я ведь, пожалуй, счастливее вас. Вы мне представляетесь человеком очень несчастным, несмотря на вашу славу, деньги, счастливую как будто семейную жизнь…
Дмитрий лгал. С каждым днем он все острее и острее чувствовал свое одиночество и уже давно понимал, как он глубоко несчастен. И понимал, что пора оставить иллюзии насчет какой-то борьбы. Все его попытки найти людей-борцов не имели никакого успеха. Все, с кем Дмитрий встречался, шарахались от него, как от прокаженного, едва только улавливали в нем человека, способного занести руку на ненавистную им власть. А иногда – доносили на него. И, по существу, кроме дяди Лени, на которого Дмитрий мог опереться, как на самого себя, у него никого и не было. Скрываться же становилось все труднее.
– Вам нужны деньги? – спросил Денис.
– Лично мне – нет.
– А так… вообще?
Дмитрий улыбнулся. "Да он хороший парень", – под умал Дмитрий.
– А "так – вообще" нам всегда нужны деньги. И даже очень много денег… – А про себя подумал: "Да нужны ли мне теперь и деньги-то? И кто это "мы"?.."
– Куда перевести?
– На дядю Леню, конечно…
– Только Ольге ничего не говорите, – попросил Денис.
– Конечно.
Дмитрий вспомнил о сестре и секунду поколебался: быть может, не надо принимать денег от Дениса? Но тут же решил – надо.
– Денис Ананьич, – тихо позвал он. – Вы очень любите мою сестру?
– Да, очень.
– Это не слова?
– Нет. Пожалуй, она то единственное, что еще удерживает меня от многого и что еще связывает с жизнью.
"Боже, – подумал Дмитрий, – как сложны взаимоотношения личной жизни человека с его назначением, и как мы мало, мало это учитываем"… А вслух сказал:
– А за браунинг вы уж на меня не сердитесь. Так это глупо получилось.
– Так и ходите с пистолетом? – простодушно спросил Денис.
– Так и хожу, что поделаешь…
О свидании Дениса со Сталиным Дмитрий ничего не знал, хотя уже пол-Москвы знало. Ольга же умышленно ничего не сказала Дмитрию об этом.
– Вы надолго исчезаете? – осведомился Денис, когда они подъезжали к Дорогомиловской заставе. Денису искренне было жаль так скоро расставаться с Дмитрием.
– Очень. Быть может, очень надолго… – о тветил Дмитрий, снова вспомнив об Ольге. Он ясно представил себе ее умоляющие, полные слез глаза и как бы снова услышал это страшное "уйди"… И повторил: – Да, надолго.
– Вам бы за границу удрать… – предложил Денис.
– Зачем? За свою шкуру я не дрожу: попадусь, убьют – и это хорошо. Лучше, конечно, не попадаться. Но дело мое – здесь, и здесь надо быть. А за границей делать нечего, – сказал он, хотя понимал, что "здесь" делать тоже нечего.
– В Отважном бываете?
– Нет… Кстати, как там Гриша? Вот, знаете, удивительный человек.
– Да, он славный. Более того – редкий он человек. Я очень люблю его. Да его и нельзя не любить.
– А как ваш дед?
– Жив, здоров… – оживился Денис и повернулся на секунду к Воейкову. – Знаете, он очень высокого о вас мнения, а дед мой редко ошибается в людях.
– Это приятно слышать, он – цельный, крепкий и умный человек, и я о нем самого лучшего мнения… Старика-то ведь вы освободили из лагеря?
– Да, я хлопотал.
Денис был благодарен Воейкову за такт, за то, что он не затронул больную тему – преступление старика.
– Жаль, что я ему поклон не могу передать.
– О, это вы можете смело! – рассмеялся Денис. – Значит, вы еще плохо его знаете.
– Нет, я потому… не из этих соображений… я – из других.
– Так передать привет-то от вас? – настаивал Денис. Ему почему-то очень хотелось свести как-нибудь старых знакомых по концлагерю и непременно послушать их беседу.
– Нет, не надо, – решительно и строго ответил Дмитрий.
– Ну, в конце концов, это ваше, конечно, дело… Вот и Брянский вокзал. Где вам лучше сойти?
– Да вот притиснитесь к этому дому, тут, кажется, достаточно темновато, – ответил Дмитрий, оглядываясь.
И – добавил:
– Как вы думаете, война в Европе окончится?
– Не знаю… – замялся Денис.
– А я так думаю: скоро и Советский Союз вступит в войну.
– Вероятно. Но, знаете, мне как-то все равно. Вступит – не вступит…
Машина остановилась. Все так же крутил снег. Впереди смутно видна была площадь перед вокзалом, машины и торопливо снующие по площади люди. Дмитрий взялся за ручку дверцы и секунду молча и как-то грустно смотрел на площадь такими же, как у сестры, – голубыми глазами. "Как он в профиль похож на Ольгу", – подумал Денис.
– Знаете… – тихо сказал Дмитрий, продолжая глядеть на площадь. – Когда-то, давным-давно, юношей еще, я однажды стоял здесь, вот там приблизительно, где теперь стоит этот высокий фонарь, и смотрел, как снимали фильм "Путевка в жизнь"… Делали натурные съемки. Помните этот кадр: Михаил Жаров стоит у решетки и наблюдает, как Мустафа крадет у женщины чемодан… Жаров на секунду отбрасывает пиджак, и зритель видит у него на поясе финский нож. Потом этим ножом он убивает Мустафу. Сделано это очень эффектно, и поразило, помню, это меня тогда необыкновенно… Теперь я знаю, почему: в жизни моей, в частности при побеге из лагеря и долго потом, финский нож играл большую роль… Вот тут и не верь в предопределение… – как-то виновато улыбнулся он.
Эту улыбку долго потом вспоминал Денис.
Они тепло простились.
– Берегите сестру… – попросил Дмитрий. – Она много видела горя и заслуживает счастья. А счастлива она, видимо, бесконечно… А я… я скверный человек, и жалеть меня не надо. Так ей и скажите.
Он вышел из машины, поднял меховой воротник пальто и незаметно и быстро смешался с толпой.
Снег повалил еще сильнее и превратился в сплошную белую стену.
Денис вздохнул и развернул машину.
VIII
…Утро выдалось светлое, тихое, снежное. Над Переделкиным в морозной дымке повисло багровое солнце. Сугробы, пышно заиндевевшие деревья в бушуевском саду сверкали веселой радужной изморозью. Жарко горели причудливые морозные узоры на окнах.
За завтраком Денис неторопливо просматривал почту, шутил, весело подтрунивал над Ананием Северьянычем и Гришей Банным, приехавшим из Отважного в Москву погостить к Денису и Ольге и привезшим с собою маленького Алешу. Оба они неторопливо и чинно, до седьмого пота, пили чай.
– Да, забыла сказать, – вспомнила Ольга. – Звонил Черкашин. Просил напомнить, что в субботу ты читаешь по радио.
Денис мельком взглянул на нее, улыбнулся и вдруг рассмеялся.
– Ты – что? – удивилась она.
– Вспомнил, как этот Черкашин орден получал, – отбрасывая письмо и протягивая руку за сахарницей, сказал Денис. – Он ведь страстный поклонник Пастернака и откровеннейший эпигон его, разумеется – в стихах "для себя"… Для печати же строчит стишки на манер "Ах, вы сени, мои сени…". Ну и вот, под пьяную руку, рассказывал: принимаю, говорит, орден Ленина от Калинина, сердечно жму старикашке руку, пламенно благодарю. А у самого, говорит, в голове уже новые стишки готовы: "Орденок-то орденком, а Пастернак – Пастернаком…" Как тебе нравится?
Ольга Николаевна улыбнулась, но с горечью подумала о том, что мысли Дениса вертятся по-прежнему вокруг одного и того же, что невыносимо отравляло ее жизнь в последнее время.
– Чегой-то? – не понял Ананий Северьяныч и, как всегда, когда Денис говорил при нем "туманно", строго взглянул на сына, смешно округлив рот.
– Корешок такой, Ананий Северьяныч, беленький, пастернаком-с называется, – объяснил Гриша Банный.
Денис же, хитро посмотрев на отца, спросил:
– А что, папаша, вот ты уже четвертый раз в Москве, а был ли ты, например, в каком-нибудь музее?
Ананий Северьяныч дернул бороденкой и слегка поперхнулся горячим чаем.
– Да нет, Денисушка, как-то не пришлось. Не пришлось как-то, Денисушка… Разве что на Смоленском рынке – бываю… Опять же – цены подымаются. Хотел было старухе корыто новое купить, да дорого просят…
– Так вот взял бы, да и сходил в музей-то… – посоветовал Денис. – Я вот сейчас в город еду, хочешь подвезу?
Затея понравилась старику, по-своему, разумеется. Дело в том, что не то, чтобы ему уж очень хотелось пойти в музей, а просто представлялся случай щегольнуть наконец новыми блестящими калошами, которые он купил накануне. Гриша Банный охотно согласился сопровождать старика.
Выбор пал на Третьяковскую галерею.
– Ну, так быстро. Собирайтесь! – скомандовал Денис, подымаясь.
Высадив у Третьяковской галереи Анания Северьяныча и Гришу Банного, Бушуев поехал в редакцию журнала "Революция" на заседание редколлегии.